Глава 3
Визит недоолигарха к неимущим слоям населения

Тем временем папа разговаривал с родителями похищенного.

Естественно, Платон Сергеевич – отец и Агриппина Васильевна – мать уже сильно нервничали из-за отсутствия сына и даже звонка от него. Еще немного – и последовало бы обращение в милицию (в то время она еще так называлась) с соответствующим заявлением.

Но на следующее утро после суток паники на пороге их скромной квартиры возник шикарный господин в блестящем костюме, с букетом роскошных дорогих роз в одной руке, бутылкой итальянского игристого шампанского – в другой и самой лучезарной улыбкой на нежно-загорелом лице, улыбкой, лучезарнее которой родители похищенного парня не видели даже в телевизоре. Реклама отбеливающей зубной пасты выглядела жалким подобием улыбки олигарха класса «б».

Эта улыбка стоимостью в автомобиль представительского класса могла пленить кого угодно, но не родителей пропавшего Максима, и она постепенно сползла с лица озадаченного хозяина. Погасла. И первый контакт, таким образом, оказался провален.

Платон Сергеевич и его жена держались настороже и совсем негостеприимно. Понятное дело, им сейчас было не до гостей. Беспокойство за пропавшего сына сейчас было главным в их настроении и поведении. Заинтересовать их могла только эта тема. Она вскоре и возникла как главная причина визита.

– Я пришел по поводу Максима, сына вашего, – почти застенчиво и виновато промолвил магнат. – Могу войти?

Вмиг оживившихся родителей пронзило острое чувство вины за собственную невежливость и осознание того, что держат нежданного, но все-таки гостя на пороге.

– Да-да, конечно, – засуетились они. – Проходите, пожалуйста!

– Могу присесть? – продолжал магнат настаивать на соблюдении протокола и опять встретил извинительное:

– Да-да, конечно! Может, чаю или кофе? Только у нас растворимый, другого нет.

Гость отказался. Кофе он попьет в другом месте, более приличном, соответствующем его статусу VIP-персоны.

В глазах родителей артиста он увидел плохо скрываемое нетерпение.

– Что с сыном? Где он? Что вы о нем знаете?

– Давайте познакомимся.

Мини-олигарх вновь применил главный козырь – лучезарную улыбку, свет своего неотразимого обаяния. Он собирался представиться, назваться, первым произнести свои имя-отчество – Спартак Миронович, но не успел: родители артиста быстро протянули вперед свои сухонькие ручки и поспешно назвались: «Платон Сергеевич, Агриппина Васильевна», – и бизнесмен, с трудом подавляя буржуазную брезгливость, даже поцеловал маленькую ручку с огрубевшей от домашних трудов кожей.

Во время этого короткого ритуала Спартак Миронович, обладавший феноменальной реакцией и интуицией, которые помогали ему одерживать в бизнесе сокрушительные победы, по ходу перестроился и решил назваться каким-нибудь типично славянским именем – ведь если родителей парня зовут Платон и Агриппина, значит, они персонажи старой закалки и тем не менее модного нынче славянофильства, и надо с ними искать общие национальные черты, коллективную почву Малого Нечерноземья.

Поглаживая несуществующую окладистую бороду и стараясь употреблять слова и выражения, которые он смог припомнить, но смысл которых не совсем понимал, Спартак произнес:

– Исполать вам, добрые люди! – и отвесил при этих словах поясной поклон.

Но по тому, с каким легким недоумением переглянулись «братья-славяне», понял, что чуток перебрал, и вернулся к современной речи, не забывая все-таки иногда добавлять лингвистический колорит русских деревень и опуская при этом матерные слова.

– Зовут меня Савелий Игнатьевич, – протяжно сказал он и, привстав со стула, опять изобразил поясной поклон.

Хозяева квартиры тоже привстали, но от поклонов воздержались и только наклонили седые головенки. Они с нетерпением ожидали, когда гость перейдет к делу.

Но Спартак уже увлекся игрой. Он всегда легко адаптировался к любой среде: был депутатом среди депутатов, меценатом среди артистов, спонсором среди спортсменов, а тут новая роль – закоренелый почвенник среди людей, не устававших негодовать: «Во что превратили страну? Как ее разворовали? И куда мы катимся?» Такая игра давалась олигарху без труда. Он полностью разделял доминирующие в обществе настроения и был согласен с тем, что пора, наконец, распрямить плечи, вернуть оплеванные и растоптанные идеалы, вспомнить славянские корни, возродить былую мощь и патриотическую удаль русских богатырей. Поэтому он, например, с удовольствием спонсировал инсценировки древнерусских побоищ в Подмосковье и сам принимал в них участие, нарядившись в шлем, кольчугу и взяв в руки меч-кладенец. Наверное, справедливо и правильно, для общей гармонии и равновесия в природе, имея виллы в разных концах света, на популярных морских пляжах, а также три яхты и личный самолет, время от времени бить себя в грудь, обдирая пальцы о специально для него сделанную кольчугу, и выкрикивать рожденный в недрах русской финансовой элиты лозунг: «Не дадим в обиду Русь-матушку!» или «Постоим за землю Русскую!». Еще бы не постоять за собственные сто пятьдесят гектаров в Псковской губернии! Спартак и дочь свою назвал не как-нибудь, а Авдотьей, а по-простому, по-нашему, по-русски – Дуней. И ее, Дунина, показная западно-гламурная жизнь совершенно не входила в противоречие ни с именем, ни с хороводами, в которых папа заставлял ее принимать участие.

Дуня, с заспанным, опухшим от вчерашней пьянки и тусовки в ночном клубе «Сохо» лицом, классно смотрелась в сарафане, лаптях и кокошнике, когда подносила хлеб-соль какому-нибудь депутату – папиному дружбану. А затем вовлекала в ненавистный хоровод под визгливое пение псевдонародной группы. Сарафан был ей велик, лапти скользили по траве, кокошник сбивался набок. Но что делать? Папа спозаранку поднял чуть ли не пинками и погнал на очередное народное гулянье.

Но после нагрянувшей беды – неземной любви – вся ее жизнь переменилась. Да и папино влияние сперва ослабло, а потом и вовсе почти исчезло. Сам папа почувствовал это своей хваленой интуицией и поменял тактику. Теперь многое делалось исключительно для дочери.

И вот Спартак Миронович Дервоед сидел теперь на шатком стуле перед встревоженными родителями Максима и думал: как приступить к цели визита, чтобы не обидеть их и не травмировать?

Глава 4
Московский пленник

Пора вновь вернуться в место заточения Максима, в его комфортабельную тюрьму. Там было все, что необходимо интеллигентному человеку. Максиму даже принесли все книги по списку, который он предоставил охранникам. Папа заранее распорядился, чтобы пленник ни в чем не нуждался. Максим не имел только двух вещей – свободы и компьютера, так как тюремщики справедливо полагали, что при наличии ноутбука он сможет каким-то образом сообщить на волю о себе и обстоятельствах похищения. А так – всё, буквально всё.

Особенно следует коснуться ежедневного меню – еды, которую и едой-то назвать язык не поворачивался: назвать это можно было только яствами. Или – чуть попроще – деликатесами. Такие яства подавались, вероятно, только к царскому столу или входили в банкетное меню членов Политбюро в Советском Союзе. Максим с упертой принципиальностью узника совести ежедневно отвергал черную икру и прочее – все то, что он считал проявлением буржуазного снобизма, или, по-другому, омерзительным русским барством.

Последние несколько дней Максим с мрачным юмором называл себя «наложницей». Мысленно, разумеется, ибо произносить это вслух при Дуне – единственном человеке, который посещал его в заточении, – было совершенно бессмысленно. Судя по всему, Дуне ни само слово, ни его значение было не знакомо. А если ей объяснить, все равно не поймет. Поэтому пленник смеялся про себя. Но однажды он все-таки не удержался и рассказал.

В голове образованного юноши постоянно вертелись литературные ассоциации. Так, Дуню он регулярно называл «небедной Лизой», чем приводил ее в состояние розовощекого смущения. Она не понимала, почему он ее так называет, добавляя в голос немалую долю ехидства и криво усмехаясь. Обижает он ее или что? Всякий раз она, краснея, поправляла любимого, говоря, что ее зовут иначе, Дуней. Но Максим с маниакальным упорством всякий раз при ее появлении произносил: «А-а, небедная Лиза явилась. Ну, что нового на воле?» «Кто такая „бедная Лиза“?» – допытывалась она. И когда ему надоело, пришлось объяснить, что «бедная Лиза» – героиня одноименного романа Карамзина. Но тут же заодно понадобилось поведать плохо образованной девице, кто такой Карамзин. После этого Дуня захотела прочесть упомянутое произведение.

Вот так неожиданно начала формироваться библиотека внеклассного чтения для Дуни. От бульварных любовных романов и дачной жвачки женских детективов, а также гламурных журналов, повествующих о том, кто с кем живет, что носить и что есть, чтобы похудеть, – сразу к Карамзину! Представляете, какой невообразимый скачок – без постепенного перехода. Непосильно для слаборазвитого ума, согласитесь.

«Бедная Лиза», надо признать, далась Дуне с трудом, только благодаря любви – безответной, но подогреваемой призрачной надеждой на перемену отношения предмета страсти.

Максим, вероятнее всего от скуки, решил хоть чем-нибудь восполнить пропасть между Карамзиным и описанием гардероба очередной поп-звезды и продолжить тему «наложницы» хоть для какого-то веселья в заточении. Он попросил Дуню принести ему «Героя нашего времени» Лермонтова. К счастью, эту фамилию она где-то слышала… Книга была доставлена, и узник решил прочесть Дуне часть под названием «Бэла». Как и ее отцу, Максиму пришло в голову сравнение с лермонтовским сюжетом. Девушка была счастлива: любимый артист начал с ней общаться – а от скуки или от чего-то еще – неважно! И более того, САМ вызвался ей читать книгу. Вслух! Любимый! Да еще артист!..

Она, раскрыв рот, внимала художественному чтению Максима, не очень вникая в смысл. Сам процесс был куда важнее – как он перелистывает страницы своими красивыми руками, как завораживающе звучит его голос, как изредка он отрывает глаза от книги и взглядывает на нее своими ярко-синими глазами из-под длинных пушистых ресниц! О, как она хотела их целовать! Ах, как она любила эти сеансы чтения! При этом мало понимая, о чем там написано, и каким образом содержание книги связано с сегодняшним днем, и почему оно касается и ее самой, и создавшейся ситуации.

Максим наконец все это увидел и решил вернуться от гипноза к реальности, к смыслу происходящего. Объяснил балдеющей от его чтения Дуне, что он тут в роли Бэлы, а она – в роли Печорина. Ситуация в романе, мол, ничего ей не напоминает? Когда она наконец вникла в аналогию, ею овладел такой приступ смеха, что она заразила им и исполнителя роли Бэлы. Оба несколько минут смеялись, и в тот день между ними впервые протянулась тонкая, очень тонкая, паутинка взаимопонимания.

Потом Дуня захотела все же повнимательнее ознакомиться с романом Лермонтова и прочла историю про Бэлу до конца. А там, между прочим, было написано, что непокорная черкешенка сначала смирилась, а вслед за тем и безоглядно влюбилась в пленившего ее Печорина. Это обнадеживало Дуню и внушало подобие оптимизма: может, и ее ненаглядная «Бэла» (то есть Максим) сначала привыкнет, а потом и полюбит… Однако пленник, зная продолжение истории, не пожелал читать дальше, чтобы Дуня особо не обольщалась.