Посвящается моим американским внукам – Кортни, Грегори и Лорин.

Текст печатается в авторской редакции

© Владимир Голяховский, автор, 2003

© Игорь Захаров, издатель, 2003

Предисловие

Автобиография – лучший способ рассказать правду о других людях.

Аба Эбан, израильский политик

Все русские иммигранты в Америке делятся на пустивших корни в этой чужой стране и тех, которые проживают в ней, но корни свои оставили в родной земле. В 1978 году я в возрасте почти пятидесяти лет эмигрировал с семьей в Америку. Мы сумели пустить здесь корни. Сначала я приспосабливался к Америке, но, добившись успеха стал приспосабливать Америку к себе. На долгом пути было много интересных событий, встречалось много интересных людей – американцев и русских.

Первые годы нашего пребывания в США я описал в книге «Русский доктор в Америке» («Захаров», 2001). Многие читатели спрашивали: что с нами случилось дальше, смогли мы стать американцами? Пусть по этой моей новой книге читатели судят сами, кем мы стали. Ничто так не интересно, как личные истории, тем более – истории успеха.

Попасть в элиту частной медицины США непросто: американские доктора весьма неохотно принимают в свою среду коллег-иммигрантов. Они закономерно гордятся достижениями своей медицины и настороженно относятся к врачам с другим уровнем подготовки и оставляют им лечение иммигратов. В Соединенных Штатах проживают более двух миллионов иммигрантов из бывшего Советского Союза: широкое поле деятельности для докторов-соотечественников.

Мне посчастливилось быть свидетелем и участником взлета американской медицины в 1980—1990-х годах. Если больной может выбирать, лечиться ему лучше всего в Америке. Но вот вопрос: кто такой хороший специалист и кто такой хороший доктор? Можно быть хорошим специалистом, но не стать хорошим доктором. И, наоборот, хороший доктор – не обязательно хороший специалист. Специалист отличается глубиной знаний. Но практическая медицина – это самая человечная изо всех профессий: это и наука, и сложное искусство врачебного подхода к больному человеку. Хороший доктор – это носитель человечности медицины. Чтобы лечить болезни средней тяжести, больному нужен хороший доктор. Но когда состояние тяжелое, победить может только специалист.

Я много ездил по миру с лекциями и операциями и видел, что лицо медицины меняется повсюду: все больше хороших специалистов и все меньше хороших докторов. И, при всех успехах медицины, у меня сложилось впечатление, что чем она богаче лекарствами и инструментами, тем меньше в ней человечности отношений между доктором и больным.

Я старый врач, проработавший 25 лет в России и столько же в Америке. Я сумел сохранить в себе традиции русского доктора, но успел стать в Штатах специалистом нового типа. В этой книге я рассказываю, как непросто сочетать в себе эти черты.

Мемуары – социально-историческое повествование, отражающее личный опыт. В этой книге – весь мой личный опыт за годы, прожитые в Америке. Я заканчиваю ее рассказом о том, что думает старый хирург, оставаясь один на один с воспоминаниями.

Д-р Владимир Голяховский,

Нью-Йорк, 2003 г.

Неожиданная улыбка судьбы

 
Когда мне невмочь пересилить беду,
Когда подступает отчаянье,
Я в синий троллейбус сажусь на ходу,
В последний, случайный…
 

Булат Окуджава

У всех бывает свой «синий троллейбус», последний, случайный, когда жизнь делает неожиданный поворот. Со мной такое случалось много раз и случилось в одно октябрьское утро 1987 года в Нью-Йорке.

Осень – это лучшее время года здесь. После надоевшего летнего зноя и влажности установились ясные теплые дни, ночи стали прохладными, деревья в парках и на бульварах окрасились великолепным багрянцем. Обычно в это время у меня становилось легко на душе и улучшалось настроение. Но в тот октябрь на душе лежала тревога и настроение было грустное: я совершенно не знал, что ожидало меня в ближайшем профессиональном, врачебном будущем.

В группе докторов, с которыми проходил пятилетнюю стажировку по специальности, я делал утренний обход послеоперационных больных в Бруклинском госпитале. Переходили от одного больного к другому, негромко обмениваясь замечаниями по ходу лечения, делали перевязки, записывали назначения в историях болезней. За окном сияло солнце, мои молодые коллеги выглядели расслабленнее, чем всегда, улыбались и заигрывали с молоденькими сестрами.

Я был старше их вдвое, и мне было не до улыбок. Девять лет иммиграции ушло у меня на то, чтобы снова стать доктором, теперь – в Америке.

В 1978-м я выехал из России, четыре года ушли на изучение английского, на работу ортопедическим техником и на сдачу экзамена, обязательного для всех иностранных докторов. Наконец мне удалось найти место в «Inner City Hospital» (что-то вроде «Госпиталя гетто»). Брали туда лишь иммигрантов, которых не приняли ни в один другой госпиталь, и я был в их числе.

Жилось трудно и грустно; какое-то время я подумывал совсем уйти из медицины. Куда? У меня была вторая профессия, писательская. Но быть в Америке русским писателем и этим зарабатывать на хлеб невозможно. В пятьдесят семь я был, наверное, самый старый врач-резидент в Америке. Ну кому нужен такой начинающий хирург?..

Хотя, по-настоящему, за плечами у меня был опыт 25 лет работы и положение профессора в Москве. Неужели я никому не нужен? – Это грустно.

Услышав мой русский акцент, заведующий хирургическим отделением, иммигрант из Гаити, сказал с французским акцентом: «Я могу поставить вас в список на очередь, и вызову, если будет свободное место ночного дежурного в приемном покое…»

Это была самая низкая врачебная позиция.

Между иммигрантами это называлось «очередью акцента»: все старались брать на работу своих. Госпиталей с явным преобладанием иммигрантов из России в Америке не было. Имелась, впрочем, возможность открыть частную клинику в районе, где густо селились русские, и пользовать их, потому что американцы к русским докторам не обращались. Многие наши так и делали, и это давало неплохой заработок. Но я всю жизнь простоял у операционного стола, умел и хотел делать не только деньги, но и операции, постоянно думал об этом и все больше мрачнел. Вдобавок меня раздражал частым писком биппер на поясе: операторы вызывали меня в другие отделения. Вот опять он запищал. На этот раз звонок был из города. Я услышал голос Уолтера Бессера:

– Владимир, в Нью-Йорк приезжает Илизаров!..

Он исказил фамилию, произнеся с ударением на втором слоге – Илизаров. Поэтому я не сразу понял, о ком идет речь.

– Кто-кто приезжает?

– Доктор Илизаров из России, твой друг. Ты писал о нем в своей книге. В нашем госпитале объявлена его лекция. Его пригласил доктор Френкель, наш директор. Он хочет внедрять метод Илизарова. Приходи на лекцию, это, может быть, хорошая возможность для тебя…

Если бы Уолтер знал, в какой грустный час моей жизни он сообщал мне это! Возможность… Америку называют «страной возможностей», но вот именно теперь этого для меня и не было.

– Хоро-о-ошая возможность, – протянул я вяло, – но меня ведь не приглашали…

– Зайди вечером ко мне в офис, обо всем поговорим.

С Илизаровым был связан один из ключевых моментов моей жизни. В 1950—1960-х годах он, работая врачом в сибирском городе Кургане, придумал аппарат для наружной фиксации конечностей. Доктор Илизаров удлинял укороченные от рождения или после травмы кости на 10, 15 и даже на 25 сантиметров. Это был переворот в травматологии и ортопедии! Все новое в науке пробивается тяжело, со скрипом, и лучший пример тому – великий Галилей. В советское время косностью бюрократов от науки было загублено много прекрасных идей и погублено, в буквальном смысле слова, много светлых голов.

Я впервые увидел Илизарова в 1958 году в Боткинской больнице и совсем молодым аспирантом ассистировал ему на его первой московской операции. Как ни мало я тогда понимал, но его метод показался мне интересным. Однако большинство московских профессоров не хотели поверить в то, что неизвестный провинциальный врач смог открыть что-то, чего они не знали. Поэтому Илизарова в Москву долгие годы не приглашали, и метод его там не применялся. А он в Кургане продолжал успешно работать и упорно доказывать свое, чем нажил множество противников.

В 1965 году я был старшим научным сотрудником ЦИТО, Центрального института травматологии и ортопедии, карьера шла вверх. И вот меня послали в Курган, якобы осваивать метод Илизарова, а на самом деле парторг института дал мне задание развенчать «этого жулика». Два зимних месяца я учился у Илизарова. В примитивных условиях старого бедного госпиталя для инвалидов войны он творил чудеса. Когда я вернулся в Москву, мои начальники ждали, что я выполню их задание и раскритикую Илизарова. От этого зависела моя карьера. Но я не поступился совестью и профессиональными принципами: сделал доклад, в ходе которого доказывал, что Илизаров не только не жулик, но первооткрыватель, что ему нужна поддержка и что я готов делать в Москве операции по его методике. Меня сразу понизили в должности, отстранили от проведения операций и отправили сидеть на поликлиническом приеме.

В 1967 году в ЦИТО на лечение поступил олимпийский чемпион и мировой рекордсмен по прыжкам в высоту Валерий Брумель. У него был тяжелый перелом ноги с инфекцией, грозила ампутация. За спиной начальства я дал ему совет: «Поезжай в Курган». Илизаров сделал ему блестящую операцию, и Брумель не только не потерял ногу, но снова стал прыгать в высоту. Правда, он не повторил своего рекорда (2,29), но достиг фантастического результата – два метра!.. Слава Брумеля катапультировала славу его доктора, и метод «курганского кудесника» быстро стал распространяться по всему Союзу. В Москве я был единственным, кто знал этот метод, меня срочно вернули к операционному столу, и я добился, чего хотел: внедрил метод Илизарова.

Илизаров был человек сложный, недоверчивый и осторожный в отношениях с людьми. Но мы с ним сдружились, а потом, став профессорами, совместно писали научные статьи…

Но все это было двадцать лет назад. Как отнесется ко мне мой старый друг теперь? Я слышал, что он стал большим человеком. В Америке, правда, про Илизарова не знали. А жаль. Я рассказывал о нем в первые годы эмиграции некоторым коллегам, но они не проявляли интереса: на все русское тогда смотрели через призму холодной войны. Теперь Уолтер сказал, что доктор Френкель пригласил Илизарова прочитать лекцию в лучшем ортопедическом госпитале Нью-Йорка. Я когда-то хотел попасть в него, мне отказали… Неужели теперь засветила улыбка судьбы?

В девять вечера я приехал в офис Уолтера Бессера на 1-й авеню на Манхэттене. Уолтер был трудоголиком. На шестнадцать лет моложе меня, он родился в Панаме, в Америку приехал дипломированным врачом, прошел резидентуру. Я встретил его в 1982 году, когда работал техником-ортопедом в Госпитале святого Винсента. Он был первым, кто взял меня ассистировать на операциях, помог получить место резидента в госпитале. И теперь он старался помочь мне сделать новый шаг в американской карьере.

– Уолтер, ты не представляешь, в какой момент опять помогаешь мне! Ведь я все время только и думаю о хирургической работе!..

– Э, Владимир, для того и друзья, чтобы помогать друг другу. Don’t worry, be happy! (He горюй, держись бодрей!)

Уолтер мне очень часто напоминал эту американскую поговорку.

– Но я совсем не представляю, какая у меня может быть возможность получить работу в вашем госпитале.

– Есть план, – с хитрой улыбкой сказал он и повел меня в маленький французский ресторан по соседству.

– Сделаем вот что: ты дай мне обе книги твоих воспоминаний о жизни в России, я передам их доктору Френкелю. Я почти уверен, что после этого он сам позовет тебя.

– Думаешь, он успеет их прочитать до приезда Илизарова? По-моему, врачи – самый малочитающий народ.

– Ты не знаешь Френкеля: он все читает и все любит делать быстро. Завтра же привези мне свои книги. Как я понимаю, ему хочется первым в Америке внедрить метод Илизарова. Когда Френкель чего-то хочет, он этого добивается. Знаешь, он даже ездил в Россию, в тот сибирский город…

Уолтер замялся, вспоминая название.

– В Курган, – подсказал я.

– … Да, в Курган. Френкель приехал оттуда воодушевленный и сразу объявил, что пригласил Илизарова прочитать лекцию и провести семинар, чтобы начать работать по его методу в нашем госпитале. Я передам Френкелю твои книги, и он поймет, что ты как раз тот человек, который ему нужен. Нужный человек в нужное время и в нужной ситуации!

– Хорошо быть нужным, – кивнул я. – Знаешь, я ведь уже начал думать, что никому не нужен.

– Vladimir, don’t worry, be happy!

За полночь я вернулся домой и передал нашу беседу Ирине, своей жене.

– Господи, только бы взяли, – опять вздохнула она.

Все произошло, как и предсказывал Уолтер: через несколько дней мне позвонила секретарь Френкеля и сказала, что директор приглашает меня на прием утром в день лекции Илизарова.

– Пойдем вместе, – сказал Уолтер, когда я сообщил ему о звонке, – я тебя представлю и расскажу, что мы работали вместе, что ты хороший хирург и хороший человек.

Всегда лучше идти на дело с другом.

Мое напряжение достигло предела, когда мы шли по длинному коридору 14-го этажа госпиталя, мимо кабинетов заведующих отделами и столов секретарей. Вот и кабинет директора; дверь полуоткрыта, высокий седоватый Френкель сидит за столом, спиною к нам.

С порога Уолтер сказал:

– Доктор Френкель, это Владимир.

Френкель живо повернулся в кресле, быстро встал и пошел мне навстречу с протянутой рукой:

– Владимир, где вы были до сих пор?!

Много в жизни я слышал прекрасной музыки, но эти слова до сих пор звучат во мне едва ли не самым восхитительным аккордом. Краем глаза я увидел на письменном столе обе мои книги: значит, прочитал (!). Уолтер ткнул меня коленом: «А что я тебе говорил!..»

С тех пор прошло пятнадцать лет, мы с Френкелем стали друзьями, давно уже на «ты», вместе работали в частной практике, теперь оба вышли в отставку, и до сих пор каждый год в октябре я напоминаю ему о нашей встрече, и мы оба радуемся тому, что и как произошло в тот день.

А произошло вот что: Френкель не только пригласил меня на лекцию Илизарова и на фуршет, но предложил мне работу в качестве fellow, доктора, специализирующегося в узкой области. Когда Уолтер попытался охарактеризовать меня, Френкель сказал:

– Я все знаю о Владимире. Я прочитал его книги и позвонил в Бруклин его руководителю доктору Лернеру. Он сказал, что я не пожалею, если возьму Владимира к себе работать…

А потом Френкель рассказывал нам с Уолтером о своей поездке в Курган, о том, как его запаивали водкой и закармливали пельменями. Френкель там был первым американским гостем. Уолтер заливисто хохотал над его рассказом, я вежливо посмеивался. Меня снедала одна мысль: поскорее позвонить Ирине…

Выйдя из кабинета Френкеля и распрощавшись с Уолтером, я поспешил найти на первом этаже госпиталя телефон-автомат. Ирина взяла трубку, я выпалил:

– Взяли! Доктор Френкель предложил работу! Вечером он пригласил меня в ресторан, рано домой не жди.

– А Илизарова ты уже видел?

– Нет, он приедет позднее…

В назначенный час мы с Френкелем встретились в вестибюле госпиталя. Он сразу заговорил со мной как со старым знакомым. Когда мимо нас в аудиторию проходили врачи, он быстро представлял меня им:

– Это Владимир.

Они с удивлением косились на меня, пожимая руку. В госпитале не было ни одного русского, и поскольку сегодняшнюю лекцию читал профессор из России, то неизвестный Владимир мог быть одним из его команды. А я присматривался к ним: насколько же все они были не похожи на докторов-иммигрантов, с которыми я работал в Бруклине! Здесь все были белые, подтянутые, хорошо одетые, самоуверенные, настоящие американцы. Да и вся обстановка тут была совсем другая. Неужели мне выпадет счастье работать в таком госпитале?..

Пока мы ждали Илизарова, я рассказывал Френкелю о том, как ему ставили палки в колеса, и что больные называли «кудесником из Кургана», «Magician from Kurgan». Это рассмешило Френкеля, он повторял по-русски слово «cood’yes’nick». А я все поглядывал на входную дверь…

Но вот, наконец, он вошел. Постарел, конечно, даже как будто усох немного. Понятно: возраст – под семьдесят. На пиджаке значок народного депутата. Шагнув навстречу, я помедлил мгновение, угадывая его реакцию. Старый друг смотрел на меня с улыбкой. Мы крепко обнялись и расцеловались по русскому обычаю, троекратно в щеки. Никогда не любил я эти лобзания, но рад был Илизарову чертовски! Похлопывая меня по спине, он сказал, подзадоривая:

– Ну что, поспешил ты уехать из России, а? Поспешил, брат! А у нас удивительные перемены к лучшему, удивительные. Вот как!..

Он имел в виду Горбачева, политику «перестройки и гласности», от которой тогда ждали многого. Но мне совсем не хотелось прямо в дверях начинать обсуждать политику, я просто сказал:

– Мне, Гавриил, в Америке хорошо.

Если б он знал, как мне стало хорошо именно сегодня! Но он мог еще помочь…

Подошел стоявший в стороне Френкель. Я уловил, что теплота нашей встречи произвела на него впечатление. И мне сразу пришлось включиться – переводить им. Чуть ли не с первой фразы импульсивный Френкель сказал:

– Я хочу, чтобы Владимир помогал мне внедрять ваш метод в Америке.

Илизаров посмотрел на меня, на Френкеля, опять на меня, и все понял.

– Что ж, доброе дело, доброе дело… Владимир хороший специалист, знает мой метод. Мы работали вместе и стали друзьями. Я его высоко ценю и могу с чистой совестью рекомендовать вам в помощники.

Мне понадобилась пауза, чтобы осознать услышанное. Френкель смотрел выжидающе:

– Что он сказал?

Я переводил, а Илизаров утвердительно кивал головой, как будто понимал английский.

– О’кей! – сказал Френкель, подхватил нас обоих под руки и повел в аудиторию.