Но у меня нет даже денег, чтобы заплатить за день моего нахождения здесь; все свои капиталы я вложил в магазин. Черт возьми, я должен знать, что все-таки происходит? И как на грех, ко мне никто не приходит. В этот момент, словно услышав мое мысленное пожелание, дверь отворилась, и на пороге показался Липкин.

Увидев меня не как мне предписывалось в лежачем, а в сидящем положении, он изобразил радость на лице.

– Вижу вам лучше. Очень рад. Давайте я осмотрю вас.

– Подождите минуту, доктор, – остановил я его. – Ответьте мне на несколько вопросов.

– Да, пожалуйста, если, конечно, это в моей компетенции.

– Думаю, что в вашей. Во-первых, объясните, где я нахожусь?

– А вы не знаете? – Липкин был не то удивлен моим вопросом, не то смущен. – Мне казалось…

– Вы разве забыли, что меня сюда привезли без сознания.

– Да, конечно. Вы в первой клинической больнице.

Теперь мне стало не все, но кое-что ясно. О первой клинической больнице в городе было известно всем, но попасть туда простому смертному было также сложно, как грешнику в рай. Там лечились исключительно сливки общества и то, что скромный бизнесмен, каких пруд пруди оказался в избранном заведение, вызывало дополнительные вопросы.

– Сколько стоит этот номер-люкс в сутки? – снова спросил я. – Боюсь, но вы малость ошиблись, у меня нет денег, чтобы заплатить за пребывание тут.

– Вам не надо платить, все оплачено. – С каждым новым ответом Липкин выглядел все более смущенным.

– Оплачено? Но кем?

– Этого я не знаю, правда, не знаю, – добавил он, встретившись с моим недоверчивым взглядом. – Мое дело лечить людей, все коммерческие вопросы решает наш директор. Мне только известно, что по условиям договора вы будете находиться тут столько времени, сколько потребует ваше лечение.

Скорей всего Липкин не врал; зачем ему это нужно да и вряд ли его ставят в известность о коммерческих делах, которые вершатся скорей всего за его спиной. Спросить директора? Но я почему-то был уверен, что он тоже ничего не скажет. Может, не захочет, а может потому, что тоже мало что знает.

– Сперва вас отвезли в другую больницу – в третью, но вы там пробыли недолго, через часа два вас перевезли сюда, – вдруг добавил интересную деталь в эту загадочную историю уже по собственной инициативе Липкин.

– Это не было опасно?

– Какой-то риск был, но все делали очень осторожно.

– И вы, конечно, не знаете, кто проявил обо мне такую заботу.

– Увы, ничем не могу вам помочь.

– Скажите, доктор, а ко мне никто в эти дни не приходил? Или хотя бы интересовался моим состоянием?

– Сожалению, но никто.

Липкин снова осмотрел меня и, кажется, остался доволен моим состоянием. Я снова оказался один. Впрочем, скука не грозила взять меня в плен, так как было над чем поломать голову. И все же сейчас меня заботило другое; вот уже несколько минут, как я не отрываясь, смотрел на телефон. Я знал, что должен был позвонить в свой родительский дом, дом, где когда-то родился и жил, где живет моя мать, где живет, вернее еще несколько дней назад жил Алексей вместе со своей семьей.

То, что моя мать не навестила меня за эти дни, не вызывало у меня чересчур большого удивления. Я отлично знал, что никогда не был ее любимым сыном. С момента появления Алексея на свет ее сердце оказалось отдано ему. И занималась она почти исключительно только им. Почему так случилось? Может быть потому, что он был поздним ребенком, очень послушным и нежным я же вечно пропадал на улице, попадал в какие-то передряги в то время, как он находился постоянно дома. С самого детства у него определились две страсти – книги и механизмы. Хотя я тоже неплохо учился, угнаться за братом я не мог; все десять лет учебы в школе и пять лет учебы в институте он был круглым отличником. Ему пророчили великое будущее, но при этом не учитывали того обстоятельства, что в отличии от меня он был начисто лишен честолюбия и всегда был погружен в самого себя. Талант же, даже самый большой, вовсе не является гарантом успеха; в жизни торжествует посредственность. И если талантливый человек не умеет расталкивать ее руками, то он обречен на прозябание. Именно такая печальная история и случилось с Алексеем.

Всем казалось, что конструкторское бюро завода, куда он пошел работать, – это трамплин для приземления в совсем другом, гораздо более высоком месте. Но шли годы, а он все сидел за своим кульманом и смотрел как другие, гораздо менее способные, но более пробивные поднимались на лифте судьбы вверх.

Я знал, что моя мать очень сильно переживала этой застой в карьере Алексея. А то, что мне удалось кое-чего добиться, вызывало у нее по отношению к младшему сыну ревность. Что же касается самого Алексея, то он всегда бурно радовался моим удачам; из всех людей, которых я знал, это был самый независтливый человек. Мы любили друг друга, хотя и общались мало. Я уехал в Москву, и хотя Рождественск находился всего в шести часах езды от столицы по хорошему скоростному шоссе, я редко навещал, как принято сейчас говорить, свою малую Родину. И в значительной степени – из-за матери, так как всякий раз, когда я приезжал сюда, то отчетливо ощущал исходящий от нее холод недоброжелательности и нежелательности моего тут пребывания.

То, что она не навестила меня все эти дни, говорило только об одном: она считает меня главным виновником гибели сына. И надо сказать, что может быть впервые в жизни я был с ней согласен. Если бы я его не втянул почти вопреки желанию Алексея в это дело, он был бы сейчас жив.

Я застонал; так сильно переполняли меня чувство вины и ненависть к убийцам, что удерживать эту гремучую смесь в себе мне было не под силу. Я вообще по натуре человек мстительный и мало склонен прощать своих врагов или обидчиков. И давно заметил одну особенность человеческой натуры: месть доставляет ей большое моральное и физическое удовлетворение. В каком-то смысле это то же самое, что и любовь, только в черном ее варианте. Но человек очень падок на все негативное, злое и чтобы вызвать в нем самое плохие качества обычно не надо прилагать много усилий, достаточно воззвать к ним и освободить его от страха перед наказанием за свои поступки.

Я не стал звонить домой; если они не хотят ничего знать обо мне, то и мне нет смысла навязываться им. Вместо этого я лежал в кровати и мысленно рисовал картины предстоящей мести. Я представлял, каким страшным пыткам подвергну гнусных убийц брата. Прежде чем они уйдут в тот мир, откуда нет возврата, они в полной мере поймут, что совершили самую большую ошибку в своей жизни, подняв руку на Алексея. Вернее, ясно как день, что руку они подняли-то на меня, а вот погиб совершенно невинный человек. И однажды непременно настанет день, когда всем сполна придется платить по счетам.

Все последующие несколько дней прошли внешне вполне спокойно. Ко мне никто не приходил, если не считать врачей и медсестер, никто не звонил; иногда мне казалось, что я лежу не в больнице, а в склепе, а сам себе я напоминал неопознанный труп, которым никто не интересуется.

И все же я кожей ощущал, что я не всем безразличен, есть некто, кого беспокоит моя судьба. Какие этот некто имеет на нее виды, я не представлял, но ведь не случайно же я очутился в этом замечательном больничном номере, не из-за благотворительных же побуждений оплачивают мое тут отнюдь недешевое пребывание. А потому я почти не сомневался: придет момент и этот человек обязательно объявится и предъявит мне свой счет. Что потребует он? Кому может понадобиться неудачливый бизнесмен, разведенный мужчина, человек без гроша в кармане? Обычно таких людей просто списывают, как больных матросов с корабля, оставляя их наедине с самими собой, со своими неудачами, со своей несложившейся жизнью. И дальнейшая дорога их хорошо известна – бродяжничество, алкоголь – наконец смерть под забором или от ножа в бессмысленной, затеянной от отчаяния, пьяной драке. Я был свидетелем, как завершали свой жизненный путь таким вот печальным образом немало людей, занимавшие некогда в жизни гораздо более высокое положение, чем я, обладавшие такими деньгами, что казалось их хватит не только для них самих, но и для их отдаленных потомков. Но подобно пожару, превращающего великолепный дворец в груду головешек, ошибки, непродуманные действия, глупости, пороки приводили к тому, что все безвозвратно уносил с собой ветер безжалостных перемен. Неужели и мне уготовлена такая участь? Если быть честным, мне пока не хочется соглашаться с таким вариантом развития событий.

Через три дня я вышел из больницы. Доктор Липкин последний раз осмотрел меня и остался доволен увиденным.

– У вас очень крепкий организм, все быстро заживает, он способен выдержать и не такое испытание, – обнадежил меня мой лечащий врач.

– Когда-то я уделял ему много внимание, – усмехнулся я. – Вот он и благодарит меня за это.

– Ах, да, вы же бывший спортсмен. Теперь мне понятно. – Но что ему стало понятно, он уточнять не стал. – Первое время избегайте больших нагрузок, я вам выпишу кое-какие лекарства. Это укрепляющее. Принимайте их регулярно.

– Непременно, доктор. Спасибо за возвращение с того света.

– Вы там еще не были, но у вас все еще впереди, – обнадежил он меня.

Я вышел на улицу и внимательно осмотрелся. Я не исключал, что меня могут встречать. Или следить за мной. Но ничего достойного внимания не обнаружил; мимо меня шли прохожие, их взгляды равнодушно скользили по моей персоне, а затем также безучастно перемещались в попадавшие в их поле зрения другие предметы. По-видимому, никому не было дела до моего выздоровления. Что ж, тем лучше, по крайней мере, мне ничего прямо сейчас не грозит.

Рядом с больницей находилась остановка автобуса. Я сел в переполненную машину, из которой выскочил через десять минут. Я оказался у своего магазина. Покореженные входные двери кто-то намертво забил, а разбитые взрывом витрины заставил фанерой. У меня с собой были ключи, я открыл задний вход и проник в помещение. Я грустно прошелся по торговому залу; все тут было уже готово, чтобы начать торговлю. Если не было бы этого взрыва, она бы шла уже во всю, и Алексей руководил бы этим ответственным процессом. Так нами задумывалось. Но этому не суждено было случиться; мысль же о том, чтобы довести до конца этот проект, теперь казалась мне кощунственной. Хорошо если удастся все это продать, хоть за самую мизерную цену и тем самым выбраться из беспросветной нищеты.

Я сел на стул и как-то безучастно осмотрелся вокруг себя. Мною овладело странное чувство: я вдруг поймал себя на том, что ничего больше не хочу. К чему стремиться, чего добиваться, если все кончается взрывом. Люди безжалостны друг к другу, они готовы убивать ради каких-то несчастных грошей. Неужели моя жизнь, жизнь брата стоит несколько тысяч долларов в месяц. Для тех людей, кто подложил бомбу, это же сущий пустяк. Что можно сделать хорошего и честного в таком жестоком немилосердном мире, где все воюют против всех. Но разве могут быть в такой войне победители? Рано или поздно она проглотит своей кровавой пастью всех нас – и убийц и их жертв.

Больше тут делать мне было нечего, я покинул магазин и поехал в квартиру, которую снимал.

Я открыл дверь; на всякий случай несколько секунд стоял на пороге, прислушиваясь к доносящимся шумам. Но единственное, что я расслышал – слабое капанье воды. Я осторожно вошел, прошел на кухню, завернул кран. Мой взгляд упал на плиту; на ней стояла кастрюля с так и не съеденными пельменями. Только они покрылись зеленым налетом. С отвращением я вылил это варево в унитаз, спустил воду. И только затем прошел в комнату.

Я сел на диван. Пожалуй, впервые в жизни я оказался в ситуации, когда не знал, что мне делать. Я был абсолютно один, без дела, без семьи, без имущества, без денег и даже без собственного жилья. Московскую квартиру я оставил жене и сыну; дом, в котором появился на свет, меня принимать не хотел; средств же на покупку своего даже маленького уголочка у меня не было; все, что я имел, все, что удалось раньше заработать, в надежде на будущие доходы я вложил в этот трижды распроклятый магазин. Меня окружала сплошная пустота и темень. Оставалось одно – повеситься. Я даже поднял голову вверх в поисках подходящего крюка. Вдруг в самом деле однажды пригодится. Пожалуй, впервые в жизни ко мне пришла эта мысль, и я не отмахнулся от нее, как от назойливой мухи, а стал обдумывать серьезно. А ведь раньше ничего такого со мной не случалось, хотя я попадал во всякие ситуации. Но тогда я не испытывал такого отчаяния и боли…

Внезапно я вздрогнул: посреди мертвой тишины раздался телефонный звонок. Несколько секунд я смотрел на аппарат, словно не понимая, что это, откуда доносится эта трель? И в самом деле, за то время, что я лежал в больницы, я как-то отвык от разговоров по телефону, за все время моего лечения мне никто ни разу не позвонил.

Я взял трубку и услышал в ней незнакомый мужской голос.

– Владислав Сергеевич, очень рад, что вы снова дома. Как ваше самочувствие?

– Самочувствие у меня нормальное, но хотелось бы знать, кто проявляет обо мне такую трогательную заботу?

В трубке раздался смех.

– Извините, я не представился. Моя фамилия Вознесенский, Борис Эдмондович. Вам нужны еще какие-то пояснения?

– Нет, не надо, – сказал я.

С Вознесенским я не был знаком, но эту фамилию знал отлично.

Впрочем, в городе вряд ли можно было отыскать человека, который бы ее не слышал. Потому что практически любой горожанин хотя бы раз в месяц совершал покупку в его магазинах или мылся в его банях или работал на его многочисленных предприятиях и мастерских. Я уж не говорю об одном из самом крупном в городе банке, которым он тоже владел и где я недавно открыл счет своего в магазина, надеясь, что туда поплывут деньги.

– Я тоже так думаю, – сказал уже без смешка Вознесенский. – Не стану скрывать, что мне бы очень хотелось с вами познакомиться.

– Зачем?

– Хороший вопрос, – снова засмеялся он. – Зачем знакомятся люди. У вас есть версия?

– Чтобы убить.

– Я понимаю истоки вашего мрачного юмора, Владислав Сергеевич, и поверьте, очень сочувствую вашему горю. Я не был лично знаком с Алексеем Сергеевичем, но я слышал, что он был очень талантливым инженером. Но таков закон жизни: в первую очередь гибнут всегда лучшие.

– Вы уверены?

– Об этом неумолимо свидетельствует вся мировая история и мой маленький жизненный опыт. Ведь лучшие – это всегда наименее защищенные, на них ополчается всякая мразь. А ее, к сожалению, слишком много, неизмеримо больше, чем лучших. Вы согласны со мной?

– Да, мрази хватает, – не мог не согласиться я.

– Мне бы хотелось, чтобы вы меня навестили, – вдруг сказал Вознесенский.

– Почему бы и нет, времени свободного у меня хоть отбавляй.

– Понимаю, это вас угнетает. Вы человек деятельный. Но раз у вас много свободного времени, почему бы вам не приехать прямо сейчас.

– В самом деле, можно приехать прямо сейчас.

– Тогда не сочтите за труд выполнить то, о чем я вас попрошу. Никуда не выходите и никому не открывайте, за вами приедет машина. За минуту до этого вам позвонят. После звонка осторожно подойдите к окну; перед вашим подъездом остановится «Джип Чироки». Бегите вниз и садитесь в автомобиль.

– Зачем такие предосторожности? Мне что-то угрожает?

– Не знаю, но, думаю, вы согласитесь со мной, что принять меры предосторожности всегда нелишне. И кроме того, я не хочу, чтобы кто-либо знал, что вы направляетесь ко мне в гости. Вы не возражаете против таких условий?

– Пусть будет по-вашему, мне все равно.

– Замечательно. Тогда до скорой и, надеюсь, приятной встречи.

Внутри трубки застучали короткие гудки. Я положил ее на аппарат, а сам подошел к окну, отогнул занавеску. На улице было тихо и спокойно, кроме греющей на солнце собаки никого не было видно. Что означает этот странный звонок и эти странные предосторожности? Неужели мне что-то угрожает? Вряд ли те, кто покушались на меня в первый раз, хотят меня добить. Сейчас я не представляю для них никакого интереса, я абсолютно нищ и гол, как лишенный всего узник. Но с другой стороны так мыслю я, а вот они могут быть совсем иные резоны.

Я посмотрел на телефон, но он пока молчал. Странный звонок, зачем я понадобился Вознесенскому? Он – богач, я – бедняк. Может быть, его интересуют мои московские связи? Или что-то совсем другое? У меня было чувство, что его желание встретиться с моей персоной связано с событиями в городе. Не он ли поместил меня в этот комфортабельный больничный номер? Если это так, то он же и оплатил счет. А что если это он организовал покушение на меня и сейчас хочет добить хотя бы из предосторожности; а вдруг я захочу отомстить за смерть брата? Его просьба о том, чтобы я никуда не ходил, никому не сообщал об этом приглашение, как раз идеально встраивается в эту схему. Что ему стоит меня убрать, а труп спрятать. И тогда я буду числиться не как убитый, а как пропавший без вести.

Меня вдруг прошиб холодный пот: ехать или не ехать? Всего лишь от одного решения зависит моя жизнь. И если я ошибусь, то расплачусь за оплошность сполна. Я попытался промотать назад мысленную пленку нашего разговора. Одна фраза в нем меня заинтересовала больше всего. Как же он сказал: лучшие всегда погибают первыми. Что он имел в виду: мою смерть? Или его слова имели несколько иной, более широкий смысл? Но если так, кто же в таком случае лучший? Маловероятно, что он имел виду Алешу, он погиб случайно, бомба ошиблась в выборе своей жертвы. Скорей всего речь шла о грядущих смертях. Вряд ли ее конвейер остановился на моем брате. Меня вдруг пронзило предчувствие, что та страшная история, которая началась со взрыва у дверей моего магазина, не закончилась, а только-только начинается. И пока написан лишь ее кровавый пролог.

Хотя я ждал звонок, но когда он прозвенел, то невольно вздрогнул. Я так и не принял решение: ехать мне на встречу с Вознесенским или нет? Или все же принял, только пока боюсь сказать себе об этом.

Я подошел к окну, осторожно посмотрел на улицу. В этот момент, поднимая густой шлейф пыли, показался обещанный джип. Он резко затормозил перед моим подъездом. Я бросился на улицу, даже не закрыв дверь на ключ. Впрочем, в этом не было особой необходимости. Если мне не суждено вернуться в эту конуру, то запирать ее не имеет никакого смысла. Но даже если и вернусь, воровать там все равно абсолютно нечего.

Я влетел в машину и шлепнулся на заднее сиденье. Кроме шофера впереди сидел еще какой-то мужчина. Наши глаза встретились в зеркале, и в эту же секунду мощный мотор джипа взревел и стремительно понес нас по дороге.

Хотя я ни разу не был у Вознесенского, но знал, где находится его дом. Он располагался на окраине города, в тихом уютном районе, рядом с большим лесом, который тянулся на многие километры. Если надо спрятать труп, то лучшего места и не сыскать; в этой чащобе его отыщут не скоро, если вообще когда-нибудь обнаружат. Разве только что археологи через много сотен лет.

Но машина направилась в прямо противоположную сторону от дома Вознесенского, она кружила по улицам, и я никак не мог определить направление нашего движения. Судя по всему, водитель и его сопровождающий проверяли: нет ли за ними «хвоста». Все эти шпионские страсти казались мне преувеличенными и даже немного смешными. И опасными. По опыту я знал: когда люди начинают верить в серьезность собственных игр, они совершают массу оплошностей и глупостей, они сами загоняют себя в ловушку, из которой бывает потом очень трудно выбраться.

Наконец люди Вознесенского убедились, что слежки за нами нет, и джип уже прямым ходом помчался к его дому. Через пятнадцать минут мы остановились возле высокого каменного забора с массивными из сплошных железных плит воротами.

– Приехали. – Это было первое слово, которым угостили меня мои спутники за все время нашего совместного путешествия.