Е. Ю. Рапп
На склоне городского дня
Шаги и глуше и небрежней, —
Вновь осень трогает меня
Очарованьем грусти прежней.
Я почерневшую скамью
В саду пустынном занимаю,
Я шляпу влажную мою
Движеньем медленным снимаю, —
И слушаю, как шелестят
Верхушки легкие над садом,
Как листья желтые летят
И падают со мною рядом.
Я тонкой тростью обвожу
Их по краям и протыкаю,
Я молча в прошлое гляжу
В нем слабой тенью возникаю.
И возвращаюсь не спеша
В мою привычную заботу, —
В тумане сучьями шурша,
Весь город (или вся душа)
Уже готовится к отлету.
1946
Весь день вдыхаю с дымом папирос
Бескровный воздух городского сада.
Октябрь, октябрь. Опять моих волос
Касается осенняя прохлада.
Как льется звон вдоль четкого ствола,
Как важен шум деревьев надо мною!
Сквозь жар дубов березовая мгла
Просвечивает нежной белизною – —
Не шевелись. На темном рукаве
Блистательно пылает лист широкий, —
Вот-вот в закат по скошенной траве
Проскачет молча всадник одинокий.
Уже летит над лугом синева, —
Ты хочешь знать таинственное имя?
Быть может, смерть. Но краски и слова,
Но эту дрожь – любовь зовет своими.
1938
Е. Гризелли
Вздыхает эхо под мостом,
В траве дремотное журчанье, —
Все те же звуки, все о том,
Что погружается в молчанье.
Но землю слушать мне дано
И числить время по-иному, —
Так погребенное зерно
Опять лучам возвращено,
Чтоб дозревать не по-земному
Пленительная вспышка дня,
Последний блеск исчезновенья!
Как вечность длится для меня
Дар мимолетного мгновенья.
И ты, любовь моя, со мной, —
Сквозь наслажденья и страданья
Ты входишь в сердце новизной
Уже предсмертного свиданья.
1949
Огни пустынного залива
Прошли и скрылись в стороне.
Без ветра в бледной вышине
Бежали облака пугливо.
Как быстро скудная земля
В сиянье влажном потонула!
Дыханьем весла шевеля,
К нам бездна ластилась и льнула.
Ломая встречную волну,
Волна широкая дымилась,
Беззвучно по морскому дну
Звезда разбитая катилась.
И было весело качать
Ее текучее миганье
И сонной бури содроганье
Холодным сердцем отмечать.
1936
Темнеет небо понемногу
Светлеет первая звезда,
Тень затуманила дорогу
День закатился навсегда.
Но ночь еще не наступила,
Природа кажет два лица, —
Что надвигается, что было, —
Еще не слито до конца.
На всем тревога раздвоенья,
Рассеянно томится дух, —
Земля взамен дневного зренья
Ночной приоткрывает слух.
И близкой ночи шорох важный,
И дальний шум дневных тревог, —
Все разрешается в протяжный,
Огромный и глубокий вздох.
1943
Заря уже над кровлями взошла.
Пора. Пестрит узорами страница,
И синева усталости ложится
На влажный блеск оконного стекла.
Но жаль уснуть. Смущенная душа
Так непривычно вдруг помолодела,
Так просто рифма легкая задела
Медлительный клинок карандаша.
Я не творю. С улыбкой, в полусне,
Набрасываю на бумагу строки,
И свежий ветер трогает мне щеки
Сквозь занавес, раздутый на окне.
Как я люблю непрочный этот час
Полусознания, полудремоты, —
Как пуст мой дом. Как дружелюбно кто-то
Касается моих усталых глаз.
О, это ты, последняя отрада, —
В квадратном небе зреет синева,
Чуть-чуть шуршит незримая листва,
И никого, и никого не надо.
1931
Н.
Сколько грохота и грома,
Сколько оглушенных птиц!
Содрогаясь, стены дома
Ловят отблески зарниц.
Мчит разруху дождевую
Мутный выворот воды,
С шумом в темень огневую
Рвутся мокрые сады.
Ты, что песней огласила
Свой земной короткий путь,
Ты, что песен лишь просила,
Слышишь ли ты что-нибудь?
Иль гроза не досягает
За могильные врата?
Только влага набегает
На размытые уста.
1937
Дождь, дождь и дождь. И ночь. В окно
Летит клоками пена с мола,
Все скрытое – обнажено,
И неустойчиво, и голо.
Все в мире ищет пустоты,
Стремится в мрак первоначальный,
На берег плоский и печальный
В такую ночь выходишь ты.
Глядишь сквозь струи дождевые
На черный горизонт, туда,
Где, словно тени огневые,
Проходят дальние суда.
Высокомерный от страданья,
Под бурным ветром ледяным
Ты ждешь прощанья иль свиданья
С забытым призраком ночным.
Ты счастья просишь иль измены,
Равно не веря ничему,
И ловишь клочья белой пены,
Летящей в северную тьму.
1939
На летнем взморье трубачи
Зарю морскую провожали,
Ее прощальные лучи
На меди заревом дрожали.
В веселый ритм вовлечена,
Толпа купальщиков гудела,
И женщина влюбленно пела
В широком вырезе окна.
Но, не вступая в общий хор,
Отражена горой соседней,
Одна труба (иль эхо гор)
Звучала жалобой последней.
Нас тихо к берегу несло,
За нами тень влеклась несмело, —
Порой небрежное весло
В сухой уключине скрипело.
Крыло под ветром накреня,
Над нами чайка пролетала,
Как белый парус трепетала
На пляже чья-то простыня.
День уходил. Теплом и светом
Вступали сумерки в него,
И было ясно, – в мире этом
Мы не любили ничего.
Иль, может быть, в пустом просторе
Лишь сонных весел мерный стук,
Быть может, только эхо в море,
Горами отраженный звук.
1931
Гляди на клочья легкой пены,
Но их напрасно не лови, —
Мы умираем от измены,
Мы умираем от любви.
Оставь душе ее свободу,
Но пламень сердца укроти, —
Случайный ветер тронет воду —
За легкой пеной не лети.
Пусть блеском солнечным упьется
Иль схлынет на морское дно,
Пускай о камень разобьется,
Слезой свернется – все равно.
Она была и перестала,
И быть иною не могла, —
Чужим движеньем трепетала,
В чужом паденьи умерла.
1934
Чиновник на казенном стуле,
Усердствуя, протер дыру, —
Его начальственно ругнули,
И он постиг: не ко двору.
Стул очень быстро починили.
Чиновник умер. В феврале
Его семейно хоронили,
Прилично предали земле.
И кто-то отпечатал «В Бозе»
На ленте кремовой венка,
И снег на одинокой розе
Сверкал, похрустывал слегка.
И вдруг душа моя припала
К дешевым лентам и цветам, —
О, Боже мой! Как страшно мало
Ты нам оставил здесь и там.
1944
Дымятся розы на снегу,
Их вьюга заметает пылью, —
Проворный попик на бегу
Трет белый нос епитрахилью.
Трескучий холод кости ест, —
Все разошлись мороза ради, —
И только – розы, снег и крест,
Приваленный к чужой ограде.
И двое пьяниц, – землю бьют,
Тяжелым заступом ломают,
Продрогнув, крепко водку пьют
И что-то грешное поют,
Отроковицу поминают.
И во хмелю своем, гордясь
Ее невинной красотою,
Уж не робея, не стыдясь,
От ветра лишь отворотясь,
Нечистой тешатся мечтою – —
Железная земля тяжка, —
Гроб гулко ахает и стонет,
Под грудой мерзлого песка
Никто не смеет и не тронет.
Она лежит, снегов бледней,
На смертном иль на брачном ложе,
И небо низкое над ней
На вечность мутную похоже.
Дымится куст, дымится твердь,
Земля во власти мглы летучей,
Безлюдье в темноте скрипучей, —
Лишь ночь и ночь. Лишь смерть и смерть.
1944
Большие звезды недвижимы,
И прочен камень под ногой;
Лишь поздний ветер – мимо, мимо, —
Грозит рассыпаться пургой.
Без снега все оледенело,
Все стало твердым и звенит, —
Мороз и ночь целуют смело
Холодный воск твоих ланит.
Ты на постели белоснежной,
На ложе девственно-льняном, —
Так необычен профиль нежный
При слабом пламени свечном.
Но это ты, тебя я знаю, —
Твои уста, твоя рука, —
Я каждый шорох вспоминаю
И каждый жест издалека.
Былая страсть еще со мною,
Я жду ответного огня, —
Явись, явись, пускай иною,
Пускай другой, но для меня.
Могиле вечность только снится,
За гробом вечность не нужна,
Как снежный прах она дымится,
Как камень падает она.
Без наслажденья и без боли,
Лишь маска мерзлого лица,
Лишь краткий вопль в пустынном поле,
Который длится без конца.
1945
Был музыкант – и больше нет, —
Бредет с поминок дьякон хмурый.
Ночь дует яростно в кларнет,
Не затрудняясь партитурой.
Труби, труби, жестокий рог, —
Быть может, кто-нибудь услышит, —
Клокочет вьюга вдоль дорог,
Сугробы снежные колышет.
Сквозь эту бестолочь и тьму,
Сквозь эту злобную тревогу
Стучатся ангелы к нему
В его морозную берлогу.
Трещит сосновая доска,
Но не поддастся, не обманет,
Работа плотничья крепка,
Никто для вечности не встанет.
Трубит до хрипа высота,
Но ни свиданья, ни прощанья, —
Так совершенна глухота
Среди нестройного звучанья.
1946
Скрипят подошвы в тишине,
Кадильный дым легко синеет,
И роза в пышной белизне
На крышке гроба леденеет.
Но вот – опущен в землю гроб
Движеньем ловким и проворным,
И первый камень бросил поп,
За ним старуха в платье черном.
И я, смелея от стыда,
Взял мерзлой глины, как велели,
И долго целился туда,
Где розы хрупкие белели – —
Еще вздыхали здесь и там,
В сторонке говорились речи,
Но холод припадал к устам,
Покалывал тревожно плечи.
И в повседневной суете
Душа привычно опустела, —
Лишь остывающее тело
Рвалось к лазурной высоте.
1944
О, Боже мой, какая синева!
О, Боже мой, беспомощность какая!
Вспорхнуть, лететь и щебетать, едва
Послушный воздух грудью рассекая – —
Все утеряло связанность и вес, —
Взлетают камни стаей журавлиной,
Развеялись озера над долиной
И к дальним звездам уплывает лес.
А я не знал до этого мгновенья,
Что грубый мускул окрылен давно,
Что столько трепета и дуновенья
В привычной косности заключено – —
Воздушный шар на шелковистой нити
В голубоглазом царстве детворы, —
Каких еще восторгов и открытий
Ждать от веселой и простой игры?
Мой первый день земной моей разлуки,
Мой первый путь к лазурным высотам!
Нет, ты не мне крестом сложила руки,
Ты не меня оплакиваешь там.
1939
Опять со мной воспоминанья, —
Так в тлеющем черновике
Живут лишь знаки препинанья
На перечеркнутой строке.
Но от чернильницы к порогу,
Дом полунощный накреня,
В какую странную дорогу
Уводит прошлое меня!
Шумят слова пчелиным роем,
И, вслушиваясь в ночь и тьму
Я безучастно руки жму
Моим шекспировским героям,
Давно остывшим ко всему.
Быть иль не быть? Так страшно мало
В душе осталось узелков,
Что жизнь на память завязала, —
Так много новых башмаков
Душа за гробом истоптала.
1949
О проекте
О подписке