Император Василий легонько коснулся концом туфли плеча Иоанна Торника, и тот осмелился поднять голову, взглянуть снизу вверх на своего владыку.

– Поезжай на Русь, а после Руси непременно заедешь в печенежские степи. Обещай кагану Тимарю и печенежским князьям много золота за воинов. И еще передай кагану, что за мир с Русью буду щедро платить я. Помни, Иоанн: если печенеги вновь пойдут на Киев, как и прошлым летом, – князь Владимир не даст мне ни одного меча! В посольство с тобой посылаю отважного василика Парфена. Муж умом крепок, не один раз исполнял мои дела в Болгарии и в Армении, но на Руси еще не бывал. За доброго помощника будет тебе в делах. Поутру получишь у проэдра^[10] грамоты к князю Владимиру и печенежскому кагану. Василевс, горбясь под темным бархатным плащом, отошел в сторону, взял с кроваво-красного мраморного стола тяжелый кожаный мешочек, кинул его к коленям Торника. Глухо звякнуло золото в просторной палате, и звук этот отдался приятной истомой в сердце Иоанна.

– Это, василик, на случай убытков в побочных торговых делах, чтобы твоя голова не отвлекалась от моего поручения. Тебе не один раз удавалось прежде натравить печенегов на Киев, еще во времена Кури и Святослава. Теперь же сумей примирить врагов во имя спасения Византии. Князю Владимиру скажи, что я прошу забыть старые обиды, которые случились между нами после битвы под Авидосом. За воинов готов я уплатить дань вперед, до прибытия их в Византию, а не как прежде, по окончании службы императору. В середине лета жду тебя с добрыми вестями. И с сильным войском от князя Владимира и от печенегов.

Иоанн поклялся сделать, как повелел божественный василевс. Если бы знал владыка Византийской империи, в какие ненадежные руки вложил он судьбу своего замысла!

Ликующий, окрыленный нежданным подарком в кожаном мешочке и вниманием императора, взобрался Иоанн в прохладное седло и выехал на темную улицу, где его нетерпеливо поджидал брат Харитон.

– Отпусти слугу, Иоанн, и едем ко мне. Дело неотложное есть.

Харитон провел его в глубокий подвал под домом, усадил среди дубовых бочек с дорогими винами, зашептал, склоняясь к уху:

– Брат мой, доверюсь тебе, как себе самому, а ты послужи нам в великом деле и не будешь без прибыли и славы.

– Слушаю тебя, – отозвался Иоанн, с интересом глядя на Харитона.

Из-за стены донесся тягучий стон. Иоанн насторожился, с беспокойством повернул туда голову.

– Это египтянин. Вчера вновь травил его собаками.

– Казнил бы ты его разом. Грех ведь человека так мучить, – сказал Иоанн, но Харитон резко возразил:

– Нет, брат! Убийца всю жизнь будет умирать! Но не о том хочу вести речь. Слушай, брат. Конная этерия стонет под жестокой рукой императора, казна скудеет день ото дня из-за бесконечных и бесплодных войн в Болгарии и на Востоке, недовольство в легионах становится всеобщим. И есть уже люди, которые готовы дать присягу другому императору, не жадному.

Иоанн съежился, ладонями загородился от этих жутких, холодных, будто осколки льда, слов.

– Что ты! Что ты, брат?! Заговор? Помилуй бог знать даже об этом, не то чтобы…

– Да-да, – настаивал Харитон и приблизил сухие губы к самому лицу Иоанна. – Откроюсь еще больше: есть сильные люди и у трона. Они не против помочь «божественному» подняться к Богу.

Пламя факела качнулось в глазах Иоанна, и он мокрыми холодными ладонями оперся о скамью, чтобы не упасть.

– Несчастный брат мой… Мыслимо ли такое? И что можем сделать мы, и я тоже, слабый человечишко, против всесильного? – Иоанн простонал, сожалея, что послушался Харитона и заехал в его дом.

– Многое, брат мой, многое и важное. Нет, мы не вложим в твою руку кинжал, – по лицу Харитона скользнула недобрая усмешка, – на это ты не годишься. Но ты только что говорил о поручении императора. Он хочет просить помощи у Руси и печенегов. Так ведь?

– Да, повелел… – язык с трудом двигался во рту, а ухо чутко ловило стоны за перегородкой, – а вдруг это вездесущие доглядчики императора приникли к двери погреба, ловят каждое его слово?

– Русь не однажды спасала византийских императоров своим оружием. С ее помощью недавно был разбит близ Авидоса мятежный Варда Фока. Теперь вот и Василий просит воинов у князя Киевского, чужими полками хочет укрепить свой трон. Что делать тебе? Ты должен натравить печенегов на Русь! Тогда князь Владимир будет думать о своей земле, а не о помощи этому ненавистному полумонаху-полуимператору Василию! После его… м-м… удаления я буду назначен куропалатом^[11] с исполнением должности начальника дворцовой стражи. Тебе обещают должность логофета^[12]. Вся казна империи будет под твоим оком! Согласен? Думай, брат. Да поскорее думай.

Иоанн, обессиленный внутренней борьбой, наконец молча кивнул в знак согласия на такое, косвенное, как ему хотелось думать, участие в заговоре…

Василики императора с подарками и стражей прибыли на Русь, но князя Владимира в Киеве не застали. За неделю до их приезда он выступил в Новгород с дружиной. Пока Алфен распродавал привезенные с собой товары и закупал меха, Иоанн побывал в гостях и щедро одарил княгиню Анну. Долго беседовал с византийцами, которые были в услужении княгини, от них выведал, велика ли дружина в Киеве после ухода князя. Когда собрал нужные сведения, оставил младшего василика Парфена дожидаться князя Владимира, а сам, чтобы не терять времени, поспешил на переговоры с печенежским каганом Тимарем, повез к нему грамоту императора Василия.

Вспомнил теперь о наказе василевса Иоанн и потуже запахнул халат на груди – почудилось, будто прохладным ветром, как тогда ночью над Константинополем, со стороны Русского моря потянуло под пологом Белого Шатра.

Иоанн придвинулся по ковру ближе к кагану, зашептал:

– Великий каган, император Византии в своей грамоте просит о помощи в войне с арабами.

Тимарь вскинул брови, поймал языком правый ус, задумчиво посмотрел на сына Араслана. Тот внимательно слушал византийского посла, словно ему, а не кагану предстояло принимать решение. Тимарь негромко сказал:

– До тех арабов идти через земли яссов и косогов. И через горы Кавказа… Добрая половина войска не дойдет, в сечах поляжет. С кем же мне тогда против арабов воевать? Иное дело на Болгарию идти, туда дорога нашим войскам хорошо знакома.

– Идти через косогов и яссов – себя губить, – обронил глухим голосом Уржа.

Иоанн поспешил согласиться:

– О том и я знаю. Но посмел бы я возразить всесильному императору? Великий каган волен поступать так, как ему выгодно. А золото можно найти не за горами, гораздо ближе.

Араслан не усидел, опередил кагана и выкрикнул:

– Где же?

Тимарь улыбнулся, ласково погладил сына по черноволосой голове.

– Великий каган, такой удобный случай отомстить князю Владимиру за старые обиды вряд ли еще когда явится. Русь теперь лежит как потерянный кошель при дороге, кто первым наклонится, тому и владеть золотом. Три недели назад князь Владимир выступил на север собирать воинов для похода на сынов степи. Киев же остался с малой дружиной.

Тимарь легко вскочил на ноги и бесшумно, барсом, заходил по ковру. «Так, Русь – как кошель при дороге», – повторил слова византийца. Много золота теперь нужно ему, кагану. Нужно для подарков князьям, нукерам. Каждый день брат Уржа говорит ему со слов доглядчиков, что князь Анбал созывает к себе в шатер на пиры молодых князей, что речь там заводится о походах и добыче. И едва ли не прямо говорят, что старый Тимарь стал бояться вражеских стрел. Он прав, этот молодой барс: походы дают силу и славу. И золото, без которого не усидеть долго в Белом Шатре. Сомнение берет – для набега ли на Русь собрал Анбал в долину всех своих родичей? Может, умыслил недоброе против него, кагана? Может, сговаривается с другими князьями? И что теперь сделать, чтобы остаться у власти и впредь? Надо думать без спешки.

– О премудрый каган, – наговаривал между тем Иоанн и даже привстал на коленях. – Не медли. Росские заставы числом малы, сгибнут скоро. Ты возьмешь окрестные города и – на Киев! Русь велика, всюду надо успеть до зимы, пока князь Владимир не вернулся с северными ратями.– Иоанн чуть помедлил, будто натягивая тетиву тугого лука, и добавил: – Если сам не можешь выступить, пусти с войском кого-нибудь из подданных князей.

Тимарь вздрогнул, остановился около сына. Араслан вскинул голову, потом поднялся на ноги.

– Пошли меня, отец, на бородатых медведей!

Каган улыбнулся, одобряя горячность наследника, но другие мысли теснились в голове. С неприязнью покосился на византийца. «И этот про набег князей мне толкует. Будто сговорился с Анбалом, пока ехал по степи. А может, и сговорился? Император просит войска на арабов, а посол твердит о набеге на Русь! Хитрый византиец, тебе-то что за выгода в моем походе на Русь? О своей выгоде радеешь? О своей выгоде будем думать и мы… Не до забот Византии мне теперь. Что князь Владимир ушел на север, я узнал бы и без тебя, от других торговых людей. Немало их на юг через наши степи путь держат. Не твое известие толкает меня на Русь, а необходимость опередить Анбала. Можно ведь однажды и не проснуться от меча своего же телохранителя: и такое было среди князей печенежских. Но и на поход нелегко решиться, имея врага в собственном стане… Но если так, – остановил Тимарь себя, – то почему бы не пустить Анбала впереди? Анбалу будет первая добыча – и первая стрела бородатого русича. Русичи не попадут – люди Уржи не промахнутся. Никогда еще старый орел не уступал без драки место охоты молодому – таков закон степей! У меня свой наследник подрастает, ему поле охоты нужно», – подумал Тимарь. Потеплело в груди, когда глянул на Араслана: сын порывался что-то сказать, но ждал слова старших.

Тимарь вытолкнул языком мокрый ус изо рта. – Брат мой, – проговорил негромко Тимарь Урже, – призови князей-родичей, будем совет держать. – И к Иоанну: – А ты иди, отдыхай с дороги, византийский посол. Если порешим о походе на Русь и поход будет удачным, тогда и пошлю часть войска в Византию, но не через косогов, а через Болгарию. С ними и возвратишься. Пока же хочу иметь тебя при себе, как доброго и надежного советника.

Иоанн откланялся и вышел из шатра, почти уверенный, что его замысел осуществится, свою долю в заговор против императора Василия он внес успешно.

Высоко в небе прокатился глухой раскат далекой надвигающейся грозы. Иоанн посмотрел на юг: черная и лохматая по бокам туча, гоня впереди себя клубы пыли, стремительно ползла на степь со стороны Боспорского моря^[13]. Быть жестокому урагану над укрытой ковылью сухой степью!

Всю ночь над Заросьем бушевала теплая летняя гроза, пугая пернатых жителей леса нежданным блеском молнии и оглушительными раскатами грома. Растрепанные ветром водяные шквалы выхлестали непролазные дебри и широкую пойму реки Рось, а здесь, у брода, рухнула с кручи вершиной в воду прожившая свой век одинокая осина: некому было прикрыть ее старое тело от губительного и безжалостного ветра.

В лесу, пока не поднялся от земли туман, – береглись от зоркого глаза печенежских лазутчиков – русские дружинники сушили одежду у жарких, но бездымных костров и беззлобно поругивали убежавшую на север, насухо выжатую ветром тучу.

Больше полумесяца минуло с того дня, как Славич проводил византийского василика за кон земли Русской. Уходили за это время из Киева и другие купеческие караваны, и Славич провожал их в степи или до города Родни, где они садились в лодьи и плыли вниз по Днепру. И все эти дни тревога не покидала сотенного. Вот и теперь стоял он на коне у брода вместе с сотенным Туром и десятником Ярым – верными товарищами былых походов. Ждали вестей от дозорных: близко, совсем близко к краю русских владений подо шли печенеги. Потому и отправил Славич в ночь Микулу с пятью дружинниками за Рось, навстречу степнякам. Микула обещал вернуться с первыми лучами солнца.

Всадники молчали, чутко слушали тишину раннего утра. Вот уже сквозь густую пелену тумана показался над правым берегом Роси сонный, будто бы невыспавшийся диск солнца. Но при первом же дуновении ветра со степи солнце как-то сразу вырвалось из объятий тумана и всплыло над зыбким горизонтом, а потом, лаская землю, протянуло к ней еще не согретые с ночи длинные и невесомые руки. Лениво начал просыпаться над рекой тяжелый и сырой туман, нехотя ворочаясь с боку на бок в розовом зареве рассвета, а рядом весело просыпался лес, оглашая воздух разноголосым пением. Вставал над Русью день.

– Слышу – едут. – Славич повернулся лицом к реке, приложил к уху широкую ладонь. – Близко уже, скоро появятся.

Русские конники выплыли из тумана следом за отдаленными и глухими ударами копыт о влажную землю. Они выросли на степном берегу словно из воздуха и осторожно начали спускаться по крутому уклону к воде. Плеснулась сонная река, потом приняла в себя конские тела и покрыла их до седел теплой, неостывающей и ночью водой.

Микула подъехал, смахнул капли росы и водяных брызг с длинных – едва не по грудь – усов и остановил темного от воды карего коня против Славича. Тихо сказал:

– Беда, Славич: степь идет на Русь. Идет всей силой, с кибитками и табунами. Это не прошлогодний набег под Василев.

– Так, – отозвался Славич. Русая, с сединой, борода легла на мокрую от тумана кольчугу, прилипла волнистыми прядями к черным кольцам железной рубахи. Славич думал. А думать было о чем: за спиной – Русь. И не могучая, какой привыкли видеть ее враги, а не готовая к войне. Нет в Киеве князя Владимира – ушел в Новгород.

– Видели вас печенеги? – спросил Славич, желая знать, много ли времени у него приготовиться к встрече.

– Не должно бы. Мы шли от них в трех-четырех перелетах стрелы, за туманом, их же ловили на конский топ. Печенегов было гораздо в передовом полку, они заглушали наш бег. Теперь они, поди, верстах в пяти от Роси, – пояснил Микула.

Славич спешно распорядился:

– Ярый, возьми воев, проверь засеки вдоль междулесья, сигнальные костры зажги. Засеки будем валить на печенегов, когда пойдут всей силой. А ты, Микула, со своими воями забей корягами брод. Да погуще валите, чтоб и коню не вдруг ступить – не то что кибитке проехать. Пусть степняки поплещутся в реке, охолонут маленько. Ты, Тур, встань со своей сотней справа от брода, вон в том орешнике. Ударишь по находникам, как только выйдут на берег. А повернутся к лесу спиной – тут и я в сечу пойду. Коли осилим передовой полк – будем уходить на Белгород. Без нас воевода Радко крепости не удержит, сил у него и вовсе мало.

Чуть погодя над туманным Заросьем высоко в небо поднялись столбы темного и густого дыма, клонясь верхами к северу. Далеко от края земли Русской до Белгорода, верст восемьдесят. Но долго ли степным коням покрыть это расстояние? Только сила задержит стремительный скок коня, вырвавшегося на простор проторенной дороги. А где ее взять – эту силу?

Славич укрыл вторую часть заставы в густых зарослях бузины и ракитника и сам встал здесь. От леса под уклон шло займище – сотни четыре шагов, не боле. Слева – непролазные и крутобокие овраги. А справа густой орешник укрыл дружинников Тура. Между Славичем и Туром узкое между лесье вело от брода в поле – прямая дорога на Киев. По ней-то и ринутся находники, если перейдут Рось.

– Идут! Идут! – донеслись до Славича возбужденные молодые голоса. Он посмотрел мимо зарослей на пойму, потом за реку, скользнул взглядом по крутому берегу вверх от воды и увидел, как сквозь поредевший и подернутый синевой туман на правом берегу реки возникли расплывчатые и оттого казавшиеся огромными фигуры всадников.

– Микула, – тихо, не оборачиваясь, обронил Славич, – скажи старым воям, пусть в сече берегут небывальцев.

Много их, небывальцев, у Славича в заставе, почти каждый пятый дружинник. А первый бой хмельным медом кружит голову. Не заметит юный русич, как печенег либо копьем собьет, либо сбоку мечом подсечет!

– Бродом уже идут, – услышал Славич приглушенный волнением голос Ярого: от реки неслись резкие гортанные крики, ржание коней и плеск воды. – Пожаловали! Не много у князя меду осталось, да настоян он крепко. Попотчуем досыта незваных гостей!

Славич слушал Ярого и считал выбиравшихся из реки печенегов. Две сотни насчитал, но много еще осталось в реке, прикрытой растрепанным туманом.

– Печенегов больше нас числом, но за нами сила первого удара! – Славич сказал это громко. Знал, что ближние услышат и передадут дальним. Потом Славич вынул из ножен меч, к Ярому повернулся: у старого дружинника, спутника князя Святослава еще по византийским походам, четко обозначились на лице неровные шрамы – под левым глазом, на скуле.

– Побьют меня – доведешь заставу под руку воеводы Радка, – сказал Славич. – Только зря воев по дороге не теряй.

– Так и сделаю, Славич. – Ярый знал, что в заставе он второй по ратному опыту после сотенного, потому и добавил просто, не рисуясь: – Береги себя, Славич, ты нужнее.

Но Славич больше не успел сказать ни слова: справа от реки раздался короткий, как выдох умирающего, стон. Это разом выпустили стрелы дружинники сотенног Тура.

Печенежский каган Тимарь послал передовой полк разведать брод через Рось. И полк прошел брод. Тимарь повелел узнать – далеко ли застава русичей? Полк встретил ее, приняв ранним утром в свои тела сотни белохвостых стрел. Упали на мокрую траву первые печенеги, предсмертные крики огласили займище.

Степные всадники увидели русичей у брода. Под тусклыми из-за тумана лучами солнца сверкнули обнаженные кривые мечи, склонились для удара длинные копья. Передовой полк печенегов стал разворачиваться на Тура.

Славич привстал в седле, вскинул вверх правую руку. Сверк нуло над шеломом широкое лезвие меча, а потом плавно склонилось в сторону врага. Повинуясь знаку сотенного, большая половина заставы двинулась из леса. Над головами дрогнули влажные ветки деревьев, на прохладное железо шеломов, на темные кольчуги посыпались тяжелые капли росы. Еще взмах меча – и метнулись стрелы в гущу печенежских тел.

Займище захлестнули многоголосые крики испуга, отчаяния и боли. С людскими криками смешалось ржание подбитых коней, и вот уже робкие пятятся к броду, помышляя о своем лишь спасении. А Славич обернулся к заставе и, не таясь, зычно позвал за собой на сечу:

– Ну, русичи! – кинул меч в ножны и ринулся по склону берега к реке, нацелив заставу в неприкрытую спину печенежского полка. Тяжелое копье слегка раскачивалось в полусогнутой руке, расписанный красными узорами щит прикрывал лицо от случайной стрелы. Встречный ветер трепал русые, с сединой, волосы и рассекал бороду надвое – к плечам. Черноусый молодой печенег не смог закрыться щитом, легко пропустил сквозь тело копье, повис над седлом. Его конь присел на задние ноги и, захрипев, попятился.