Немного отвлекусь от самой истории, чтобы объяснить, кем тогда я был и что меня окружало, чтобы вы поняли, как я её воспринимал и как я вообще всё воспринимал тогда.

Время, о котором пойдёт речь – это время, когда я был всего лишь сыном царской служанки и наложницы Олимпии. Дочерью Эпирского царя Неоптолема она стала в последующих летописях, когда боги соблаговолили сделать меня царём. У меня всё произошло абсолютно по-другому, чем у стандартных царей в стандартных условиях. Было бы нормально, если являясь сыном царя, человек по смерти своего отца, тоже вступал на престол, а не наоборот. Я же изначально был сыном служанки и когда её статус рос, он рос и у меня. То есть она из служанки стала наложницей, а это уже статус выше, после этого она стала женой царя, и мой статус вырос тоже. А после вступления на царский престол я приказал переписать летописи – это было сделано для того, чтобы я явился для всех человеком благородных кровей. Только после вступления на престол для всего мира я стал представителем царского рода и по отцу и по матери. Из всего вышесказанного читатель должен понять самое главное – я не считал себя кровным сыном царя Филиппа, точнее даже не так: я всегда сомневался в том, кто мой настоящий отец, хотя им мог быть и сам царь Филипп.

Как я уже сказал ранее, на самом деле Олимпия изначально была служанкой Филиппа. Даже имя у неё было другое – Миртала. Она хоть и была обычной служанкой, вела себя неподобающе самоуверенно. Должен сказать, что, несмотря на общую дикость нравов в Македонии, в повседневной жизни к женщине здесь относились как к равной мужчине. Это общая черта той части греков, которые произошли от дорийских племён. Возможно, когда-то гораздо ранее тех времён, о которых я сейчас рассказываю из дорийских племён, появились такие женщины воительницы как амазонки. У македонцев женщины также как мужчины проходили свои физические тренировки и несколько раз в году у них проходили свои, отдельные от мужчин, соревнования на силу и выносливость. Кроме македонцев к дорийцам относились также спартанцы, коринфяне и некоторые другие мелкие народы. Они отличались от тех же афинян и некоторых других, где, несмотря на достаточно высокий уровень культуры, женщины были затворницами, им запрещалось ходить на любые общественные мероприятия и они не имели права иметь свою собственность. Правда, тут нужно отметить, что политических прав женщины не имели тогда нигде – ни в Македонии, ни, скажем, в Эпире (они не участвовали в политических голосованиях и не обсуждении государственных дел), но элементарные права в остальном у них не отличались от мужских.

Итак, Олимпия была инородкой из Эпира, и это делало её ещё ниже рангом. Но она была очень честолюбива и активна. К моему сожалению, в плане мужчин она также была активна. Их у неё было немало и это тоже не запрещали македонские обычаи. Хотя, когда она уже стала женой Филиппа, она публично всячески показывала свою преданность своему мужу, но до этого её благопристойность у всех вызывала сомнения. Олимпия могла сама себе выбирать мужчин и мужей. По обычаям македонцев мужей у женщины могло быть несколько, если остальные мужья соглашались с такими условиями. Возможно, это покажется невероятным, но тут женщины выравнивались в правах с мужчинами – если есть желание и возможности, то в амурных делах у них была полная свобода. То есть Олимпия вела себя как типичная женщина-македонянка, уважение окружающих от этого она не теряла. Но она кроме этого ещё всеми способами пыталась влезть в политическую жизнь. Ей нужна была власть.

Могу сказать, что число мужчин моей матери не знает никто. Даже, наверное, она сама. Весёлые пирушки она любила, как любили их и те мужчины, с которыми она веселилась. А пирушек (оргий) у греков (и не только македонцев) было много всегда. Они проводились по праздникам богов, после походов, да и просто после тяжёлых тренировок. На этих празднествах Олимпия заводила нужные знакомства и приобретала влияние. Кроме этого моя мать была менадой (служительницей культа бога Диониса). Даже больше, верховной жрицей менад и это тоже работало на её авторитет среди македонской аристократии. Так что её вес при дворе постоянно рос.

Жизнь греков в быту резко отличалась от современной жизни. Мелкие пирушки и большие пиршества, театральные представления и спортивные соревнования заменяли древнему человеку то, что сейчас вам даёт ваш мир: телевизор и смартфон, компьютер и кинотеатр. Люди нашей эпохи больше общались друг с другом, иногда воевали, умирали от бесконечных болезней и поэтому очень ценили жизнь. Вино, танцы, соревнования и любовь – всё это было необходимо грекам в их короткую жизнь. Они стремились максимально получить от жизни всё, что возможно, и было смыслом их существования. Олимпия делала то же самое. Поэтому неудивительно, что я до сих пор не уверен в том, что я действительно сын Филиппа. Моим отцом мог быть даже при беглом рассмотрении примерно человек десять – здесь были охранники, гетайры, знатные аристократы.

Когда Филипп умудрился захватить власть в Македонии, моя мать, желая стать более влиятельной, публично заявляла, что я, Александр, являюсь его сыном и наследником. Сам он, тоже не был эталоном честности, а узурпировал царскую власть, то есть незаконно захватил её. Но македонская армия одобрила его на царство, и это решило его судьбу.

Но вернусь к Олимпии. Сначала Филиппа забавляло рвение Олимпии, доказывать его отцовство надо мной – кто не стремится быть самым плодовитым. Позже требования Олимпии признать меня – Александра, наследником престола стали его напрягать. Иногда в порыве гнева он угрожал казнить и её, и меня. В-целом царь был образцом вспыльчивости и необузданности, однако он быстро отходил и старался не доводить дело до крайности, заботясь о своих людях. Чужих же он не считал за людей, бесцеремонно всех обманывая и чиня над ними расправы.

Кто-то сказал: «Не бывает плохих времён, бывают плохие люди». Соперничество, зависть и злоба существуют всегда и если их нечем остановить, они набирают силу, и вот тогда здравый смысл отходит на второй план, а жажда победить врага становится главной задачей. По этим законам как раз и жил Филипп, но я чуть-чуть забежал вперёд.

В это смутное жестокое время любому из людей приходилось бороться за более или менее достойную жизнь. Филипп был не исключением. Как раз наоборот – у него бороться и побеждать получалось лучше других. Когда он отобрал власть у малолетнего наследника (своего племянника), то он уже не собирался отдавать её никому. Всем известно, что македонская фаланга и невероятный политический напор царя намного увеличили границы Македонии. Его уважали, боялись и хотели быть с ним в хороших отношениях. Его любили боги – в этом я вижу главную причину его успеха. Присоединение земель к Македонии при нём было делом постоянным. Политические союзы греческих полисов, которые поддерживали относительную самостоятельность каждого из них на протяжении нескольких столетий, теперь оказались бессильны – армия Филиппа крушила всех противников вокруг.

Однако мои отступления закончились, и я подхожу к самому рассказу. Однажды, находясь во Фракии, царь получил возможность встретиться с известным местным жрецом Филаргом. Этого жреца знали все в округе и ходили к нему за помощью для решения самых разных проблем. Он никому, как правило, не отказывал, а на него никто никогда не обижался, если он предскажет что-то «неприятное». Люди понимали, что он не лукавит – говорит, что видит. Этот жрец предсказал царю Филиппу смерть от руки человека, которого он будет называть своим сыном. Филипп всегда с недоверием относился к предсказаниям, а после такого пророчества просто пришёл в ярость, он взял жреца под стражу и увёз к себе во дворец, причём вместе с семьёй. После того как он привёз его в Македонию, свидетели утверждают, что он сначала приказал: «Укажи конкретно, кто меня убьёт – ткни пальцем! Все мои дети здесь, во дворце!» Филарг ответил, что не может этого сделать. Тогда, неудовлетворённый ответом и разгорячённый вином, он спросил у Филарга: «Как ты сам умрёшь?» Филарг ответил, что как умрёт он сам, он не знает, но за свою смерть он обязательно отомстит. Это ещё больше разозлило царя.

Филипп велел вырыть очень глубокую яму, посадил туда трёх огромных и свирепых собак. Подвесил пятнадцатилетнего сына Филарга за пояс над ямой. Ниже на этой же верёвке он подвесил самого жреца, при этом Филипп дал сыну нож. Царь сказал, что сбросит обоих в яму, если сын не обрежет верёвку под собой. Тот долго сомневался, поэтому люди Филиппа стали тыкать в парня раскалёнными прутами. Сын Филарга не выдержал и обрезал верёвку – несчастный отец упал в яму, где его и загрызли собаки. После этого царь приказал сбросить и сына в яму. Всё это происходило в присутствии жены и оставшихся двух детей Филарга, которых царь приказал специально привести, чтобы они посмотрели на это зрелище. После чего он их отпустил домой во Фракию. Я уверен – они рассказали всем о произошедшем. После того, как страшные собаки наелись мяса этих двоих, яма была засыпана землёй. Собаки были погребены заживо.

Филипп и до этого всячески показывал свою силу и властный характер, и в этом случае он повёл себя также. Ужасных событий, связанных с его участием было много. Может быть, так он и сумел заслужить уважение и страх своих врагов. Его побаивались и скифы, и греки, и иллирийцы – он умел разобраться со всеми. Но в этом случае, мне кажется, он перешагнул какую-то черту.

Расправа над жрецом, даже учитывая то дикое время, тем не менее, была поступком очень жестоким. Так или иначе, обо всём этом узнали все приближённые Филиппа, да собственно и все остальные, при этом он запретил под страхом смерти упоминать об этой расправе, видимо сожалея о случившемся.

Эта история никак не красит Филиппа. Неудивительно, что он запрещал говорить о ней всем, кто о ней знал. А те из гостей, кто сомневался и не дай бог спрашивал об этом Филиппа, те получали ответ хмурого самодержца Македонии, что это сплетни злых врагов его.

Думаю, вообще ни один наш поступок никогда не проходит без последствий. Это доказывают последующие события.

Мрачное и необъяснимое что-то стало происходить с местом захоронения того жреца. Место это примыкало к главному дворцу, где мы тогда жили. Сам царь часто отлучался в походы и по другим делам, и его мало интересовали эти события. Во дворце был длинный коридор, проходивший через весь дворец. Со стороны того жуткого места во дворце стали происходить необъяснимые события. Сначала утром был найден мёртвым молодой слуга у себя в постели. Его тело было разодрано на части, часть тела как будто была съедена.

Вокруг дворца на привязи находились собаки. По ночам они стали приходить в исступление, то рваться с цепи, то прятаться в свои будки. Две собаки были привязаны с улицы возле комнаты умерщвлённого слуги. На вторую ночь они были найдены разорванными возле своих будок. А когда произошло ещё несколько убийств, всем во дворце стало ясно, что в городе или в самом дворце завёлся маньяк-людоед.

На тот момент мне, Александру, было тринадцать лет. Моё родство с Филиппом не рассматривалось либо ставилось под сомнение всеми – даже, наверное, не под сомнение, а скорее высказывания моей матери оставались без внимания, впрочем, может быть, кто-то в них верил. Олимпия публично клялась, что я незаконнорождённый, но самый преданный и лучший из всех детей Филиппа. Сам же Филипп не был в этом уверен и считал, что Олимпия назвала бы отцом любого, кто в этот момент является царём.

Одним из своих наследников он считал пятнадцатилетнего Клеомена. Это был сын одной из его многочисленных жён, крепкий и по-мужски обаятельный шатен. А если коротко – он был самодовольный, неприятный и лживый тип. Он воспитывался при дворе, как и я, при этом науки ему давались легко. Думаю, гораздо легче, чем мне. Но Клеомен не любил, ни науки, ни физическую культуру, всегда ходил с несколькими друзьями, и задирал и унижал всех сверстников. За месяц до описываемого события он вступил в единоборство со сверстником по имени Порфирий и проиграл ему. Это так разозлило Клеомена, что он решил расправиться с парнем. Нормальный парень стал бы больше тренироваться, но не Клеомен. Вместе со своими друзьями он стал запугивать Порфирия. Затем они выследили ничего не подозревающего юношу и так избили, что тот не выдержал побоев и погиб на месте. А тело его бросили в реку с камнем на шее. Конечно, Клеомен запретил своим парням говорить об этой истории и сам не сознавался в том, что это его рук дело. Пропажу подростка быстро заметили. Убийством стал заниматься начальник охраны, но за отсутствием каких либо свидетелей, дело закрыли. Но, тем не менее, эта история стала известна мне, проболтались приятели Клеомена.

Задирал он также и меня. Тут не было соперничества как к наследнику царского престола, видимо потому что он не видел во мне такового – это просто было его обычное поведение по отношению к остальным подросткам. Однако его природное высокомерие и развязность добивали и меня. В дальнейшем возможно и я бы оказался на месте того несчастного Порфирия если бы не события, о которых я расскажу сейчас.

Зловещие слухи о ночных смертях не давали покоя никому. Царь находился на тот момент далеко по своим военным делам. А принять какое-либо серьёзное решение не мог никто. Все были в страхе. Вместо того чтобы спать по ночам люди в ужасе ждали утра. А чтобы было спокойнее, из рук они не выпускали мечи и кинжалы.

Начальник охраны провёл ночные рейды по опасным местам вокруг дворца, но ничего не нашёл. Он опросил всех в поисках подозрительных лиц, но результатов никаких.

Все стали каждый день обсуждать происходящее по ночам. Кто-то предлагал начать патрулировать территорию в тёмное время суток. Как-то так получилось, что я стал довольно часто сталкиваться с Клеоменом. То ему понадобится лекция учителя философии, то он предложит новый авлос (язычковый духовой инструмент похожий на соединённые между собой дудочки), за деньги разумеется. Дело в том, что я учился играть на разных музыкальных инструментах – все знатные подростки в наше время осваивали хоть какой-нибудь инструмент. Мне нравились духовые, при этом я частенько выступал на разных музыкальных конкурсах, а иногда и выигрывал что-то. Так вот, стали мы видеться с Клеоменом довольно часто, что меня не особо радовало. А тут, желая провести своё собственное расследование над тем, что же творится на самом деле, Клеомен неожиданным образом предложил мне тайком пробраться ночью в это крыло дворца – туда, где как он предполагал, был эпицентр этих необъяснимых событий. Мне он объяснил так:

– Ты смелый парень и не побоишься тех глупостей, которые там творятся. Скорее всего, кто-то из слуг «слетел с катушек» – сошёл с ума и встаёт по ночам, чтобы кого-нибудь покромсать, может быть даже и не со злого умысла, а из-за умопомешательства. Мы выследим этого чокнутого, и если будет нужно, обезвредим его, чем заслужим уважение всех во дворце, в городе, и когда об этом узнает наш царь отец, он станет уважать нас и может быть доверит отряд, армию или полк! Здорово?! Завоюем авторитет среди всех?! Ведь нам уже пора делать себе имя! Ты согласен?

«Наш царь отец(?)» Тогда мне показалось странным именно то, что он назвал царя Филиппа «нашим отцом», ведь его родственники Линкестиды тогда отвергали моё с ними родство.

– Сначала отряд, затем полк, потом армия – так мы сможем дослужиться до самых высот. Тогда мы по-настоящему полностью сможем наслаждаться всеми благами знатного человека!

– Ну… хорошо. Только давай не сегодня ночью. Скажем завтра-послезавтра…

В его словах чувствовались какие-то нестыковки, но я тогда ещё не понимал, что именно творится в его голове и мне, во чтобы то, ни стало, хотелось это узнать.

До этого момента я знал, что Клеомен избавился ещё и (кроме Порфирия) от своего брата-претендента на царский трон. Парень двадцати лет по имени Мегакл был очень успешным во всём и подающим надежды. Он был силён физически и самое главное очень умён. Филипп прочил ему место в среде офицерского состава, но всё закончилось плохо. Клеомен умудрился напроситься на нередкую в наши дни оргию и подлил бедному парню какой-то жидкости в вино, так что тот умер в ужасных муках, катаясь по земле несколько дней. Что именно подлил Клеомен неизвестно никому – это знание ушло вместе с ним. Сам я случайно подслушал его разговор с начальником гетайров Зопирионом, который, судя по всему, и был заказчиком убийства. В-целом, все эти события характеризуют Клеомена как очень хитрого и безжалостного юношу. Зная, с кем я имею дело, я и не мечтал, что тоже являюсь претендентом на престол. Даже если бы меня спросили, хочу ли я в ущерб Клеомену стать царём, я бы ответил отрицательно, так как знал, на что тот способен и насколько он умён и хитёр.

На самом деле и я был не так прост уже тогда.

За неделю до этого я пару раз выходил со своим хорошим другом по имени Тисандр погулять ночью, посмотреть, что твориться вокруг. Ходили мы и на место расправы над фракийским жрецом, чтобы осмотреть его, понять, где всё происходило и послушать, не слышно ли чего. Мы ничего не нашли и никого не увидели. Но теперь я загорелся, во что бы то, ни стало, раскрыть эти убийства до ночной прогулки с Клеоменом. Уж очень меня пугала перспектива подружиться с ним – «никогда не ставь свою безопасность в зависимость от благородства ничтожного человека» – учил нас наш преподаватель по философии Евфимий. А опасность от Клеомена исходила, несмотря на его обаятельную улыбку, совершенно недвусмысленная. Я просто хотел сделать очередную встречу с Клеоменом абсолютно ненужной, заранее проделав всевозможную работу по поиску маньяка. Уж очень мне не хотелось бегать по ночам с Клеоменом и выслушивать его логические умозаключения, которыми он так и брызгал во все стороны, считая себя очень умным и талантливым. Поэтому в этот раз я решил в третий раз вместе с Тисандром исследовать местность и провести всю ночь, если потребуется, но всё-таки выследить маньяка-убийцу и предоставить всю информацию начальнику охраны. А тот уже сам сможет его арестовать (напомню, нам с Тисандром было тогда всего по тринадцать лет, и Гераклом не был не я, не он). А Клеомену, повторюсь, кто не запомнил, было уже пятнадцать лет, и сил у него было гораздо больше, чем у меня.

Перед этими событиями царь Филипп приказал обнести частоколом место, где он расправился с Филаргом. Это был высокий деревянный, чуть ли не в два человеческих роста, забор. Этим он хотел похоронить все разговоры о неприятном для него воспоминании. Видимо, что-то человеческое в нём всё-таки было.

Частокол примыкал к дворцу с заднего входа. Сам вход он приказал наглухо запереть, при этом у частокола ворот не было, видимо царь не желал, чтобы туда кто-нибудь заходил.

Что рядом с частоколом находится эпицентр всех преступлений, я до разговора с Клеоменом не подозревал. Обычно до этого по ночам мы обходили окрестности, но не смотрели, что находится за высоким забором. После разговора с Клеоменом я заинтересовался этим местом.