По всем канонам, мне стоило поднять его на смех и выставить за дверь, но я достал из бара бутылочку «Джека», пару стаканов. После Риты мне нужен был сильный антидепрессант: или я поставлю блокировку на психику, или окончательно сойду с ума. А с кем пить, без разницы.

Выпили, не чокаясь, как будто за помин души. Я мрачно усмехнулся, вспомнив девушку с надгробной плиты. Если Рита – воскресшая утопленница, мне просто необходимо помянуть ее. Тогда ее душа освободится, а с телом пусть разбираются полиция и похоронная служба. Мне будет больно, но я переживу…

– Еще! – потребовал Антон.

– Случилось что? – спросил я.

– Случилось… Ты это, извини, что я на тебя наорал, – не глядя на меня, но с оттенком раскаяния в голосе сказал Антон.

Я не помнил, как было дело, поэтому не знал, можно его прощать или нет. Да и зачем? Дружбы все равно нет, одна вражда, и я уже привык так жить.

– Будем! – поднимая хайбол, сказал я.

На этот раз мы чокнулись, но как-то неловко, без души. На третьем заходе стаканы стукнулись звонче, но закончилось горючее. К счастью, за дозаправкой далеко ходить не пришлось. И в первой бутылке – ноль семь литра, и вторая – на столько же. Резко мы начали, как бы не свалиться в штопор, но виски сам по себе – напиток для бесстрашных людей: чем больше пьешь, тем смелее становишься. И вторая бутылка не выдержала нашего натиска, до полной капитуляции оставалось совсем чуть-чуть.

– Нехорошо как-то все получилось, – глядя на меня осоловевшими глазами, тяжело проговорил Антон.

– Все нехорошо, – кивнул я.

– Все!

Вряд ли его стон был криком души, но раскаяние в нем звучало уже явственно. Антон тупо смотрел на свою руку, медленно и с нажимом загибая на ней пальцы.

– Что все? – спросил я.

– Ну, с Эллой все ясно, – выдавил он.

– Что ясно?

– Ну позавидовал я тебе… Элла – это Элла! – Антон сжал кулак, поднимая руку. – А ты, Макс, ни о чем…

Этой же рукой он и махнул на меня, оскорбляя и унижая.

– А ты о чем?

Я резким движением сдвинул журнальный столик, за которым он сидел, встал перед ним в позу сумоиста, вызывая на поединок. Антон кивнул, поднялся, наши лбы столкнулись в жесткой смычке, я с силой надавил, но и он ответил тем же.

И лоб у него крепкий, и силы – как у дурака свистулек, но я не имел права сдаваться. От натуги я крякнул, в шейных позвонках что-то щелкнуло, голова резко закружилась, но качнуло и Антона.

Я приземлился на пол, а он сел на столик, захрустели тарелки, лопнул стакан, сочно шлепнулся на пол соленый помидор, стукнулась и покатилась по полу бутылка. Антон замер, но цепная реакция продолжалась – с треском подломилась инкрустированная ножка, столешница наклонилась и вместе с седоком пошла на жесткую посадку. Я и сам не понял, как вскочил, схватил Антона за руку и потянул на себя. На пол мы бухнулись вместе. Голова кружилась – не подняться.

– Ты как? – спросил Антон.

– Ни о чем.

– Да ладно тебе!

– Не ладно.

– Может, и вернется к тебе Элли.

– Не понял.

– Ну, если меня утопят.

– В бухле?

– В озере… Костюху там утопили…

– Какого Костюху? – не понял я.

– И Джима – там же, в проруби… Зимой… А Игарика летом… Бабьим…

– Ты что курил?

– Я не курил… – закрыв глаза, мотнул головой Антон. – Мы тогда на колесах были…

– Когда тогда?

– Когда русалку делали.

– Ты бы завязывал с колесами.

– Она тогда еще не была русалкой, а как стала, так и началось…

– Пора заканчивать, – сказал я, глянув на бутылку, горлышко которой выглядывало из-под занавески, подмигивая мне пустой глазницей.

Клин выбивают клином, но костер бензином не тушат, простуду сквозняком не лечат, и нельзя одним безумием заглушить другое. Пора завязывать с выпивкой, пока черти не пришли. Они где-то рядом, скребутся в дверь, но в голову еще не залезли. Антона нужно к ним отправить, сам там пусть разбирается со своими русалками. А мне Риту нужно найти, вдруг она до сих пор в шкафу сидит. И разлагается, истекая и размокая. Брр!

Меня аж передернуло изнутри. Захотелось добавить, но в баре только водка – чистая как слеза, крепкая как дубовый гроб… Я мотнул головой, поднимаясь с пола, – определенно нужно выпить.

– Сначала она Игарика забрала, – запинаясь, проговорил Антон. – Потом за Джимом пришла… Потом Костюха… Я следующий…

– Ты четвертый, – открывая створку шкафа, сказал я. – А следующая – третья…

Я взял бутылку за горлышко, приложил к ней ладонь, пожал плечами. Сейчас не важно, холодная водка или теплая, лишь бы градус по крови разносила да тревоги вымывала, как песок из «ливневки» – под напором дождевой воды.

– Там у нас… – Антон вяло щелкнул пальцами, не зная, в какую сторону показать. – Ситуация не очень хорошая… А может, оно так и нужно.

– Что нужно?

Я вынул из шкафа чистую рюмку, зачем-то дунул в нее.

– Все нужно… Я перед тобой, Макс, в таком долгу…

Я кивнул, соглашаясь. Долг у Антона передо мной большой, рюмки будет мало. Я взял граненые стаканы, налил ему, потом себе.

– Я-то, конечно, выкручусь… – думая о чем-то своем, пробормотал он. – А если нет, так тому и быть…

– Пей давай… – Я подал ему стакан. – Поверь, это лучше колес.

Антон широко кивнул, взял стакан и залпом выпил.

– Мы не на поминках, – напомнил я.

Антон долго молчал, думал, наконец, выдал:

– Я тебя к себе на поминки не позову.

– Ай да молодца! – фыркнул я.

– Я серьезно… Если вдруг, ты не приходи. Пусть Элли без тебя там…

– Я тебе больше не наливаю.

– А на посошок?

– На посошок налью.

Я подал Антону стакан, чокнулся с ним, он выпил, а выдыхая, проводил хлынувшую в желудок водку движением руки от шеи к животу, отрыгнул и уронил голову на грудь. Но мне уже было все равно, уедет он или останется. Сейчас допьем и спать. Это же так здорово – погрузиться в тихое спасительное забытье и не думать о Рите, как о трупе, который уже, возможно, разлагается в платяном шкафу.

– Вызови мне такси… – не открывая глаз, пробормотал Антон. – Нельзя мне за рулем. Вода там на дорогах, утонуть можно…

– В голове у тебя вода, – хмыкнул я.

Антон распахнул глаза, повернулся ко мне, но посмотрел в себя, в свою голову, вдруг там действительно вода, в которой можно утонуть?

– Ладно, пойду я.

Он поднялся, отряхнулся, пошатнулся, поворачиваясь ко мне спиной, повел рукой в поисках опоры, но я не подставил ему свое плечо. Зато схватил за шиворот, помогая восстановить равновесие. Не очень это дружелюбно, но Антон благодарно кивнул.

Я вздрогнул, услышав, как открылась дверь в детскую. Поворачивая голову на звук, я представил отвратительную зомби в паутине вздувшихся вен, заполненных мертвой черной кровью, с жуткими рваными ранами на лице, шее, руках, в грязных обносках. И надо сказать, воображение не зря настраивало меня против Риты, она действительно выглядела ужасно. Прожилок не было, ран и струпьев тоже, но меня поразила ее белая, как мел, кожа, могильная темнота под глазами, губы баклажанного цвета, как будто Рита съела горсть черники, размазав ее вокруг рта. Белая футболка по колено смотрелась на ней, как саван на покойнице.

Антон испуганно шарахнулся от Риты, его и без того шаткая психика дала течь.

– Нет! – истерично вскрикнул он.

Рита смотрела на него глазами ведьмы, как будто хотела околдовать, превратить в жабу, она живо напомнила мне молодую панночку из старого «Вия».

Антона затрясло от страха, в любой момент его состояние могло переключиться с одной фазы на другую, тогда дурь ударит ему в голову, и он набросится на Риту с кулаками. Я знал, как это с ним бывает.

– Давай домой!

Я схватил Антона за руку, вытолкал его в прихожую, открыл дверь. Он уперся в дверной косяк, развернулся, но Рита уже исчезла.

– Где она? – охрипшим голосом спросил Антон.

– Кто она?

– Русалка!

– Белая горячка!

– Это не горячка… Это русалка… Холодная!

– Не было ничего!

– Да?.. Ну, хорошо…

Антон обулся, я выставил его за дверь, даже проводил до лифта.

– А тебя с нами не было? – спросил он, тугодумно вспоминая.

– Где не было?

– Ну да, ты из другой песни… И Джима ты не знаешь…

С глухим стуком раскинулись створки лифта, я помог Антону войти в кабину, фактически втолкнув его туда.

– Приедешь – позвони, – сказал я вместо прощания.

– Там телефонов нет, – едва слышно буркнул себе под нос Антон.

Створки закрылись, лифт уехал, и я повернул назад. Как он доберется домой? Где это «там» нет телефонов? Почему на дорогах вода? Не было желания искать ответы на эти вопросы, и без того мне хватало похоронных настроений. Одна Рита чего стоила.

Она лежала на кровати с книжкой в руках и преспокойно читала, поправляя на носу несуществующие очки. Лицо обычное, не белое, губы слегка подкрашены розовой помадой, футболка та самая, белая, но к ней прилагался и спортивный костюм.

– Это что за цирк был? – строго спросил я.

– Какой цирк? – Она удивленно посмотрела на меня поверх воображаемых очков.

Не было ничего, мне померещилось, пить надо меньше – это сквозило в ее глазах.

– Лежишь, читаешь?

– Лежу, читаю, – кивнула она.

– А я дурак.

Рита цокнула языком, насмешливо глядя на меня. Мы живем в свободной стране, и я имею право поставить себе любой диагноз, а она, так уж и быть, согласится с ним.

– Но я не дурак.

Я подошел к ней и провел пальцами по футболке. Мокро у нее там на груди.

– Ты что делаешь? – возмущенно спросила она.

– Белила смывала?

– Какие еще белила?

Я стремительно повернулся к двери, меня шатнуло, но торшер с бамбуковым плафоном помог устоять на ногах и продолжить путь. В стойке светильника, правда, что-то треснуло, но я не придал этому значения.

Раковина в ванной была мокрой, вокруг нее высыхали разводы после тряпки, которая лежала за тумбой, воткнутая в зазор со стеной. Этой же тряпкой Рита протерла наспех и пол, после того как умылась.

Я вернулся в детскую. Рита на меня даже не взглянула. Лежит, читает, с умильной улыбкой пощипывая себя за мочку уха.

– Ты умывалась! – сказал я.

От книги она оторвалась не сразу, ее взгляд, казалось, отлипал от строчки буковка за буковкой, как щупальце кальмара – присоска за присоской.

– И что? Тебе жалко воды?

– Мне жалко себя! – Я постучал себя по голове, но к звуку не прислушался.

А зря, возможно, там, под скальпом пустота: Рита ела мой мозг большой столовой ложкой.

– Кто ты такая? Как тебя зовут?

– Ты можешь звать меня Ритой.

– Какого ты года рождения?

– А какого тебе нужно?

– Все! Иди! – Я решительно показал пальцем на дверь.

– Куда? – Рита не столько спрашивала, сколько взывала к моему благоразумию.

Как бы мне потом жалеть не пришлось, внушала она.

– К своему чертовому дедушке!

– Дедушка уже умер.

– Вот к нему на кладбище и иди!

Рита резко поднялась, опустила ноги на пол и замерла. Уронила голову на грудь, тихонько всхлипнула, из глаз потекли слезы. Обычные слезы живого человека, наверняка теплые, как молоко матери. Рита, возможно, даже не знала вкуса этого молока, не кормила ее мать, не прижимала к своей груди, не пела колыбельных песен, а я, стоеросовый пень, посмел обидеть несчастную сиротку.

– Извини.

Я подсел к ней, обнял за плечи, она прильнула, положила голову на плечо. Я замер в страхе пошевелиться, спугнуть момент, душа развернулась, как теплый плед, под которым Рита могла укрыться от холода и бездушия шумящего за окном мира. Я ее укрою, закрою от бед.

– Фу! – втянув носом воздух, фыркнула она. И отстранилась, скидывая с плеча мою руку. – Что вы там пили?

– Да все как обычно.

– К тебе даже спичку не поднесешь, – улыбнулась она.

– Я буду дышать в себя.

– Ты же не рыба.

– А рыба дышит в себя?

– Рыба дышит водой.

– Водой, – кивнул я, вспоминая бред Антона.