– Тогда почему здесь нет бундесвера? – перебил немца Ярый, – Разве ЕС – это не четвертый рейх, со столицей в Берлине и с единой валютой – евро. Ладно, я понимаю вашу Меркель, она боится и Путина, и Обаму. Тогда пусть просто смотрит, как защищается наша революция! Как в боях формируется наша новая армия! И как мы переможем!!! Мы ликвидируем все русское. Снесем их памятники, сожжем их имперские книги, выкорчуем память. Люстрируем всех, кто запятнал себя шпионской связью с Империей. Не будет больше пророссийских партий, идеология должна быть одна – Украина превыше всего. Слава нации!

– Смерть ворогам!!! – раскатилось вокруг. Пресс-коференция закончилась.

Глава 7. Выкуп.

.

Ярый затеял эту операцию с выкупом даже не из-за пиара. Пиар ему уже был ни к чему. Он давал интервью нехотя, так как мог наговорить чего лишнего. И настроить против себя аудиторию умеренную, неопределившуюся, обывателей. Его дело воевать, а не болтать. Однако, болтовня, как выяснилось, часть войны, и не самая бесполезная.

Поэтому он завел для организации профессионального пресс-атташе. Шустрый малый по кличке «Смайл» нанял стилиста, постаравшегося рафинировать образ боевика. Ярого побрили и причесали, облачили в костюм и завязали галстук. Смотрелось ужасно, но подсластить пилюлю получилось. «Надо чаще улыбаться и не говорить всю правду, особенно свое истинное мнение про евреев», – увещевал Смайл.

Ярый не скомандовал «фас на жидов» черно-красным, конечно, не вследствие причитаний своего штатного летописца. Евреи грызли друг друга сами, так что пока можно было без оглядки истреблять москалей и их попов.

Пресс-атташе хорошо придумывал листовки и составлял медиа-планы, печатал тиражи в отжатых типографиях и утверждал все свои действия в штабе, который превратился не столько в военный совет, сколько в бизнес-центр.

Его парни, среди которых было много амнистированных по новому закону преступников, в отношении которых шло досудебное следствие, были самой крупной военизированной группой. Это были самые настоящие «парамилитарес», штурмовики, нагоняющие страх на всех, от прохожих до депутатов. Они могли устроить многотысячный марш с факелами по Крещатику, могли обложить горящими покрышками Верховную Раду, могли снести любой памятник и даже отколупать химер со знаменитого дома. Они могли затравить любого, избить, убить. Он взял этих дерзких парней под свое крыло. Их число увеличивалось. Легион непримиримых рос как на дрожжах. Они были голодны и злы.

Проверенные Майданом сотни не только «чалились на блок-постах», но и зарабатывали деньги, не чураясь даже перепродажей угнанных с Донецкой и Луганской области автомобилей на киевских авто-рынках. Три тысячи тачек по десять тысяч долларов за штуку, правда без номеров и с фальшивыми ксивами, ушли в течение месяца. Криминала, разного, было много. В основном грабеж. Вернулся рэкет. Надеяться на еврейских олигархов или на подачки Запада Ярый был не намерен. Деньги он добывал всеми доступными способами. Они понадобятся. Политика – дело дорогостоящее.

Да, очень много в последнее время было разговоров. Затем случился «котел» в Илловайске и разговоров стало еще больше. Кто виноват… Кто должен ответить. Ярый винил во всем армию. Считал армейских трусами и предателями. Он не отдал бы ни копейки в качестве выкупа за этих сонных бездарей с поникшими головами, канал на выкуп он нашел из-за своих содержащихся в плену бойцов. Вернее даже из-за одного, захваченного «харьковскими партизанами» и переданного «сепарам» человека.

Вызволить этого человека было делом чести. Униатский священник Микола был капелланом его батальона, его духовником. Именно он совершил над Дмитро молитву экзорцизма, призвав оглашенного отречься от сатаны и его приспешников – жидов и московских попов. Он очистил его, окунув в купель, одел в белую рубаху и помазал елеем. Мечущейся душе был указан путь. Дмитро обрел покой и уверенность. Это спокойствие отражалось в его глазах, в его речах, спокойствие сделало его лидером. Вождем.

Отец Микола мог утешить, мог оправдать любые действия Ярого. Он был единственным авторитетом, к кому Дмитро испытывал уважение.

«Кожна копиiка, залишена у церквi московьского патрiархату – це куля для украiньского солдата! – с искрой в глазах и огнем в сердце проповедовал своей пастве отец Микола, – Кожна свiчка, поставлена у московьскiй церквi – це живцем спалений твiй чоловiк, брат або наречений!». А лично Дмитро он не раз повторял словно заклинание: «Вбивство московьского попа – ни грiх, це справжня справедливiсть i твоя велика доля. Якщо навiть ти уб’eш дитину з iх приходу, не бiйся Бога, бо дитина цей не стане москалем»…

Ярый нуждался в нем, в его совете, в его присутствии, и он не пожалел бы ни денег, ни людей на его освобождение. Пугач, атаман казаков, объявил за освобождение проповедника триста тысяч и он их получит.

Глава 8. Предательство

Пугач действительно считался полевым командиром средней руки. И это была не моя, а общая оценка. Да и не рвался я в свои 28 лет в аналитики и военные стратеги. Но и несмышленому открылось бы очевидное. Пугач не стремился в герои, не совался в глубокий тыл врага с рейдами, подбирал дезертиров, ловил небольшие рассеянные и деморализованные группы вырвавшихся из котлов украинских вояк, квартировался и харчевался в городе. Блок-посты на окраинах, где бывало горячо, и показывались механизированные разведгруппы врага, брал под опеку неохотно.

Пару раз атаман присутствовал на военных советах, которые инициировались сверху. Более влиятельные командиры искали союзников в низшем звене, чтобы создать дееспособное ополчение с единым управлением и общей координацией действий. Все достигнутые договоренности Пугач по-тихому саботировал. Он все время боялся, что какой-нибудь другой авторитетный казак из Войска Донского придет и отнимет у него атаманство, или такового назначат, или чего доброго подсидит кто из своих. Поэтому он старался задобрить самых ближних деньгами, ну, и конечно, сам мечтал сорвать куш.

Я представляю, как он обрадовался, когда курьер дядя Ваня принес весточку с той стороны. Малява, как окрестил послание сам Пугач, гласила что за униатского попа, случайно оказавшегося в его руках, «правосеки» готовы отвалить триста тысяч баксов. И еще триста штук за остальных двадцать девять «нацгадов». Никто из командиров Новороссии не одобрил бы эту сделку. Посему атаман утаил сговор. Пугач сильно рисковал. Но подергать фортуну за хвост при заявленном «призовом фонде» откажется разве что упертый коммунист или аскетичный идеалист…

Шестьсот тысяч в буквальном смысле валялись на дороге. В двух вещмешках цвета хаки. Первый мешок горбун в шахтерской каске, дядя Ваня, руливший своей убитой «копейкой», должен был забрать после передачи атаманом противоположной стороне первой, более многочисленной партии из двадцати пленных. Потом курьер должен был вернуться за второй частью «гонорара».

Второй мешок подбросят на то же место в аккурат после возвращения главной партии из десятки, включавшей капеллана. Кидалово было возможно только по второй ходке пленных. По этой причине Пугач решил придержать пастера, из-за которого завязалась вся эта голливудская канитель, на десерт. Он посадит снайпера с ночным прицелом на дерево, и в случае «проброса» пастер автоматически перейдет в разряд жмуриков.

Предполагалось, что дядя Ваня останется единственным свидетелем. Но так как он не в себе, ему ничто не грозило. Никто не поверит дяде Ване, даже если тот что-то брякнет своим помелом. Одно слово – сумасшедший. Так что не придется ликвидировать полоумного.

…Соратники атамана, самые верные, связали капеллана, и засунули ему в рот кляп. Слишком часто он позволял себе проклинать своих идеологических врагов. Делал он это очень громко. Мог испортить все своим бесноватым криком, которым впору было не изгонять демонов, а созывать нечистую силу. Менять его и всю фашистскую братию решили под покровом ночи, чтоб комар носу не подточил.

Повытаскивали «товар» со всех щелей и шхер – держали этих тридцать отборных гадов в разных подвалах, а лысого капеллана в трансформаторной будке. Кормили узников, чем придется. Некоторым, тем, что плохо скакали под речевку «Кто не скаче, той защитник, а кто скаче, той пидар», переломали ноги. У всех до единого ссадины, у доброй трети ожоги. Пытали, конечно. Но не зашибли. Надо было узнать место захоронения мирных жителей, кто похищал, кто конкретно насиловал, кто закапывал. Узнали про загубленных невинно девчат из села под Ясиноватой. Кто утопил девушку в реке, кто привязал к ее ногам камень. Много чего рассказали, когда развязали им языки. На очных ставках вычислили непосредственных исполнителей. Двоих сразу казнили. Одного отдали на «съедение» селянам. Те забили его камнями. Оставшимся в живых пришлось не сладко, но ополченцы их не жалели.

– Не дави на жалость, ты приехал! – был общий ответ, когда каждый второй из них, теряя всякое мужское достоинство, истекал соплями и плакал, моля о пощаде. Бил себя в грудь, что боялся ослушаться командира, выполнял приказ, божился, что больше такого делать не будет, что не он это, а другие, рассказывал все, что знал про этих других, а другие кивали на него и винили во всех содеянных грехах побратима. Били нещадно. Унижали словесно. Был среди наших, из ближних атаману, то ли осетин, то ли чеченец, знакомый обезглавленного «Змея», явно с садистскими наклонностями. Заставил он одного правосека сперва слизать грязь с берцев, а потом увел его на ночь. Рассказали мне потом, что пленный «спал» всю ночь с открытыми очами. А под утро лишился обоих глаз, потому что «закрыл, а так не договаривались»…

Вобщем, осталось тридцать стопроцентных военных преступников, из них один слепой и один одержимый каким-то придуманным богом, не имеющим ничего общего с Отцом Небесным. Их можно было всех без разбору судить военным трибуналом с гарантированным решением о казни, однако их отпускали на волю, где они наверняка продолжат убивать.

Как только я узнал о предстоящем выкупе, а произошло это только потому, что в ту ночь мне не спалось и я увидел подозрительное шевеление. Подкравшись я понял, что правосеков куда-то увозят и узнал по фонарику на шахтерской каске небезызвестного дядю Ваню. Помня о «лексусе» с мальборо, я понял, что надо действовать даже в ущерб собственному здоровью.

Дядя Ваня на секунду остался один, без присмотра. Я шепотом окликнул его вопросом:

– Куда, дядя Ваня путь держишь, на ночь то глядя.

– Менять попа униатского и правосеков будем. – без задней мысли поведал курьер.

– На кого?

– Ни на кого, а на что. На мешок с баблом.

Появились пугачевские братаны. Я спешно ретировался. Умел незаметно растворяться во тьме. Не отнять.

Твердо решив во чтобы то ни стало этому предательству воспрепятствовать, я подумал, что способов в моем арсенале мало. Пойти напрямую к атаману – глупо. Деньги ему посулили огромные, иначе бы он не согласился. А значит, меня могли хлопнуть как назойливую муху. Значит, действовать в одиночку я не мог. Мне нужна была помощь. И я отправился искать Снайпера, чтоб разоблачить вопиющую измену. И пусть меня посчитают стукачом. Я бы и слова не сказал, если б хоть одного правосека обменяли на отца Митяя. И Кристины. Но тут. Этих гадов меняли не на наших, их отдавали за напечатанные в Америке фантики.

Доехал на велике. Благо, двухколесных средств передвижения, неприкаянных после обстрелов, раскидали по городу столько, что и нам досталось. На них ездить бесшумнее всего. Незадача случилась, когда уже на месте, в ОГА Донецка, один бывший офицер из оцепления, пожилой уже отставник с георгиевской лентой на правом погоне, расстроил меня сенсационной новостью.

– Не тебя я видел видел недели три назад, в аэропорту, когда пытались выкуривать «киборгов» с аэропорта? Минометчик? Крым, верно?

– Он самый.

– Ты опоздал. С Луны что ли свалился? Недели две уж, как нет его. Снайпера отозвали. Посчитали, что неправильно себя ведет. Много на себя берет. Обозвали Наполеоном и сняли с пробега. Нет больше Снайпера. В Москве он в цивильном теперь ходит и интервью направо и налево раздает. Эпоха ушла. Наступаем уж без него как две недели, перемирие без него подписали, а ты проснулся. Неужто командир твой до тебя не довел? Кто главный у вас?

– Пугач. Та еще гнида. Я вообще у него в изгоях.

– Тогда понятно. Смотри, как бы не отправил на верную смерть, Крым.

– Сам боюсь.

– Так переходи к нам.

– Пока не могу. Надо кое-что исправлять прямо сейчас. А ваш Восток где щас?

– Спит.

– А если у меня нечто срочное, то как быть?

– Ну, смотря что…

– Эх, ладно, опоздаю я, проволочка смерти подобна. Повели правосеков якобы на обмен, а на самом деле за выкуп.

– Не пойман не вор. Хрен докажешь, если момент передачи бабла не отснимешь хотя бы на телефон. А правосеки – залежалый товар. Их никто не считает. Твой Пугач никому не подчиняется. Скажет, что кончил ублюдков и в обрыв скинул. Ему поверят, не тебе. Ты никто и звать тебя никак. Ты ничем не славен. А Пугач – знатный вояка, хоть и бесконтрольный. У него отморозки есть. Все знают. Не трогают его. Потому что и против отморозков воюем. У нас тоже бывшие «баркашевцы»-РНЕшники со свастиками на груди. А ты что думал. Сюда не интеллигентики добровольцами едут… Беспредела еще много будет. Все только начинается.

Он был прав, и своей правдой подкинул моему сердцу ощутимую резь. Защемило как у пожилого, но я вспомнил напутствие одного псаломщика в Покровском соборе Севастополя. Он предупреждал, что мир жесток, но в нем рождается мужественность.

Я заскочил на велик и стал крутить педали с удвоенной скоростью, чтобы вернуться обратно. Видно, крайняя ночь наступила в моей непутевой жизни. Но у меня было две «Мухи» и четыре обоймы для «калаша» с подствольником. Ну, и дурак же я!

Груженый правосеками «зилок» и сопровождавшая его «нива» уже отчалили в небезопасную сторону никем не контролируемой дороги. Блок-пост бригада атамана проехала без вопросов. Пугач подсуетился заранее, подкупив братву шмалью и блоком «мальборо». Я мчался за грузовиком по обочине. Меня вообще никто не тормознул. На велосипеде в такую темень передвигаешься словно человек-невидимка. За спиной болтались «мухи». Ехал почти час, пока не обнаружил грузовик Пугача с выключенными фарами. Решил приблизиться на расстояние метров двести.

Я был уверен, что с атаманом человек семь его самых верных псов, не больше, однако никакого плана я не заготовил. Рассчитывал только на везение. Хотел шугануть. Съехать с обочины в кювет, залечь и шмальнуть «мухой». Разрыв гранаты сорвет передачу. А потом я хотел сделать ноги, то есть педали, по узенькой просеке, на юг, и первым во всех деталях поведать руководству ДНР о несостоявшемся проекте этих алчущих легкой наживы деятелей.

Но… Недаром глаголят, что случайность – псевдоним Бога. Злополучный звонок на велике все испортил. Наехав на выбоину в асфальте, это примитивное устройство предупреждения опасности задребезжало и было услышано. Я не успел даже спрыгнуть. Они бежали мне навстречу, и находились уже метрах в ста.

– А ну, стоять, буду стрелять! – крикнул один из пугачевских.

Я по дурости своей не стал убегать в сторону леса. А встал как вкопанный и передернул затвор.

– Не подходить! Уложу очередью. – предупредил я окружившую меня банду, но никого моя бравада не остановила.

– Крым! По своим стрелять не будет, он же не псих, сбежавший с лазарета. – заключил кто-то сбоку. Но удар прикладом в затылок я получил, как собственно и ожидалось, сзади. В отключке был недолго. Очнулся без броника и без оружия. Понял, что пинали, так как болели ребра и скулы. Надо мной стоял Пугач и приговаривал:

– Чмырь кудрявый, дезертировать решил? А мы, значит, тебя настигли. Скажем, давно к тебе приглядывались, подозревали, что засланный казачок. Так и вышло. Оружие прихватил и драпать на велике к своим соратничкам в Хохлэнд. Ссучился за бабло продать наши диспозиции, численность на блок-постах и в городе. Кончай бывшего черноморца…

Только Пугач произнес свою губительную для меня команду, как на обочине раздался истошный крик. Там случился реальный форс-мажор, который мог и без меня сорвать намеченную сделку.

А произошло вот что… Кавказец, друживший в недавнем прошлом с обезглавленным ополченцем «Змеем» вывел по малой нужде ослепленного им же правосека. Да и «пришил» его после облегчения.

– Ты что натворил, совсем крыша едет? Мы тридцать человек условились передать! Ровно тридцать! – негодовал атаман, забыв про меня и подскочив к канаве с незапланированным трупом.

– Не знаю, он моей мамы коснулся своим поганым ртом. – оправдывался кавказец, – Надо было язык ему чикнуть, но я не стерпел и проткнул его кинжалом. Зачем я его ношу… Нервы.

– Батько, не кипятись, – нашелся адвокат горца, – Можно Крыма сплавить. Тридцатым пойдет. Тогда все тютелька в тютельку. Только форму с жмура пусть Тимур сам снимает. Крыму она пойдет.

Наступил самый ответственный момент. С той стороны дали сигнал – ракету. Пугач приказал ожидающих своей участи пленных, большинство из которых дрожали как цуцики, приготовившись мысленно к расстрелу, слазить по двое.

Щеколды щелкнули, упал с грохотом борт, из брезента выныривали пленные. Первые двадцать человек посадили на колени. Я лежал неподалеку, окровавленный, с переломом ребер, превозмогая боль пытаясь понять, что же решили эти ублюдки насчет меня. Зачем они сняли с меня мою форму и одели на меня чужой порванный комуфляж? Я слышал обрывки фраз «Пошла первая десятка, вторая, бегом, марш!» Кто-то в шахтерской каске передал Пугачу мешок. Потом меня подняли. Посадили на колени. Рядом оказался лысый череп в исторгающей зловоние сутане. Во рту у похожего на ксендза пожилого человека с выпученными глазами, наполненными кровью от лопнувших сосудов, торчал кляп, а на груди не было креста. Он мычал словно требовал последнего слова на заседании присяжных, но на него никто не обращал внимания. Нас с ксендзом подняли и мы замкнули удаляющуюся колонну.

– Двадцать девять, тридцать… – считал голос Пугача, провожая меня к врагу на верную гибель. Изощренная гнида. Но в эту минуту я понял, что если меня убьют, то будет это не алчный атаман. И эта мысль на мгновение как-то согрела мне душу. Мимо проехала «копейка», за рулем дядя Ваня. Ну да, конечно, дядя Ваня шнырял и тут, и там, и сыпал информацией. Ему никто не верил, потому что он говорил только правду. Всем и без пыток. Наверное, он был счастлив, потому что все время улыбался. Даже сейчас, за рулем своей «копейки», он чему-то безумно радовался.

– Посчитай бабло, – недоверчиво глядел Пугач на второй доставленный мешок, – Пока пастер не скрылся из виду.

– Вроде все ок. – прозвучал положительный ответ.

– Тогда в чем подвох! – пошутил атаман, ухмыльнувшись уголком рта и вытянув сигарету из пачки. – Неужели так легко стать богатым? По сто на брата.

– Почему по сто? – спросил провинившийся кавказец.

Пугач перерезал ему горло не за любопытство, и прошипел в еще воспринимающее ускользающую реальность лицо:

– Ты облажался, что как суслик обижался. Будет другим наука. Надо держать себя в руках. Мы тут не садисты. Твою мать… – Пугач поднес к сигарете горящий фитиль своей бензиновой зажигалки и втянул дым.

Кровь хлестала фонтаном. Кавказец медленно сползал вниз, жадно глотая воздух, захлебываясь, но успел проронить: «Собака… сдохнешь…»