Глава 1

Смычок драл струны, вытягивая звук не только из скрипки, но и из самой души.

 
Там сидела Мурка
в кожаной тужурке,
А из-под полы торчал наган.
 

Патлатый лабух краснел от натуги, пытаясь выдержать высокую ноту. Не самый сильный у него голос, но парень старался. Еще бы, такая песня! Зато худосочный очкарик виртуозно наяривал смычком, вытягивая из скрипки нерв и вышибая слезу. И так ловко у него это получалось, что ни гитары не слышно, ни даже ударных.

 
Мурка, ты мой Муреночек,
Мурка, ты мой котеночек...
 

Сильно, душевно, пронзительно.

Мощная песня, не вопрос. Только не фонтан какой-то в тексте. «Раз пошли на дело, выпить захотелось, мы зашли в шикарный ресторан». Какой кабак, если дело еще не сделано? Сначала дело, потом все остальное...

Вот у Юры Фурмана все по уму. Он сначала восемь лет отмотал, от звонка до звонка, как и положено правильному пацану. А когда откинулся, на свои кровные заказал поляну в том самом шикарном ресторане. Халдей суетится, лабухи слух греют, девчонка за соседним столиком глаз радует. Все путем, короче. Водка рекой, душа поет, жизнь удалась...

А девчонка, что за соседним столиком, хороша. Длинные темно-русые волосы, лицо – из лучших фондов природы, кожаная жакетка, короткое черное платье с люрексом. Не похоже, что у нее наган под пиджачком, но под платьем точно – драгоценный клад для оголодавшего мужчины.

Шесть лет у Фурмана не было женщины... Ну, это версия для корешей. А если по чесноку, с бабой он вообще никогда не был. Заочно-ручное общение не в счет.

В шестнадцать лет он сел. За убийство. Темным вечером мужика в парке зарезал, по классическому сценарию – гоп-стоп, мы подошли из-за угла. Терпила сам виноват был. Юра с ним по-человечески, нож к горлу – кошелек или жизнь? Ну, тот дернулся, а острый нож в шею по самую рукоять вошел. Кровищи было, жуть... Два года на малолетке отмотал, шесть – на взросляке. А ведь цель была так близка! Деньги хотел взять, чтобы Таньке цветы купить, ну, и бутылку портвейна. У нее предки куда-то уехали на пару дней, она Юру к себе домой на огонек пригласила, но брыкучий мужик все испортил. Нет чтобы спокойно лопатник отдать, так он вдруг народным дружинником себя возомнил. Хорошо, что терпила пьяный был, а то могли бы все пятнадцать лет за него впаять. Хотя и восемь – такой же большой минус по жизни, как серпом по яйцам.

Но ничего, сейчас ему двадцать четыре, вся жизнь впереди, надейся и жди. И Таньки у него будут, и Маньки, и прочие прелести жизни. Главное, нос по ветру держать.

– Ну, ты мужик, Фурман. Давай за тебя!

Юра недовольно глянул на Косого. Этот уже в дупель уелся – и без того косые глаза вообще, казалось, местами поменялись, и язык еле ворочается. Как бы на руках домой тащить не пришлось. Впрочем, не для того Фурман восемь лет мотал, чтобы со всякой пьянью нянчиться. Сам доползет. Отоспится под столом и доползет.

– Я тебе не мужик, понял! Я блатной, понял? В авторитете!

Фурман хорошо помнил, как его гоняли на «малолетке». Одна только прописка чего стоила! Со второго яруса вниз головой сигать пришлось, с завязанными глазами. Его на одеяло хотели поймать, а рука у кого-то дрогнула, и он со всей силой об пол. Две недели потом в больничке с гипсом на шее провалялся. Затем сам над новичками издевался, понятиям учил. Но в авторитеты тогда не выбился. Да и на взрослой зоне, честно говоря, выше бойца подняться не смог. В свите у смотрящего по бараку ошивался, с неугодными разбирался, с беспредельщиками на разборках дрался, с кавказцами на ножах сходился. Ну так молодой он еще, чтобы реально в авторитете быть; ему бы еще три-четыре года, он бы и сам отрядным смотрящим стал...

– Ну, извини, если обидел, – в тяжелом пьяном раздумье медленно почесал у себя за ухом Косой.

– Меня нельзя обидеть, понял! Меня можно только оскорбить... А-а!

Не в том состоянии был сейчас Косой, чтобы вникать в толкования. Совсем никакой. И Горемыка тоже лыка не вязал. Смотрел на Фурмана, как верблюд в зеркало, – глаза таращил, но ничего не соображал.

И Косой, и Горемыка – чужаки в этом кабаке. Музыка их не волнует, бабы не греют, им бы нажраться в лежку, вот и все счастье. Грузчиками они работают на железнодорожной станции; утром опохмеляются, вечером бухают, а в перерывах пашут и спят. В этом вся их жизнь, к другому они даже не стремятся. Фурман восемь лет за колючкой провел, и то выглядит сейчас лучше, чем они. Зеленые джинсы, кожаная куртка – неважно, что из кусочков сшитая, затертая; главное, смотрится он в ней круто. А Косой и Горемыка выглядят как оборванцы, если б не Фурман, официант и обслуживать их не стал бы. Правда, при всей своей зачуханности Косой и Горемыка смотрятся внушительно. Рослые, мощные, а сила в руках такая, что батарею парового отопления как гармошку порвут. Да и рожи те еще, без содрогания на них не взглянешь. Что у одного грубые и тяжелые черты лица, что у другого. Хотя у Косого физиономия вытянута в длину, а у Горемыки – в ширину, у одного губы толстые и слюнявые, а у другого их вообще не видно. Зато у Горемыки брови такие косматые, что сам Брежнев позавидовал бы.

Фурман тоже не утонченной внешности, черты лица у него такие же грубые, наспех тесанные, нос крепкий, скулы мощные, подбородок тяжелый. Может, и не красавец, но, глядя на себя в зеркало, он думал о том, что должен нравиться женщинам. Суровое у него лицо, как у сильного, волевого мужчины. Бабы таких любят... Только почему-то темно-русая красотка даже не замечала его.

Главное, платье не оправляет, хотя ноги обнажены чуть ли не до задницы. Знает, что вид у нее жуть какой соблазнительный, и хоть бы хны. Провоцирует Фурмана, но в его сторону не смотрит. А ведь нарочно заводит его, заманивает...

Он бы подошел к ней, пригласил на медленный танец, но нельзя. Красотка не одна, подруга с ней, симпатичная брюнетка, и два парня в компании. Крепкие на вид ребята, серьезные и одеты стильно – модные кожаные пиджаки, водолазки с коротким воротом. Говорят много, жестикулируют, пальцы веером разбрасывают. Типа, крутые, основные... Видно, что девчонкам они нравятся.

Ну да, у пацанов на столе вино импортное для дам, сами дорогой «Абсолют» хлещут, красная икра в вазочке, горячие блюда – все как в лучших домах. А у Фурмана на столе только водка, самая дешевая, да остатки салата. Чем он такой может быть интересен красивым девочкам?

А надо быть интересным. Нужно, чтобы девчонки сами вешались ему на шею. Деньги для этого нужны, шмотки фирменные, крутая иномарка...

Он хоть и на зоне был, но знает, как люди на воле живут. Пацан из Москвы с ним сидел, Костя Смык; он рассказывал, какая в столице шикарная жизнь, как народ при деньгах с жиру бесится. Чем занимаются, как одеваются, на чем ездят, как телок снимают – все рассказывал. И так красочно описывал, что Фурман как наяву в Москве побывал.

Смык в столице занимался рэкетом. Бригада у них своя, конкретная; схема простая: находят жертву с хорошими деньгами, наезжают со страшной силой и прессуют, пока до нитки не оберут. «Крышами», говорит, тяжело заниматься, бойцов надо много, разборки постоянно, стрельба с трупами – в общем, сплошная морока. А дикий рэкет – самое то для крутых пацанов. Правда, бригаду всю постреляли. Измайловская братва навалилась, загнала ее в угол – и всех в расход. Смык чудом уцелел. Менты его повязали, так для него это в радость. Три года за незаконный ствол – мелочь по сравнению с расстрелом. С умом надо работать, не попадаться, тогда и жизнь кучерявая будет, и конец света не случится.

А голова у Юры на плечах есть. И за кулаком он в карман, если вдруг что, не полезет. Да и ножом запросто пырнуть может. Из волыны стрелять научится, если надо. Косого в бригаду можно взять, Горемыку; ну, еще люди будут, если хорошо поискать...

В Москве конкретно развернуться можно. Главное в лихом деле – информация, но для этого проститутки есть. Ставку нужно на элитных путан делать, они с богатыми бизнесменами спят, поэтому хорошую наводку могут дать.

А может, эти двое в кожаных пиджаках – тоже рэкетиры? Только не московского, а местного разлива. Тартарынь – пускай и не самый большой город в России, но и не самый маленький. И свои богачи здесь есть, и свои робин гуды с большой дороги. Может, эти парни проституток сейчас разрабатывают. Вино, икра, хорошее настроение, слово за слово – информация о терпилах...

Но и Юра Фурман такой же крутой, как и они. Бригада у него, деньги, тачки, стволы. Много денег... И бригада – супер. Если вдруг что не так, всех на британский флаг...

Он резко поднялся с места, и ноги сами повели его к соседнему столику, где сидела красивая соблазнительница. Все происходило само по себе, и в какой-то момент Фурман будто увидел себя со стороны. Вот он подходит к девочке, рукой касается ее головы, пальцы его скользят вниз по шее, останавливаются на плече... Девушка недоуменно и в оцепенении смотрит на него, но молчит и даже не пытается скинуть его руку со своего плеча. А парень ее поднимается, расправляет плечи, крутит шеей, чтобы размять ее. Шея мощная, борцовская, и в плечах не слабый задел.

– Ты чо, уху ел, клоун? – Парень не злится, скорее радуется возможности подраться.

Сознание наконец соединяется с телом, и Юра снова находит себя в пространстве. Нет у него крутой бригады, и деньги он придумал, и тачки, и стволы. Это фантазия спьяну разыгралась, вот и понесло его к быкам на рога.

Руку Фурман с женского плеча убрал, но извиняться не спешил. Может, и занесло его на повороте, но расшаркиваться перед этим крутышом он не собирается. Есть у него своя гордость...

– Ты кого клоуном назвал, морда?

Он сунул руку в задний карман брюк, вытащил оттуда «лисичку», нажал на кнопку, и лезвие звонко щелкнуло, выскочив из своего гнезда. Этот щелчок разорвал время на две половины – «до» и «после». Зал ресторана вдруг погрузился в тишину, в которой утонул девичий вскрик. Музыканты перестали игры, и стало тихо до звона в ушах.

Крутыш что-то сказал ему, насмехаясь, но Фурман ничего не слышал. Оказывается, звук отключился внутри его самого, уши наглухо заложило.

А в руках у парня вдруг появился пистолет. Юра не слышал, как лязгнула затворная рама, но видел, как она передернулась, досылая в ствол патрон. Черное жерло ствола уставилось на него, палец шевельнулся на спусковом крючке.

Юра не хотел расставаться с оружием, но все вышло само по себе – пальцы вдруг предательски разжались, и нож упал на пол. Правда, рука от этого легче не стала, скорее наоборот. И ноги вдруг потяжелели.

А крутыш уже обогнул стол, сблизился с ним, резко повел плечом. Фурман видел, как рука с пистолетом надвигается на него, но защититься не успел. Пока поднимал руку, тяжелая рукоять врезалась ему в лоб, и он отключился...

* * *

Голова гудела, как трансформатор под напряжением; казалось, если вдруг открыть глаза, она лопнет, развалится на части. Но звук льющейся жидкости все-таки заставил Фурмана разжать веки. Во рту было сухо, очень хотелось пить...

Оказалось, это не вода наливалась в стакан, а булькала водка, которую от души, не жалея, лил Горемыка из граненников. Одним разом всю бутылку по трем стаканам раскидал. Фурман лежал на грязном продавленном диване и видел, как у него ходит кадык под горлом. В предвкушении удовольствия находился не только Горемыка, но и Косой. И еще какая-то худенькая крашеная блондинка, немолодая баба, далеко за тридцать, видно, что потасканная и затертая до дыр. Лицо испитое, но все-таки что-то в нем осталось от былой красоты. Футболка на ней грязная, куртка с чужого плеча, джинсовая юбка с латками, ажурные чулки с огромной дырой на ляжке. А ножки длинные, хотя и кривоватые, но все-таки очень даже занятные.

Женщина, водка, диван... Комната это. Грязная, захламленная, убогая, но все-таки не тюремная камера. А ведь сквозь забытье в голове у Фурмана проскакивала мысль, что его закрыли в ментовском изоляторе. Все-таки он нож доставал, а это холодное оружие. К тому же не паспорт у него в кармане, а справка об освобождении...

Нет, он в каком-то доме; сквозь грязное, до ужаса запыленное окно пробивается тусклый свет, но тюремной решеткой здесь и не пахнет.

Да, кажется, Горемыка говорил, что у него где-то на отшибе дом свой, от бабки остался. Он еще Фурмана уговаривал водки побольше взять, закуски и к нему поехать, чтобы на кабак не тратиться. Блин, надо было так и сделать, чтобы не мучиться сегодня воспоминаниями о вчерашнем бездарно прожитом дне. И перед красоткой опозорился, и перед пацанами. А еще шишка на лбу выскочила...

– Твою мать! – простонал он, ощупывая больное место.

Хорошо ему вчера крутован врезал, а мог ведь и кость проломить.

Удивительно, но никто не обратил на него внимания. Косой, Горемыка и блондинка лишь заторопились, услышав его голос. Быстро чокнулись, дружно выпили, смачно выдохнули – вроде бы с горечью, но так радостно, что Фурману даже завидно стало. И опохмелились, и с ним делиться не пришлось.

– А-а, Юра! – просиял Горемыка, глядя на него. – Проснулся!

– Привет, Юра! – шагнула к нему блондинка, протягивая для приветствия руку. – А я – Зойка!

Шлепнув пальцами по его раскрытой ладони, она резко повернулась к нему спиной. Тощей задницей толкнула в грудь, чтобы подвинулся, и села, локтем опираясь на его бедро. От нее резко тянуло дешевым цветочным одеколоном – то ли внутрь его употребила, то ли голову им полила. Но это «благоухание» не могло перебить запах тухлой рыбы.

– Ты че, бесхозная? – спросил он, всей своей тяжестью положив ей руку на плечо. – Косой, твоя телка? Горемыка?

– Да мы не жадные, пользуйся, – хмыкнул Косой.

– На твои сегодня пьем, ты у нас король, – весело оскалился Горемыка.

– Ты сегодня король! – улыбнулась Зойка, обнажая гниловатые зубы. – А я твоя королева!

– Иди подмойся, королева! И приходи. Буду тебя короновать...

– Фу, какой ты грубый! – надула она щеки.

Фурман толкнул ее в спину, скинул с дивана и поднялся, нависая над ней.

– Полчаса у тебя! Будешь вонять – убью!

Он понимал, что Зойка ничем не сможет ему ответить. Горемыка с Косым не станут за нее заступаться, а она и не убежит: в углу комнаты стояла целая авоська с водкой. Легче себя в порядок привести, чем такого удовольствия лишиться.

Так и оказалось. Как только Зойка вышла, Горемыка откупорил вторую бутылку.

Водки полно, ливерная колбаса на столе, сало, хлеб, маринованные огурчики в банке. Фурман полез в карман брюк, но они были пусты.

– Значит, на мои пьем? – спросил он, хищно глянув на Горемыку.

Хоть Юрка и обломался вчера конкретно, но это вовсе не значит, что теперь его место в задних рядах. Он должен отомстить местным беспредельщикам и сделает это. Но ему нужна бригада. Он должен стоять над Горемыкой, а не наоборот. И Косого нужно под себя подпрячь.

– Так это... не стали тебя будить... – Горемыка достал из кармана несколько мятых купюр, бросил на стол. – Сдача вот.

– И как это называется? – свирепо спросил Фурман.

– Как? – настороженно посмотрел на него Горемыка.

– Крысятничество, вот как это называется! А за крысятничество в приличном обществе убивают, понял?

– Эй, ты не колотись, не надо, – мотнул головой Косой. – Мы тебя вчера из кабака на себе тащили.

– И что? Если на себе тащили, значит, я вам должен? Так я бы с вами расплатился. А так, получается, что вы скрысили мои деньги...