«Мертвая петля»
Учебные полеты на аэродроме военно-планерной школы подходили к концу. Горячее солнце медленно теряло высоту. Летчики – буксировщики планеров вываливались из кабин, и с удовольствием вытягивались на пожухлой от жары траве под широкими крыльями У-21. С рассвета они горбились в кабинах самолётов. В воздухе их укачивали нисходящие и восходящие потоки, да еще планеристы дергали за стометровые тросы иногда так, что казалось: вырывают душу. Теперь все. Последняя сценка подходит к аэродрому с маршрута, последний планер отрабатывает пилотаж, да и какой там пилотаж: виражи, пологие спирали, то есть те элементы полета, которым воробьиха учит своих птенцов через несколько дней после рождения. И летчики, лениво щурясь, снисходительно поглядывали на планер.
Смотрели на планер и двенадцать ребят из группы лейтенанта Дулатова. Молодому инструктору показалось странным необычное возбуждение курсантов в конце летного дня. Особенно старался Борис Романовский: он не медиатором, а пальцами рвал басовые струны малой гитары и хрипловато, с надрывом пел, стараясь привлечь к себе внимание:
Рев мотора. Звон троса
Уплывают в небеса
Бригантины на сказочных крыльях.
Месяц острый, как коса,
И на полных парусах
В черный омут летит эскадрилья…
Но курсанты, обычно любившие слушать немудреные песни Бориса, сейчас явно не обращали внимания на оравшего во всю глотку певца. Некоторые сдвинули пилотки на глаза, кое-кто повернулся спиной к инструктору, и все старались скрыть, что глаза их усердно косят в небо.
Воздух взорвался гулом, над летным полем низко прошел истребитель, выписывая двойную управляемую «бочку».
Командир планерного отряда капитан Бурков, маленький, плотный, с кавалерийским разводом обутых в обмотки ног, аж подскочил на месте:
– Лих-а-ач! Видит же, что аэродром работает!
– На фронт торопится. Им, счастливчикам, все дозволено. Летчики! Не то, что мы, как лошади, в фаэтон запряженные, – позавидовал командир звена буксировщиков старший лейтенант Костюхин, детина – косая сажень в плечах, в блестящей кожаной куртке, модных бриджах и начищенных до блеска сапогах. – Антон Антонович, не пора ли закругляться, твои планеристы прокисают уже?
– Ну да! – возразил Бурков. – Ишь задрали головы вверх, тоже, поди, завидно!
Но курсанты смотрели не вслед истребителю, и первым из командиров об этом узнал лейтенант Дулатов.
– Побачьте, товарищ лейтенант! Посмотрите! – Дулатов обернулся на голос и встретился глазами со старшиной группы Кротким. В группе прозванным «Боцманом». Тот моргнул, рыжие брови взметнулись вверх, и Дулатов непроизвольно поддался знаку: тоже поднял голову.
Под сиреневым облаком планер А-22, выйдя из спирали, вздрогнул крыльями и опустил нос. Разгоняясь на пикировании, он рвал воздух, и комариный гуд расчалок заполнял небо, переходил в приглушенный свист. Еще три-четыре секунды такого падения, и не выдержат подкосы, оторвутся крылья старенького летательного аппарата. Дулатов сжал кулаки, сдерживая себя, повернулся к Кроткий:
– Что он задумал, разгильдяй? Э-эх, дурак! Донсков?
– Так точно – Володька! – тихо ответил Кроткий.
В кабине планера сидел курсант Донсков. Через летные очки он внимательно следил за движением стрелки прибора скорости.
«…Спокойней, старик! Нарастает свист, Пора! Бери на себя штурвал. Ну, действуй же! Не резко, плавненько, а то сложатся крылышки, как паруса в штиль. Запели ванты-расчалки3, ухнула вниз земля. На плечи давит килограммов триста. Тяжеловато с непривычки. Надо напрячь живот – будет легче. Для этого лучше закричать: а-а-а!.. Ну что разорался? Кровь уже отливает от головы. Ты повис на ремнях, а твой планер царапает облако зеленым брюхом. Еще чуть штурвальчик на себя! На голову обваливаются поля, сыплются домишки Саратова. Крутится земля, вертится! Только шарик почему-то не голубой, а испачканный кисточками первоклашек: блеклые оттенки, размазанные зеленые пятна… Отчего так жалобно закряхтели шпангоуты4? Не должно быть! Не должно, а если? У-фф, кажется, обошлось! Порядок! Интересно, о чём думал Чкалову, пролетая под мостом? Был ли он таким же мокрым, как сейчас ты? Вряд ли. Наверное, парень ты пожиже характером. Черта с два! Всё! Всё-ё-ё-ё. И все-таки облако похоже на сиреневый куст…»
Планер вышел на черту горизонта. Встала на место земля. С неё все видели, как «фанерка» прокрутила петлю, пошла на вторую, потом сделала резкий нырок и, выйдя в горизонтальный полет, развернулась к аэродрому.
– Самоубийца, Ешь твою медь…! – услышал лейтенант Дулатов голос Костюхина и почувствовал за спиной тяжелое дыхание командира отряда Буркова. Как паровоз поднимает давление пара и плавно трогает с места, так и капитан «раздувает пары» и срывается, как камень, выпущенный из пращи. Дулатов не успел мысленно закончить аналогии, а капитан уже выскочил из-за его плеча, и над полем повисла протяжная команда:
– Станови-ись!
– Равня-а-йсь! Сми-ирно!
Курсанты планерного отряда, вытянувшись в четком строю – замерли. Предвкушая интересное зрелище, от самолетов спешили летчики. Они подковой сгрудились позади Буркова и тихо разговаривали со своим командиром Костюхиным.
Планер выполнил четвертый разворот, скользнув на крыло, приземлился и посадочной лыжей длинно погладил траву. Около посадочного «Т» покачался, положил на полотнище знака левое крыло. Летчики одобрительно загудели.
– Курсанты лейтенанта Дулатова, пять шагов вперед – арш! – скомандовал Бурков. – Кру-гом! Стойте и ни шагу к планеру! Пусть новоявленный ас тащит его в одиночку. Разрешаю поддержать только крыло. Кто?
Бросилась вся группа.
– Отставить!.. Назад! Все на-а-зад!
Но к планеру мчался Борис Романовский.
– Двое суток ареста этому спринтеру за глухоту! – отрубил Бурков.
Борис подбежал к планеру и не схватился за конец крыла, а подпер плечами подкосную штангу. Из кабины вылез Владимир Донсков, встал под другое крыло. Они поднатужились, сдвинули планер, медленно потащили его к старту.
– Все видели! Боцман лейтенанту шепнул! – пропыхтел Романовский. – Вечером счищу ему ракушки с киля!
– Думаешь, можно было скрыть? Чепуха! Ну как, Боря?
– Ты знаешь, у меня аж дух сперло! Сам-то трухнул хоть капельку?
– Если б капельку, до сих пор коленки танцуют.
– Сейчас «Буряк» включит ревун и будет драить тебя, как медяшку! Ну, взяли, еще раз взяли, са-ама пошла!
Они подтащили планер, и Донсков подошел к Буркову с докладом, но тот махнул рукой и указал пальцем место перед строем.
– Надо ли объяснять, товарищи курсанты, в чем нарушил летную дисциплину курсант Донсков?.. По вашему молчанию вижу – не надо. Это уже хорошо… Курсант Кроткий!
– Я!
– Снять с нарушителя летное обмундирование, ремень и обмотки.
– Есть! – Кроткий подошел к Донскову, но тот уже раздевался сам. В комбинезон завернул шлем и обмотки, затянул сверток ремнем и бросил в руки Кроткийу. Теперь он стоял перед строем в майке, в широких, не по талии, старых хлопчатобумажных брюках и кирзовых ботинках. Бурков оглядел его сильную, атлетическую фигуру, и незаметная усмешечка наметила скобки у тонких губ.
– Брючный ремень снять!
Хохотнул и громко ударил себя по бедрам старший лейтенант Костюхин.
– Правильно, капитан! – сквозь смех проговорил он. – Пуговицы бы еще ему обрезать. Курица летать захотела! Оставьте синьору шлем, пусть рыцарем протанцует до острога!
– Старший лейтенант!
– Молчу, молчу, только посмотрите: он ведь орлеанскую деву изображает!
Кроткий подступил к Донскову, и наткнулся на яростный взгляд серых отчаянных глаз:
– Не посмеешь, Боцман!
– Приказ, Вовка. Давай пояс. Штанцы поддержишь руками.
– Отойди по-хорошему.
Бурков видел посеревшее лицо курсанта, вздувшиеся желваки, напряженные мышцы полусогнутых загорелых рук. Прядка русых волос прилипла к мокрому лбу, под прямым носом блестели бисеринки пота. Крепкая грудь бугристо напряглась. Казалось, тронь – и взовьется человек, как протуберанец. Предотвращая неладное, Бурков крикнул:
– В чем дело, Кроткий?
– По уставу не положено снимать этот ремень! – тяжело вытолкнул слова Донсков.
– Слышали, товарищи курсанты? – подходя к нему поближе, сказал Бурков. – Он, солдат, может позволить себе нарушение, а я капитан, – нет! Почему же? Давай, голуба, на равных служить. Ты устроил карусель в воздухе, хотел сломать себе голову и упечь меня в тюрьму, а я тебя наказываю тоже не по уставу, а по-своему. Не хочешь? Не так воспитан?.. Трудно тебе будет с двумя лицами жить. Найди свое, Донсков. За цирк – десять суток ареста. Проводите, лейтенант, своего пирата на гауптвахту, да не забудьте у его быстроногого друга – Бурков неласково посмотрел на Романовского, – гитарку отобрать. Наигрались!
Над полем лопнула и рассыпалась красными звездочками ракета. Ушли к самолетам летчики, запустили моторы, порулили к стоянкам. Курсанты, подперев плечами крыльевые подкосы, потащили планеры к ангарам. Быстро темнел сиреневый кусок облака над аэродромом.
Бурков догнал шагавшего впереди старшего лейтенанта Костюхина и похлопал по крутому плечу:
– Зачем оскорбил курсанта, Юрий Михайлович? Не каждый орел беркутом называется, но все же он орел. Еще раз, и – беседовать будем у командира!
Костюхин остановился, виновато наклонил голову:
– Пардон, Антон Антоныч! Знаешь, иногда какая-то козявка меня изнутри кусает – сам не рад. Извини!
* * *
Вечером начальник политотдела батальонный комиссар Маркин, замещавший уехавшего на долгосрочные курсы начальника школы, слушал командиров.
– По курсу летной подготовки делать эту фигуру на планере А-2 не положено, – говорил Дулатов. – Большой риск. Планеры отработали все возможные и невозможные ресурсы, могут рассыпаться от средних перегрузок, а он летал без парашюта. Смелость безрассудная, слепая.
– И поэтому обязательно наказуемая, – вставил Бурков. – Все, что мог по уставу, я Донскову выдал.
– Да, планера требуют капитального ремонта, – сказал Маркин. – Меня интересует, как реагировали курсанты? Как восприняли?
Командиры переглянулись, замялись. Дулатов дипломатично молчал, предоставляя слово старшему. Бурков выпалил:
– Ему двенадцать стаканов компота приволокли на гауптвахту. Вот как!
Маркин беззвучно засмеялся. Косматые седые брови поднялись. Он вынул платок, вытер глаза, прокашлялся и хитро щурясь сказал:
– Компот – это хорошо! Компот – это здорово! Ох, сколько работы задаст нам ребятня! Мы ведь не были такими шустрыми, а?
– Ну, если не считать, товарищ комиссар, лихих кавалерийских атак на пустой желудок, плавания по-собачьи в грязи Сиваша, командования полками в семнадцать-двадцать лет и другой мелочи – то не были… – отозвался Дулатов
– Тогда скажите, Дулатов, каким вы думаете воспитать своего планериста? Что должен знать, уметь пилот, окончивший нашу школу?
– Отлично летать… ну и стать настоящим красноармейцем.
– Давайте вспомним историю. – Маркин откинулся на спинку стула. – Немцы провели удачную десантную операцию по захвату неприступного с моря острова Крит. Успех обеспечили планеристы, под покровом ночи бесшумно высадив батальоны прямо на голову защитников Крита. И вот теперь мы создали первую школу военных пилотов-планеристов для подготовки бойцов с особыми качествами. Так, Бурков? Именно так! А чему учим? В основном летать. Мало обращаем внимания на специальную и психологическую подготовку. Забываем, что для выполнения боевой задачи в ребятах должны сплавиться бесстрашие и точный глазомер летчика, отвага десантника, тактическое мышление пехотинца, дерзость и смекалка разведчика и огромное, я подчеркиваю, огромное стремление к риску. Мы должны воспитывать в курсанте это стремление, чтобы он летал на задание и по приказу, и сам рвался, просил доверить ему самое ответственное и сложное. Вот минимум!.. Он летит в ночь, не ожидая милосердия. Щупает рассудочными глазами черноту, ищет сигнал посадки. Садится, обязательно мастерски, на неведомый кусок земли, разгружается, без сожаления поджигает планер и становится пехотинцем, партизаном. Солдатом или командиром – зависит от обстоятельств, а бойцом самого переднего края – обязательно, способного действовать в одиночку и в большом коллективе одинаково разумно.
– Я чувствую в ваших словах косвенное оправдание поступка Донскова, – сказал Бурков.
– Не совсем поняли, капитан. – Телефонный звонок прервал Маркина. Прежде чем взять трубку, он досказал: – Таким, как Донсков, наша одежда тесновата, и они, естественно, стремятся из нее выпрыгнуть, но не очертя голову, скажу я вам… Алло!.. Да, я у телефона… Здравия желаю! Слушаю внимательно… Понял! Встретим! Сводку отослали… Понял. – Он положил трубку на рычаг. – Говорил с Москвой. К нам едет инспектор Центрального штаба партизанского движения полковник Стариков. Командировка длительная. Поняли? Чувствую, скоро на крылья наших ребят ляжет тяжелая нагрузка…
– А насчет Донскова скажу так: действовал он не очертя голову, а разумно. Вот нате бумажечку, разберитесь в загадочном шифре, кто-то подсунул её под дверь моего кабинета. Интересно кто? – Маркин протянул Дулатову листок.
Дулатов сосредоточенно изучал небрежно написанные цифры и сокращенные слова.
– Да-а-а – задумчиво растянул слово Дулатов – Полный расчет «мертвой петли» на планере А-2. А бумажечку-то под вашу дверь подсунул вероятно «гитарист» Романовский, шустрый чертяка, когда только успел?
– Той петли, которую сегодня сделал Донсков. Надеюсь, ваши пираты больше не будут крутить крендели на не пилотажных планерах? – сухо сказал Маркин.
– Приму меры. Мне стыдно, товарищ комиссар, за игру своих подчиненных в этих… пиратов. Донсков их пичкает гнилой романтикой. Решительно прекращу!
– Вряд ли удастся. Иногда мечты детства остаются на всю жизнь. Между прочим, среди пиратов были не только жестокие, кровожадные морганы и флинты. Капитан Блад,5 – человек, готовый пойти на смертельный риск во имя чести, ради помощи товарищам…
Когда Дулатов ушел, Маркин наедине спросил Буркова:
О проекте
О подписке