Глава 2. Призрак Ницше

После трёхчасового бдения у дисплея ноутбука я долго не мог заснуть. Что будет с нашей культурой? Есть ли шансы на возрождение или все попытки что-то изменить обречены на неудачу? Размышления, продолжавшиеся где-то на грани бодрствования и сна прервал странный звук, чем-то похожий на шелест листьев на деревьях или трепыханье занавесей на окне. Открыл глаза, и вот что я увидел. Передо мной стоял некто в чёрном сюртуке, каких давно уже не носят, лица я не разглядел, но он сам представился:

– Фридрих Ницше. Надеюсь, тебе это имя что-то говорит.

– Ну да! – на более внятный ответ я оказался не способен, ведь не каждый день меня навещают такие знаменитости.

– Вижу, тебя удивляет мой визит, но дело в том, что с недавних пор я получил возможность читать чужие мысли, – тут он скорчил презрительную рожу, видимо, был недоволен тем, что прочитал, и тут же пояснил причину недовольства: – Твои сомнения относительно перспектив возрождения культуры меня крайне огорчили.

– Но вы же сами писали, что "культура – это лишь тоненькая яблочная кожура над раскалённым хаосом". Можно ли в таких условиях её сберечь, не говоря уже о том, чтобы сделать лучше. Или вот ещё: "Совокупность ощущений, знаний, опытов – словом, вся тяжесть культуры настолько возросла, что чрезмерное раздражение нервных и умственных сил является всеобщей опасностью; более того, культурные классы европейских стран сплошь неврастеничны, и почти каждая более многочисленная семья в них в лице одного из своих членов приблизилась к безумию".

Он покачал головой, словно бы признавая, что был не прав или, по крайней, не вполне ясно выразил свою мысль:

– Мои умозаключения сделаны более ста лет назад, и я надеялся, что за прошедшее время что-то изменилось к лучшему. Ну и потом, не стоит все мои слова воспринимать всерьёз. На меня тогда повлияло расставание с любимой Саломе.

Ох, уж эти женщины! Вот до чего могут довести философа. Неужто все его труды следует подвергнуть переосмыслению, а то и вовсе сдать в утиль? Поэтому я продолжал настаивать:

– Но вы же очень точно описали причины кризиса культуры, – и дальше процитировал отрывок из его книги: – Преступные люди отодвигают общество на более низкую ступень культуры, чем та, на которой оно находится: они влияют регрессивно. Стоит только вспомнить о тех орудиях, которые общество создаёт и поддерживает ради самозащиты – искусную полицию, тюремщиков, палачей; причём не следует забывать и публичных обвинителей и адвокатов. Всё то же самое мы наблюдаем и сейчас.

– Весьма прискорбно, если так. Самое обидное, что сколько ни кричи об этом хоть на каждом перекрёстке, никто не обратит внимания. И только один из сотни, может быть, прислушается к твоим словам, да и то не всякий их поймёт. Причина в том, что люди озабочены тем, как заработать на пропитание своей семьи, а состояние культуры их нисколько не волнует. Именно поэтому все жужжат и суетятся, как пчёлы и осы. Эта подвижность так велика, что высшая культура не может уже пожинать своих плодов – времена года как бы слишком быстро следуют друг за другом. И в результате наша цивилизация рискует перейти в новое варварство.

Сомнения сомнениями, однако надежда умирает последней, поэтому я пытаюсь возразить:

– Но есть же люди, которые пытаются спасти культуру от вырождения. К примеру, поэты и писатели…

– Ой, не смеши! Да посмотри ты внимательно на них и тогда поймёшь, что это сплошь воры, плагиаторы! Ни одной оригинальной мысли в голове, всё позаимствовано из чужих произведений. А журналисты… Они выблёвывают свою желчь и называют это газетой. В погоне за сенсацией родную мать могут продать!

– Вы преувеличиваете. Конечно, в семье не без урода, но…

Он не позволил мне договорить:

– Да нужно быть слепцом, чтобы не видеть, куда катится литература! Все эти писаки не более, чем шуты гороховые, помешанные на жажде славы и богатства. Ну вот и ты… Был у тебя один замечательный роман, а что потом? Ты стал писать на потребу незрелой части публики.

Я пытаюсь защищаться, хотя понимаю, что он в чём-то прав:

– Не все же способны читать философские трактаты. Приходится важные мысли излагать в доступной форме.

– Но что толку от детективных романов и мелодрам? Это не более, чем одноразовое чтиво – прочитал и напрочь всё забыл. Ну а твои якобы важные мысли в итоге оказываются на помойке! Проснись и напиши что-нибудь значительное, на это ты вполне способен!

– Если я напишу большой роман, что-то вроде «Братьев Карамазовых», никто не станет это моё творение читать. Ну разве что старичьё, мои ровесники, истосковавшиеся по той литературе, которой в прежние времена славилась Россия.

Он задумался – то ли не знал, чем возразить, то ли искал какое-то решение. Затем помотал головой, словно бы признавая поражение, и молвил:

– Пожалуй, без психоаналитика нам не обойтись.

Тут в темноте что-то замерцало, и передо мной явился Фрейд, тот самый, собственной персоной.

– Я слышал, о чём тут говорили, и вот вам моё мнение. Ницше прав! Причина всех нынешних невзгод человечества в том, что индивид невротизируется, не в силах вынести давление нынешней культуры на психику, на свой организм.

В научных терминах я не силён, поэтому ожидаю разъяснений:

– Что вы подразумеваете под невроти…?

Дальше не смог выговорить, а Фрейд, словно бы не слыша моих слов, перескочил на тему о правах человека:

– Дайте человеку жить, как он хочет! Конечно, если при этом он не нарушает закон. А мораль нынешнего общества способна довести людей даже до безумия!

– Но, если наплевать на мораль, во что же превратится культура? Страшно себе представить!

Фрейд только замахал руками:

– Вы не там ищете. Вера в то, что культура является панацеей от всех бед, залогом процветания человечества – это пагубное заблуждение, предрассудок. Прежде всего надо ликвидировать разруху в головах, только тогда появится какая-то надежда на возрождение культуры.

Я опять не понимаю:

– Вы о хирургическом вмешательстве, лоботомии?

– Я бы не советовал доводить идею до абсурда, – Фрейд насупился, словно был оскорблён моими подозрениями, но после короткой паузы продолжил: – Речь идёт о том, чтобы освободить личность от нравственных запретов, которые сложились в обществе. Ваше Эго вынуждено подчиняться, а вот «второму Я» на все эти запреты наплевать, и в результате возникает внутренний конфликт, чреватый разрушением вашей психики.

Раньше такая мысль мне в голову не приходила, поскольку жил с alter ego в полном согласии, хотя и тут не обошлось без нервотрёпки. Однако никакой разрухи я не замечал, разве что в последнее время… Вот потому и задал свой вопрос:

– Так что же с нами будет?

– Взять на себя роль пророка мне не хватает смелости, увы. Я даже готов принять упрёк в том, что не в силах принести вам никакого утешения.

Сказав это, он вслед за Ницше растворился в полутьме. Близится утро, и время призраков вот-вот закончится, они опять возвратятся в небытие, так и не подсказав: то ли мне смириться с тем, что происходит, то ли написать сатирический роман. К счастью, Ницше немного обнадёжил… Но только я повернулся набок и закрыл глаза, как снова слышу чей-то голос:

– Влад! Да перестань ты заниматься ерундой! Я воздержусь от искушения наметить слишком отдаленный период времени, но предельно очевидно, что в умственной жизни искусству уготовано очень скромное место.

– Но если влияние искусства упадёт ниже плинтуса, во что же превратится наша жизнь?

Сказал и только после этого открыл глаза. И вот что вижу – передо мной сам Макс Нордау! Стоит в углу комнаты, потрясая седой бородой и размахивая кулаками.

– Во всём виноваты новаторы, последователи психопатически модных течений в искусстве и литературе. Не будучи сами психически больны, они близки к сумасшествию, поскольку пытаются удовлетворить болезненные свои наклонности не ножом или динамитом, а пером или кистью. Бесполезно им доказывать, что увлекаются ерундой, они этому просто не поверят. А в результате искусство может возвратиться к уровню каменного века.

Никак всё же не пойму, что нужно делать. Один говорит: «пиши!» Другой твердит о необходимости снятия нравственных запретов. А третий катит бочку на новаторов… То есть все недовольны состоянием искусства и культуры, но каждый из философов по-своему. Могли бы между собой договориться прежде, чем пудрить мне мозги. На этой счастливой мысли и заснул…

Ну а приснилось мне что-то ещё более нереальное, чем беседа с Ницше или Фрейдом – приснилось, будто я стал свидетелем встречи президента России с Михаилом Булгаковым.

Глава 3. В гостях у Булгакова

– Однако я всё же не пойму, чем заслужил подобное внимание к своей персоне.

Эти слова произнёс Михаил Афанасьевич, когда нежданный гость, оставив в прихожей внушительных размеров саквояж, прошёл в комнату и уселся на диван. К этому времени гость уже успел представиться, заявив, что по должности он президент, а прибыл сюда из будущего, воспользовавшись услугами машины времени, которую разработали российские учёные.

– Вы правы, самое время перейти к делу, – согласился президент. – Прежде всего, я должен рассказать, откуда прибыл. Собственно говоря, адрес всё тот же, столица нашей Родины Москва, точнее Кремль, а вот время, как вы уже догадались, совсем не то, что значится теперь на календаре.

– Вероятно, тоже март, – предположил Михаил.

– Вы правы, но… – президент со значением поднял указательный палец, – Но уже в следующем столетии!

«Эк куда его занесло! Зачем же прибыл к нам, к безропотным, послушным бедолагам, живущим по заветам Ильича. Что ему здесь надо?» Прыжку во времени на несколько десятков лет Булгаков ничуть не удивился, но было бы куда разумнее отправиться не в прошлое, а в будущее. Если есть какие-то трудноразрешимые проблемы, глядишь, там бы что-нибудь и подсказали люди, достигшие значительного совершенства в духовной и иных полезных сферах. Но следующая мысль поразила его своей простотой и очевидностью. С какой стати эти глупые, лицемерные, алчные людишки, озабоченные своими личными делами, вдруг станут строить общество, в котором правят умные, честные, талантливые люди? Скорее уж наоборот! Неужели всё так и случилось?

– Вы правы, Михаил! Если всё так пойдёт, то в будущем нас ничего хорошего не ожидает. И нашу страну, и остальной мир…

Ответив на вопрос, который прочитал в глазах Булгакова, президент продолжил:

– Как же этого не допустить, как предотвратить сползание человеческой цивилизации в бездну невежества и варварства? Большевики попробовали применить силу, чтобы создать нового гомо-сапиенс, который следовал бы кодексу строителей коммунизма. Однако ничего не получилось, потому что человек живёт инстинктами, которые заставляют его лгать, воровать, предавать друзей. И всё ради того, чтобы обеспечить достойную жизнь себе и своим потомкам.

– Так что же делать?

– Честно говоря, не знаю. Иногда я просто в отчаянии! Ежедневно убеждаюсь, что все мои усилия заставить людей жить честно не достигают своей цели. Всё напрасно! Страна избавилась от большевиков, людям предоставлены права, которые и не снились вам в прежней, монархической России. А в результате что? К примеру, мы отдали под суд одного проворовавшегося чиновника, на смену ему пришёл другой, но вскоре выясняется, что он ничем не лучше. Просто эпидемия какая-то! Причём все только твердят: «Дай! Дай!» А где я возьму им столько денег? Тем более что часть выделенных средств наверняка пойдёт не на дело, а в их собственный карман. Ну можно ли так не любить свою страну?!

Этот весьма эмоциональный монолог поразил Булгакова. Его не удивило даже то, что с ним столь откровенно беседует человек, облечённый высшей властью. Он иногда представлял себе, как говорит со Сталиным, но к Сталину можно обратиться только с просьбой, а тут возникло впечатление, что от него самого ждут полезного совета.

В разные времена он знавал многих людей, недовольных своим правительством, но чтобы верховная власть сама признавалась в собственном бессилии… Такого он не ожидал. Чем же Булгаков мог ответить? Посоветовать подать в отставку? Однако понятно, что проблема гораздо глубже, и её так просто не решить. Ведь у главы государства тьма-тьмущая советников, а он зачем-то прилетел сюда. Чего ж ему здесь надо?

– Я так и не понял, чем могу помочь.

Президент, видимо, пытаясь собраться с мыслями, провёл ладонью по лицу и пробормотал:

– Что-то я совсем расслабился. Там, – он показал куда-то в сторону, – там не могу себе ничего подобного позволить, поскольку стоит только дать слабину, как тут же ворюги подомнут под себя Россию. Этого допустить нельзя! – он замолчал, выразительно посмотрев на Булгакова. – И что же делать? Сталин решал проблему жёстко, однако эффект был кратковременным. К тому же в нынешние времена такие методы не популярны. Но вот один из моих помощников предложил весьма радикальный способ воздействия на человека с целью улучшения его природы. Вы знаете, мне поначалу показалось, что он сошёл с ума. Потом посоветовался с учёными. Говорят, такое в принципе возможно, но потребуется очень много времени. Дай им только денег, а результат никто не гарантирует! – усмехнулся президент. – И тут попалась на глаза та ваша повесть, где некий профессор…

– Но вы же знаете, что с Шариковым ничего не получилось.

– Просто неудачно выбрали объект для опытов. Но если он смог собаку превратить в плохонького человека, так уж наверняка сумел бы из человека средних способностей сделать гения, а честного гражданина создать из подлеца.

– Послушайте! В конце концов, это же вымысел, фантазия!

– Позвольте вам не поверить, Михаил. Наверняка у профессора Преображенского был прототип. Вы хоть и врач по образованию, но совсем другого профиля. Уверен, что тут не обошлось без участия специалиста по евгенике. Или я не прав?

– Да, был такой, – чуть помолчав, сказал Булгаков. – Мы познакомились ещё в восемнадцатом году. Стыдно признаться, но после расставания с княгиней Кирой я увлёкся морфием… А потому что не было больше никаких сил! Но однажды понял, что стою на краю могилы. И вот поехал в Москву, где мне посоветовали обратиться к доктору Кутанину.

– И что же?

– Он убедил меня заняться литературным творчеством. Сказал, что всю свою боль, свои переживания я должен переложить на плечи выдуманного человека. Пусть он теперь и мучается! И знаете, мне это помогло. С тех пор пишу.

– Я вас поздравляю, но нельзя ли ближе к делу, – попросил президент.

– Через три года, когда я перебрался в Москву, однажды встретил его здесь, в Чистом переулке. Он жил в соседнем доме. Понятно, что специалисту-наркологу было интересно узнать о результатах применения своей методики лечения. Мы несколько раз встречались, и вот однажды в разговоре… Но тут я должен пояснить, что в двадцатые годы Кутанин увлекался эвропатологией, изучением генетических корней гениальности и её связи с психопатологией, опубликовав по этой теме ряд статей: «Бред и творчество», «Гений, слава и безумие». Его идеи я позже попытался использовать в своём романе…

– Михаил! Не испытывайте моего терпения! – вскочив с кресла, закричал президент, да так, что зазвенели хрустальные подвески в люстре, а под Булгаковым закачалось кресло, причём в буквальном, а не в переносном смысле. – Что вы всё о себе, да о себе? А тут страна буквально корчится в судорогах накануне катастрофы! Вы бы знали, с кем приходится работать! – сказал он, понемногу приходя в себя. – Кругом подлизы, прихвостни и приживалы, верные до тех пор, пока кормлю с руки. Ну хоть бы одно дело сумели довести до конца! Нет, всё приходится делать самому.

Только теперь Булгаков понял, как трудно управлять огромным государством, в особенности, если тебя окружают такие люди. Подумалось: «Да на его месте я бы спился!»

– Если вы не против, я продолжу, – Булгаков сделал вид, что ничего не произошло. – Так вот, гений, безумие и бред, эти понятия имеют непосредственное отношение к теме. Ко времени нашей последней встречи Кутанин уже не верил в то, что с помощью лекарств или гипноза можно вылечить любого человека, например, склонного к убийству или к воровству. Позже, переехав в Саратов, он всерьёз занялся проблемой улучшения человеческой породы. Мне неизвестно, сумел ли он чего-нибудь добиться, ну а тогда, в Москве, он только высказал несколько идей, которые, так или иначе, сводятся к физическому воздействию на человека. Это может быть и пересадка каких-то органов, и хирургическое изменение их структуры. Но повторю, что всё это не более чем предположения, догадки, которые годились только для того, чтобы положить их в основу сюжета моей повести.

– Жаль, а я-то рассчитывал на что-то более конкретное, хотя бы намёк, который позволит двигаться в верном направлении, – совсем было расстроился президент.

– Но почему бы вам не обратиться непосредственно к Кутанину? Возможно, у него появились новые идеи. Правда, до Саратова неблизкий путь.

– Да, далековато, – согласился президент, – а самолётом воспользоваться не смогу, поскольку здесь я, в сущности, никто, без полномочий, без должности, без имени.

– Это довольно странно, – в мозгу Булгакова снова закопошился червь сомнения. – Вы способны перенестись через века, но лишены возможности передвигаться по России.

– Проблема в том, Михаил, что завтра к вечеру закроется окно во времени, надо будет возвращаться домой, так что с Кутаниным я не смогу переговорить.

– Ну тогда в другой раз полетите.

– К сожалению, всё сложнее, чем вам кажется. Это самое окно, то есть «обратимая кротовая нора» по терминологии наших физиков, открывается примерно раз в двенадцать лет, причём только ни три дня. Я в этой науке не силён, но учёные утверждают, что происходит это в пик наивысшей солнечной активности, которая сама по себе ничего не значит, поскольку является лишь следствием более сложных процессов во Вселенной. Кстати, идея перемещения во времени возникла ещё в советское время, а мы её только доработали.

– В будущее летать не пробовали? – полюбопытствовал Булгаков.

– Было такое, но лучше бы мы этого не делали!

– Неужели всё так плохо?