Глава 43

На дворе Каифы:

– Ну, чего там у тебя, давай, – сказал первосвященник, не подходя близко.

 
Я не люблю фатального исхода, от жизни никогда не устаю.
Я не люблю любое время года, когда веселых песен не пою.
Я не люблю холодного цинизма, в восторженность не верю, и еще —
Когда чужой мои читает письма, заглядывая мне через плечо.
 

(Стихи Владимира Высоцкого)

И… и прежде, чем Он успел испугаться, первосвященник ударил Его по лицу. Но в следующую секунду пришлось испугаться:

– Вверху была Вавилонская Башня, – и свет в виде зигзага уже направился вниз прямо на него. Он прочитал:

– NN, – двойной зигзаг молнии. – Зафиксированный в России Александром Пушкиным.

И Петр принял этот сигнал страха перед Прошлым, когда уже готов был сказать толпе, что:

– Был с Иисусом и пойдет за Ним навсегда, – в ответ на вопрос:

– А ты, кажется, тоже не веришь в бога отцов наших?

Ответил, прокашлявшись:

– Нет, я не знаю этого Человека.

Не верю, что Он говорил Правду, – и тут же молния с вавилонской башни переориентировалась, как будто получила другое шифрованное задание, и:

– Ударила в ноги, – Петр упал на колени.

Ибо Шифр этот имел простое задание:

– Бить в неверующего.

И второй раз ударил первосвященник Иисуса по лицу, и опять молния NN пошла, как на магнит, на испуг от отсутствия веры:

– От создания мира.

Петр успел сказать:

– Я не верю, что Этот Человек говорил правду.

И молния ударила ему в сердце, которое тут же окаменело.

Третий раз первосвященник ударил Христа по лицу – молния отделилась от Вавилонской Башни и направилась на страх Иисуса Христа, который опять принял на себя Петр, и упал головой в землю.

– Я никогда не видел Этого Человека, – сказал Петр, и молния поняла правильно, согласно заданию, зашифрованному в ней:

– Ударила в голову того, кто отрекся от веры. – Но не смогла повредить ее, так как Каменное Сердце уже защищало Петра от:

– Сил этого мира. – Хотя:

– Хотя он уже был мертв, как мертва была Графиня в спальне у Пушкина, выдавшая под ударами молний Рыцаря Золотого Камня, каким был Германн, эту страшную тайну Потустороннего Мира:

– Тройка – Семерка – Дама!

Дама, означающая в Системе Тарот цифру двенадцать. И сумма цифр всех трех ударов стала не 21 – как могло произойти, а:

– 22 – Номер последней главы Откровения Иоанна Богослова.

И, следовательно, не Жизнь, а:

– Смерть.

Германн, как рыцарь Розенкрейцер, выбрал смерть. Но.

Но не по своей воле, а обдернулся. Обдернулся, потому что к этому времени был не один, а связан с Иисусом Христом вечными узами.

Как и другие Апостолы.

Посредством страха Иисус передал Петру и силу братства верующих в Него. В силу через смерть.

 
Я не люблю, когда я трушу, я не люблю, когда невинных бьют.
Я не люблю, когда мне лезут в душу, тем более, когда в нее плюют.
Я не люблю арены и манежи, на них мильон меняют по рублю, —
Пусть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю.
Пусть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю.
 

(Стихи Владимира Высоцкого)

– Какие перемены планируются? – двое стражников культуры преградили путь парочке, состоящей из Редисон Славянской и Похороните Меня за Плинтусом.

– Иностранные корреспонденты? – сразу понял-решил Плин, – мы не уполномочены распространяться чужими тайнами.

– Ничего, ничего, – похлопала их по плечам Реди, – я скажу, мне можно.

– Почему? – спросил один из них, Ваня.

– И знаете почему? Я не буду рассказывать чужих тайн.

– Почему? – тоже спросил второй иностранный, кажется, корреспондент – Дима.

И она ответила:

– У меня своих тайн хватает.

Зачем мне чужие.

– Это как в песне? – спросил Ваня.

– В какой, простите?

– В песне про солнце: – Даже солнце нам не надо, если восходит оно на западе.

– Есть такая песня? – спросила Редисон, и видя, что парень вынул из большой походной сумки, которую раньше она не заметила, Грюндик, и что самое главное:

– Кажется, не местного производства.

– Щас сыграю, – сказал он, и нажал мягко спружинившую кнопку.

И сыграл, но немного ошибся к еще непривычной перемотке ленты, и запел:

 
Гёл
(Леннонмккартнеи)
Из зэре энибади гоинг ту листен ту май стори
Олл эбаут зэ гёл ху кэйм ту стэй?
Ши'с зэ кинд оф гёл ю вонт со мач
Ит мэкес ю сорри
Стилл, ю дон'т регрет э сингле дэй
Эх гёл
Гёл
 

И ребята так заслушались, что Плинтус попросил ребят:

– Пойти с нами.

– Зачем? – удивился Ваня.

– Нас там арестуют, – поддержал его Дима.

– Это совсем не обязательно, – сказал Пли, и показал на Реди: – Вот она тоже из Америки, а посмотрите на нее:

– Спокойно разгуливает по Москве, как у себя в Голливуде, и даже прямо призналась:

– Голливуда мне мало, хочу прописаться и здесь в Союзе – правда пока что – Писателей.

Они ее осмотрели с головы до ног, и:

– Поверили.

– Ладно, – сказал Ваня, – кто не ходил в тыл з-э врага, тот не может стать корреспондентом РС. Пойдем и умрем, так сказать:

– С микрофоном в руке, и песней Гёл на губах.

– В том смысле, что на губах этого Хрю, – и Дима похлопал Ванин приемник-магнитофон Грюндик по ушам. А почему еще? Не в гланды же ему заглядывать.

Они двинулись к двери Елисеевского, куда – мы видели – зашла наша похоронная процессия.

– Почему похоронная? – Потому что перед входом еще не молодой Войнич произнес вступительную речь:

– Но не минут на сорок, как, – он кивнул на СНС, – а на сорок пять!

– Так я и думал, – сказал Сори, – что подберете для своей атаки самый неподходящий момент, – и предложил Пелев скинутся на:

– Краски художнику не только слова – что значит, выразителя общего мнения, но и своего личного, так как – простите – но это не Малевич.

– И не Шагал, – добавил Пели, и после того, как они скинулись ему на краски, обошелся сокращенным вариантом:

– Похороним эту лавочку самомнения под обломками их самолюбия. – И все начали, так сказать:

– С самого начала, – а именно:

– Полезли в дверь шикарного гастронома, как будто это был ГУМ, в котором только что проснувшиеся вчерашние еще постояльцы в очереди вдруг увидели с этого самого утра пораньше на Иво еще закрытой двери объявление:

– С сегодняшнего дня очереди отменяются, и каждый пусть берет – за свои, разумеется, деньги – всё, что душе его угодно.

И самые ласковые слова здесь были не меньше, как:

– Задушу падлу. – Имеется в виду того:

– Который не стоял.

Здесь матом ругались меньше, но делали больше, а если и не больше, то все равно:

– Не мало, – а именно:

– Даже СНС поддалась всеобщему вдохновению, и схватила за плащ болонья на ремне с пряжкой – что для плащей было большой редкостью, так как их выдавали только шпионам, и то большей частью Гэдээрошным для их бело-бежевых партийных плащей. – Некоторые думали:

– Пряжки делать, конечно, не сложно, и можно бы делать вместо того, чтобы вязать ремни на поясе морскими узлами – для тех, кто пробыл три года на морфлоте, и часто вернулся лысым по неизвестным причинам от радиации, которой так-то – если вообще – и не бывает вообще, и:

– Простыми школьными узлами для школьников, – чтобы лучше изучали Долбицу:

– Как дома развязать узел на поясном плаще болонья только недавно купленном, если:

– По дороге из школы домой забыл, как это делается, так как до этого, или после этого целовался в этой самой раздевалке с одноклассницей, чего давно, даже почти никогда, а еще точнее:

– Вообще никогда еще не было, – и забыл, в какую сторону иво завязывал. – Теперь думай – не думай, а так в плаще придется и спасть ложиться, а до этого дела еще долго – значит, и уроки учить, и в футбол играть, а в туалет ходить.

Получается, как медведь:

– Везде в плаще болонья, как он в своей одной единственной шкуре.

И здесь парень заставил СНС сжалиться над ним:

– Я за им три дня стоял в ГУМе!

– Да мне по барабану, – вроде начала, как все леди, но слегка усомнилась в своих способностях к штурму этого Зимнего в виде доступного для всех, у кого откуда-то есть деньги – Елисеевского.

Она ослабила захват, но Кот Штрассе заорал благим матом:

– Сомкнуть ряды-ы! – как будто был, как минимум Расселом Кроу, но не с той стороны, где он пытает решить:

– На кого, собственно, работает наша разведка, – а там, куда забросила его судьба:

– В Древний Рим, – как генерал… нет, не генерал-губернатора, а:

– Генерала-Гладиатора.

И все те, кто пытался выбраться с покупкими, как-то:

– Колбасой Любительской с не только натуральным шпиком, но и мясом из мяса, а не из сои япона ее матери, и так далее, но именно эту колбасу хорошо попробовать сразу после выхода оттель с еще дымящимся от долгой жарки батоном, и:

– Сожрать чуть-чуть, но не больше кило, даже граммов семисот-восьмисот под вредную, как соседка с третьего этажа кока-колу, или такую же упертую в:

– У нас всё лучше натурального, – фанту.

Глава 44

И СНС повисла у кого-то на плечах, хотя это был как раз уже всей душой, всем сердцем, и всем разумением своим:

– Вошедший в курс дела Ваня-Битлз, полезший, как все в тесные иво врата за:

– Корреспонденцией.

А второй к этому времени, к сожалению, еще мотался в конце очереди за наведением небольшого бардальеро в этом:

– Аб-солют-но! непредназначенном для этого развлечения, угодном только для продукции высшего качества, – заведении.

Наконец, авангард прошел встречный заградотряд, пытавшийся вырваться из магазина с покупками, двое решили сразу попробовать мармелад с шоколадом и зефиром в шоколаде, а двое сельдь просто:

– Атлантическую, – плыла из самой Америки, и надо узнать:

– Так доплыла, живой, или приперли на багре сдохшей после нереста, но все равно купленной по три копейки за кило прямо в этом атлантическом, разделяющем нас, океане.

– Живая селедка есть? – спросила СНС, еще не продышавшись от борьбы за вход в элиту этого предприятия.

– Без сомнения, – ответил продавец, который был с похмелья, и шутить просто так не имел никакой охоты, ибо это был Михаил Маленький.

Можно подумать:

– Как?! – он же ж на лесоповале кино снимает, несмотря на то, что это Поселение, где сидят Ни За Что, – потому что сидят:

– Все.

Но логика есть, ибо:

– А если я не знал, что он на лесоповале, то мне и удивляться нечему.

Вы скажете:

– Я помню.

Ответ:

– Так это когда было-то? – Давно. А сейчас может приехал сюда за Любительской натюрлих, а просто так не дают:

– Отработай сначала для рекламы нашего Елисея продавцом неделю, али больше, как мальчик в книге Стивена Кинга в придорожном кафе:

– До полного изнеможения.

Он думал, это шутка насчет изнеможения в таком шикарном натюрлих маге. Но оказалось, вот она пришла в виде СНС и Пели, а также подоспевшего иностранного корреспондента Вани.

– Ничего здесь не записывать, – сказал, привыкшим в последнее время к командованию голосом Михаил Маленький, – здесь и так всё о'кей.

– Отлично, – сказал Ваня, – скажите что-нибудь хорошее в подтверждение ваших не только слов, но и последующих намерений.

– Я те щас скажу, – сказал Михаил, хотя думал бездумно ляпнуть:

– Безусловно, – но увидев, что СНС – сама к своему изумлению – вытащила большую шоколадину, и что самое не совсем понятное:

– Почти с самого низу, – так что остальные даже закачались осуждающе, – сказал то, что сказал.

– Они не довольны, что вы взяли снизу, – сказал Пели, и сам полез лапой на верхатуру, но никак не мог дотянуться до самой верхней, и свалился на СНС. Оба упали, но прилавок все равно закачался, завибрировал, как барабан Ринго Старра, и шоколадки, как девушки на концерте Битлз, полезшие через полицейское оцепление:

– Посыпались вниз, в радостные лапы благодарных на этот раз не слушательниц, но не менее жаждущих сладостных наслаждений покупателей.

– Кому-то придется за всё заплатить! – заорал благородным голосом концертмейстера Михаил Маленький. Но когда одна шоколадка попала ему в лицо, Михаил, не счел возможным бездействовать, и определив по довольному лицу, что эта была СНС:

– Отправил в нее целую вазу мин замедленного действия. – Ибо это был не простой и даже не шоколадный зефир, а обсыпанный густо сахаром, мягкий и сочный, с тремя полосками оранжевого, зеленого и бежевого цветов – мармелад. Эффект его был замедленный не от того, что он чем дальше, тем больше лип ко всему, кто любил и не любил, но чем дальше – тем лип меньше, но что удручало:

– Всё равно клеился, – как банный лист к рукам и вообще всякой приличной одежде граждан, оказавшихся поблизости.

Постепенно от СНС люди начали шарахаться, как от чумы, ибо все здесь были:

– В чистом.

Она заплакала. Подошел Кот – только что от секции с сельдью атлантической.

– О чем плачешь, Золушка? – спросил он.

– Тебе хорошо, ты хорошо пахнешь, селедкой, а я вся в мармеладе, – и леди опять неутешно зарыдала. Ибо сахар и ему подобных существ не очень любила из-за его прилипчивости, и склонности к полноте, а она, как всегда:

– Худела.

– Я за вас отомщу, мэм, – сказал Штрассе, как Ричард Львиное Сердце одной еврейке, – вы будете богаты. – И не успела она ответить, что денег хватает:

– Ты только женись! – Как он достал из кармана две атлантических селедки – одну просто, а другую с гвоздичками, пряного посола по рупь сорок пять, – а та первая была по рубль тридцать, – и:

– Одну за другой, как мины дальнего действия, послал в Михаила.

И продавец их не заметил, не увернулся, почему? По определению, ибо летели они не по прямой, а по дуге снизу вверх – это сначала, а потом совсем наоборот:

– Вверху вниз, – как удар грома, имеющего в правом боковом кармане молнию.

Бац, бац – одна сельдь – пряного посола – за рубашкой, где-то в майке запуталась, как в сети, а просто атлантическая по рупь тридцать у него во рту.

И многие удивились, что этот Михаил Маленький не придумал ничего другого, как – нет, как раз нет, не сожрать ее, как удав кролика, встретившегося ему совершенно случайно, а:

– Покушал чинно и благородно, – содрав с нее шкуру, как верховный жрец Майя с любимой жены вождя этого же племени, – бросил кишки и жабры на пастилу, стоящую смирно сзади, и даже не помышлявшую о буйстве нравов этого дня, а зря:

– Могла бы уклониться как-то, – а теперь приобрела вид пленника, не только обезглавленного и сброшенного с пирамиды Кецалькоатля, но:

– Сброшенного не меньше месяца назад. – Брр-ыы.

Печальное зрелище, и знаете почему? Оно подействовало на некоторых штурмовиков, как:

– Отрезвляющая гимнастика Хирама Абифа. – Например, СНС тут же вырвало. Кот и тот почувствовал, что:

– Кажется чем-то пахнет, а скорее всего, сельдью, и более того, от меня. – В приличном месте, не в пивной, запах неуместный, и знаете почему? По тому же самому, почему часто не рекомендуют есть чеснок:

– А вдруг целоваться придется? – Может отказаться, а это перевернет всю оставшуюся жизнь, которую и будете вспоминать ту единственную, которая звала вас на пруд купаться, а там само собой все было бы, и теперь ясно:

– С очень большим наслаждением.

Далее, участвуют ли остальные, и Ваня с Димой?

На банкете в честь приезда на отдых-работу на Клязьму Кот взял на себя обязанности мадам Воке, и более того:

– Даже сам разливать первое и второе, и только третье, компот из:

– Перьев знаменитых писателей, – как сначала сказал Кот, но потому пошутил:

– Это Саподилла с Маракуей.

– И в чем ваше да, и нет? – спросила СНС, видя, что Кот доверил разливать этот экзотический компот Редисон Славянской, которой здесь никто практически не знал, так как:

– Никогда не писал для Голливуда, – а значит, что они там пишут мы и так знаем, а именно:

– Неправду. – Одно слово: артисты.

– Ну-у, – начал Кот, и тут же кончил:

– Говном, кажется, не пахнет, правда?

– А должно? – удивилась СНС.

– Именно, именно! – поддержал логику Кота Ваня, – и заметьте это не миф: люди любят Адские фрукты.

– Может быть, но только не я, – сказал Сори.

– А я буду! – сказал СНС

– Ну тогда и я – тоже – готов отправиться в ад вслед за вами.

– И вообще, – сказал Кот, – если мы-таки попремся в Ад, то каждый так и так получит в подарок один фрукт, пахнущий цветами, а второй натуральным говном.

– Зачем? – спросила на свою беду Редисон Славянская.

– Кто вам разрешал говорить? – строго спросил ЕЕЗ.

Наступившее тягостное молчание нарушил Войнич:

– А вот я помню, как упал в бочку с селедкой!