Так у нас на Руси повелося –
повстречалось, но не встретилОся,
полюбилось, но не влюбилОся,
поженилось, но не пожилОся.
На фига мне такое сдалося? –
Ничего не сбылось, не сбылося.
Даже если немного зажглося,
но потом всё равно напилося.
Не напИлось, а вдрызг нажралося,
пошаталось и передралося,
не попало, – домой убралося
и добавило там, – надралося.
Завязать бы, да не довелося,
собиралось да не собралося,
и такое вдруг подобралося –
поднималось да не поднялося.
Правда, скоро, на утро пришлося, –
поднималося и – поднялося!
Это значит – не всё пропилося,
и по новой опять понеслося.
Дорывалося и дорвалося,
понеслось, как с цепи сорвалося,
зашивалось, но не прижилося.
Мало, но хорошо пожилося.
За окошком два сугроба,
где же ты, любовь до гроба?
Птичка те сугробы ест –
на любви поставлен крест.
Птичка все сугробы съела
и влюбиться захотела,
спела песню о весне,
об ушедшей белизне.
Припев:
А любовь у птички словно… птичка,
утром – песня, вечером – яичко.
Из яичка – клювики, как личики –
вылупились птенчики у птички.
И уже кричат птенцы – младенцы:
– Уберите с солнца полотенце!
Разлетелись из гнезда птенцы,
словно из тарелки леденцы.
Птичка ходит по сугробам,
птичка думает о многом:
– Может, съесть один сугроб
от болезней и хвороб?
И взяла сугробы съела
и влюбиться захотела.
Спела песню о весне,
об ушедшей белизне.
Припев.
Я в магазин с Марусенькой зашёл,
взглянул на цены – пот полился градом:
с пятёрки раньше рупь на закусь шёл,
теперь к пятёрке пять добавить надо.
Моя жена не баба, а орех,
в глаза смотрю ей – денег бы хватило!
Да я прощу ей самый тяжкий грех –
пусть пол не моет, только бы купила.
Есть женщины в советских городах!
Моя жена, не дрогнув даже глазом,
червонец на прилавок им – ба-бах!
Купила мне «Пшеничную», заразу.
В другом отделе ищем холодца,
но нету ничего в универсаме.
Шуршат халаты лишь на продавцах
пузатыми тугими парусами.
Жена взгрустнула: надо что-то есть,
ведь дочь у нас – на выданье подросток,
ей стукнуло недавно двадцать шесть.
Как с дочерями нынче все непросто!
– Маруся, мила, не переживай,
пойдём в кафе, закусим там немного,
ужасно хочется мне пожевать,
и выпить не мешает, слава богу.
Грудастая раздатчица сказала: – Вымя есть.
Об этом мы и сами догадались.
Но шутки прочь, ведь хочется и есть.
– Насыпь чего, а то изголодались!
– Я всем бы вам дала бы по мозгам,
но нет мозгов, возьмите лучше вымя.
Сейчас я всем по вымени вам дам,
вкуснятина, за уши не отымешь.
Бурёнка та была немолода,
и зуб скользил по порции из вымя,
ведь сколько коровят за все года
она вскормила дойками своими.
Потом пошла на мясокомбинат,
успешно там была она забита.
Для слуг народа шла на сервелат,
а для народа – вымя да копыта.
Для дочери мы взяли порций пять.
Пришли домой – она там не скучала.
– Знакомьтесь, предки, это новый зять,
дык вспрыснем-ка семейное начало.
И сев за стол, мы пили кто за что.
И я смотрел на зятя, на приблудка,
и дочь жалел так просто, ни про что,
и водка с вымем встретились в желудке.
Шла наша жизнь обычной чередой.
Нам теледиктор из программы «Время»
сказал: – Вопросов нет у нас с едой,
в день завтрашний мы очень твёрдо верим.
Я в магазин с Марусенькой зашёл,
взглянул на цены – пот полился градом:
с пятёрки раньше рупь на закусь шел,
теперь к пятёрке пять добавить надо.
Стас большой, зима здорова,
но Стас поздоровее.
Шутя-играя колет дрова,
по-доброму звереет.
Размах, удар, поленья – вдрызг,
звенит оконце в раме,
ещё удар, и тихий визг
оповестил о травме.
Соседка-баба, чтоб ей прыщ
вскочил бы на головку,
для сушки собственных трусищ
повесила верёвку.
И по закону о кругах,
о центробежных силах,
верёвка стерегла размах
и Стаса подкосила.
Но Стас сказал, жена права,
когда прощался с нею,
сказал он, что там голова,
есть вещи поценнее.
Карета помощи летит,
и Стас, как Щорс, в повязке…
Ты тешь к поленьям аппетит
в трусах стальных и каске.
Забрёл ко мне на дачу
котёнок-уголек.
Свернулся, как калачик,
устроился у ног.
Назвал его я Барсик -так всех зовут в Перми,
он пел всегда романсик,
а я его кормил.
Он мордочкой не вышел,
но ласков был и мил,
его любили мыши,
и я его любил.
Он кильку ел и корки –
что сам я ем пока.
Не видел он икорки,
не нюхал молока.
Всегда мурлыкал гулко
и тёрся о сукно,
а утром на прогулку
выскакивал в окно.
Лакал супец вчерашний
и не любил котов,
хвалил уклад домашний
и был «всегда готов!»
Он думал: так и надо,
пока был мал и глуп,
что лучшая награда –
из кильки с мойвой суп.
Но встретил раз в подвале
бывалого кота.
Кот молвил: «Не видали
вы в жизни ни черта».
И после этой встречи
мой милый друг исчез,
он не пришел под вечер
и много дней через.
Я был в универсаме
однажды как-то раз,
гляжу – сидит, с усами
и бусин – пара глаз.
Меня узнал, но сидя
приветствовал меня,
как-будто я проситель,
должник и не родня.
Не ждал такой концовки,
а он развил усы
и вынес мне с фасовки
кусочек колбасы.
Он кверху вскинул морду,
а я уткнулся в пол.
И он остался гордый,
а я смурной ушел.
Я не люблю злословья,
но должен быть конец.
Ведь даже кот в торговлю
подался жить, подлец.
Месяц свои блёстки
в городе развеял.
Мчусь по перекрёсткам
с дальним светом хлёстким,
за рулем трезвею.
Выпала дорога
дальняя на дачу.
Маша-недотрога
смотрит так нестрого,
с нею и лихачу.
Припев:
Травмы, травмы старые успели
подзабыться и подзалечиться.
Снова я в машине каруселю,
вот и дача нам навстречу мчится.
То была не дача,
а рефрижератор…
Руль исчез куда-то,
а в руках – горячий,
смятый радиатор.
Припев:
Травмы, травмы новые на теле.
Вот и пульс подводит, окаянный.
Снова я в машине каруселю…
Красный крест на ней?
Иль деревянный?
Все карманы – наизнанку,
но купил автомобиль.
Я машину, как цыганку
молодую, полюбил.
Счастье – сидя за баранкой,
запах кожаный ловить.
Столько тыщ вложить в цыганку –
как её не полюбить?
Я любил капот и крылья,
в них глядел, как в небеса,
и ногой стучал несильно
по баллону колеса.
Как в цыганкиных глазищах,
в фарах целый мир блистал,
я с восторга влез под днище –
весь кардан исцеловал.
От любви такой обильной
у меня прошибло пот,
и зажал автомобильный
я в объятиях капот.
Гладил бритою щекою
лобовое я стекло,
и подхлынуло такое –
аж в ботинок потекло.
Сел за руль я, чист и светел, –
трогай, милая моя,
хоть цыганка – вольный ветер,
а послушалась руля.
Только метров через триста
я опять к ней воспылал,
завернул в лесок тенистый –
всю ее исцеловал.
Пять проехал километров,
будто бес в меня залез –
через каждые сто метров
заворачивали в лес.
День когда лишь начал гаснуть,
Я очнулся – хвать-похвать –
для меня совсем неясно,
где ж машине ночевать?
Даже страсти поостыли,
опасеньям нет числа,
но любовь осталась в силе,
только ревность возросла.
Мимо милой ходят люди,
кто к ней близко подойдет –
закрываю сразу грудью
лобовое и капот.
Ладно, ставлю у подъезда,
где опавшая листва;
я читал в решеньях съезда,
что не будет воровства.
Лёг в квартире – ужас снится,
что в машине на дворе
чья-то блещет поясница –
ходят воры на воре.
Просыпаюсь спозаранку –
вся изорвана кровать.
Столько тыщ вложить в цыганку –
как её не ревновать?
Но сбылись мои опаски,
мои глазки – в десять слёз,
нет в багажнике запаски,
фары нет и всех колес.
Мы лежали – два подранка,
я визжал, впадая в раж.
Я люблю тебя, цыганка,
я куплю тебе гараж.
На кишку надел бандаж,
побежал искать гараж,
хоть и был я весь разбитый и болезный.
Но гараж спасет от краж,
он машине, как блиндаж,
на запорах, на замках и весь железный.
– Эй, хозяин, дашь не дашь
мне за тысячу гараж?
Заиграла на губах его ухмылка:
– Мало дал, а много хошь –
цены прыгают, как вошь.
Сторговался я за две и плюс бутылка.
Руку к сердцу приложа,
бед хлебнул от гаража,
потому что гаражи, как филиалы
ресторанов и блатхат,
где сплошной матриархат,
где нарушены морали идеалы.
Я, как птица о двух крыл,
подлетел, гараж открыл,
только сразу ошарашен был и скован –
в уголке сидят две девки,
а хозяин без издевки
мне сказал, что, мол, гараж укомплектован.
Я сказал, раскомплектуй!
Девки в голос – вот те х-хрен,
к гаражам мы этим с детства приобщились,
ты нас просто накорми
и слегка опохмели,
что мы зря сюда с Химмаша притащились?
Это что же, на свои
накорми и напои?
Но – традиция, тут некуда деваться.
Я вина им притащил,
но, видать, переборщил –
девки начали зачем-то раздеваться.
Не нужна мне ни одна,
а с двумя совсем хана,
за подмогой побежал в гараж к соседу.
У соседа в гараже
тоже девки в неглиже,
он сказал, пересиди, пока уедут.
Заодно мне подсоби,
вишь, какие особи,
я смотрю, ко мне подсела, точно, особь.
Намекнула про любовь,
но, как Ленин и Свердлов,
не позволил я моральных перекосов.
Я вернулся, в гараже
девок не было уже.
Я раскинулся на мягкой оттоманке.
Думал я, ну ты скажи,
для чего же гаражи?
И зачем его купил своей цыганке?
А в соседнем гараже
пик намечен в кутеже:
шум от слез стоит, от песен и от танцев.
Крики: «Я тебе рожу
и в парткоме докажу!»
Ну как будто там гуляют иностранцы.
А потом все стихло враз,
выхлопной повеял газ,
я – в гараж быстрей, успел к ним, слава богу.
Угорели, как зверьки,
Я натер им всем виски –
задышали, зачихали понемногу.
А сосед Пономарёв,
как очнулся – сразу в рёв.
Ну а девушки, очухавшись, сказали:
– Не води ты нас в гараж,
лучше дома расшарашь,
в крайнем случае, в курилке на вокзале.
Мне не надо гаража,
он как плесень или ржа,
отголосок он основ капитализма.
Это ж собственность, гараж,
значит, это просто блажь,
это клизма для идей социализма.
Сходу я продал гараж,
все в стихи, на карандаш,
а цыганку на стоянку я пристроил.
Пусть она в снегу, в росе,
но зато она, как все,
как и дОлжно быть при самом верном строе.
О проекте
О подписке