Уцелел в строю и Яков Васильевич Виллие (или Виллье) – отнюдь не второстепенный персонаж российской истории. Он родился в Шотландии в 1765 году, баронет, приехал в Россию в 1790 году и дожил до 1854 года. В 1801 году он был хирургом Семеновского полка, состоял в заговоре и вошел в спальню Павла I вслед за убийцами. Он засвидетельствовал смерть Павла и накладывал грим на его лицо, скрывая нанесенные увечья.

Виллие затем вышел в высокие чины: действительный тайный советник, лейб-медик Александра I, с 1806 года – главный медицинский инспектор русской армии, президент Петербургской медико-хирургической академии в 1808–1838 годах.

В то же время никто из цареубийц не подвергся формальным преследованиям – вопреки советам Лагарпа, вскоре после воцарения Александра возвращенного последним в Россию. По-видимому, неугомонный швейцарец не сумел осознать степень вины своего воспитанника.

Завершающая часть сюжета цареубийства 11 марта 1801 года весьма поучительна, хотя и не оригинальна: нередко новые правители, обязанные своим возвышением энергичным и смелым заговорщикам, опасаясь последних и в то же время стараясь возложить на них ответственность за совершенные преступления, избавлялись от них – иногда с беспощадной жестокостью. Александр I в этом отношении оказался на определенной высоте: никто из убийц его отца не подвергся кровавой расправе и даже тюремному заключению. В то же время политические надежды, которые связывали заговорщики с переменой царствования (в их среде имело хождение по меньшей мере три конституционных проекта), оказались тщетны.

Будущие заговорщики – младшие современники цареубийц 1801 года – должны были сделать определенные выводы о благодарности самодержца, возводимого на трон.

В первые годы правления Александр оперся на совершенно иных людей – графа Н. П. Румянцева и друзей своей юности: П. А. Строганова, В. П. Кочубея, Н. Н. Новосильцева, А. Ю. Чарторыйского, И. В. Васильчикова, А. Н. Голицына. Выдвигался на главную роль М. М. Сперанский, блиставший еще при Павле.

В 1803 году царь санкционировал старт реформам Сперанского; последнего Наполеон в 1808 году оценил как единственную светлую голову в России.

В 1803 году началось и повторное возвышение А. А. Аракчеева: Александр восстановил его в должности генерал-инспектора артиллерии, которую тот занимал при Павле. Дружба Александра с Аракчеевым началась еще на финише царствования Екатерины. Последний всячески опекал великого князя, стараясь постоянно быть ему полезным. Услуги деятельного, невероятно трудоспособного и безотказного исполнителя стали со временем ничем не заменимым подспорьем также не ленивому, но не столь энергичному императору.

Перетасовка кадров успокаивала только отчасти: на протяжении всего царствования Александр жил почти постоянно в атмосфере угрозы возможного заговора. Это началось практически сразу, когда он, вопреки надеждам противников Павла, попытался двинуться по стопам отца: мириться с сохранением порядков, устраивающих крепостников, не позволяли очевидные государственные интересы России.

Уже 6 мая 1801 года во вновь образованном Государственном Совете обсуждалось предложение нового царя запретить продажу крепостных без земли. Встретив жесткое сопротивление, самодержец отступил. Но 28 числа того же месяца последовало его личное распоряжение запретить печатать в газетах объявления о продаже крепостных.

12 декабря того же года по инициативе адмирала Н. С. Мордвинова (друга юности покойного Павла I) выходит указ о разрешении иметь личную земельную собственность всем сословиям, кроме крепостных, – уничтожается одна из главнейших монополий дворянства.

В том же году, отвечая на письмо одного из сановников, просившего получить населенное имение, Александр I написал: «Русские крестьяне большей частью принадлежат помещикам; считаю излишним доказывать унижение и бедствие такого состояния, и потому я дал обет не увеличивать этих несчастных, и принял за правило никому не давать в собственность крестьян» — на этом прекратилась раздача населенных земель в частные руки раз и навсегда.

В ноябре следующего, 1802 года, к Александру обратился граф С. П. Румянцев с предложением законодательно разрешить крепостным выкупаться из неволи. После ожесточенных дебатов Государственный Совет пришел к усеченной формулировке: 20 февраля 1803 года было провозглашено новое сословие – «вольные хлебопашцы» и определен порядок перевода в него крепостных – с обязательным наделением землей. Закон, однако, требовал согласия рабовладельцев на каждую подобную выкупную операцию. Широко задуманная акция, таким образом, практически полностью провалилась: помещики дружно игнорировали неявный призыв государя.

Затем последовало новое столкновение царя с дворянским сословием: Александр установил обязательный двенадцатилетний срок службы унтер-офицерам из дворян. Данная акция, вероятно, исходила из насущных интересов армии, но очевидно противоречила Манифесту Петра III о вольности дворянства. На этом основании Сенат 21 марта 1803 года выступил против этого закона.

Перед лицом почти всеобщей оппозиции император на этот раз настоял на своем. Любопытна аргументация Александра: Сенат может обсуждать законопроекты, но не принятые царские указы – этому подобию парламента, пусть даже назначаемого верховной властью, указывалось на его истинное место!

Интересно, что секретарь Государственного Совета Г. Р. Державин, в данном случае поддержавший царя (этот известный поэт выступал ранее против «вольных хлебопашцев»), был вынужден выйти в отставку в результате развернувшейся против него общественной травли.

В 1804 году было отменено фактическое личное рабство в Прибалтийских провинциях; крестьяне там оставались прикрепленными к земле – это была система обычного для того времени крепостного права, практиковавшегося в большинстве европейских континентальных стран. Как раз в те годы эта система рушилась под натиском Наполеона: крепостное право в Пруссии было отменено в 1805 году.

11 ноября 1806 года Чарторыйский, Строганов и Новосильцев обратились к царю с запиской, указывая, что Курляндия и Лифляндия могут в любой момент отпасть от России: для этого достаточно «одного слова вольности, произнесенного Бонапартом в сих провинциях».

К этому времени произошло возвращение России в антифранцузскую коалицию. Большой проблемой при этом оставался внешний долг, аннулированный Павлом I. Александр восстановил прежние обязательства и сразу возобновил выплату процентов по займам, но о своевременном погашении самих долгов речи не было – платить России все равно было нечем.

В результате поиска компромисса Россия и ввязалась в военное столкновение с Наполеоном – на это Англия готова была выделить средства, хотя бы и ненадежному должнику. Однако, в результате неудачных войн с Наполеоном в 1805 и 1807 годах и без того не очень прочное положение Александра еще более пошатнулось.

Случайно или неслучайно, напряженность ситуации усугублялась и семейными проблемами молодого царя. Постоянным источником беспокойств был и оставался брат Константин.

В самом начале царствования Александра стала широко известна история, как Константин в Петербурге настойчиво преследовал домогательствами жену француза-ювелира. Будучи отвергнут, он приказал подчиненным гвардейцам похитить и изнасиловать ее – те были рады стараться и затерзали несчастную до смерти.

Затем завязался целый узел интриг, в котором Константин, Александр и жена последнего образовали некий странный треугольник.

Семейная жизнь царственной четы, как упоминалось, не складывалась. Тем не менее они были молоды, красивы, а, главное, по занимаемому положению вызывали понятный повышенный интерес у всех женщин и мужчин, пребывавших при дворе. Царю (всякому – не только Александру I) особенно легко было завоевать расположение почти любой из женщин.

Историк великий князь Николай Михайлович рассказывает: «На одном из балов в 1804 г., как это видно из письма Елисаветы к матери, М. А. Нарышкина подошла к императрице и объявила ей о своей беременности. Непростительная выходка зазнавшейся любовницы привела в негодование Елисавету, тем более что Нарышкина была на втором или третьем месяце беременности, и никто бы не заметил ее состояния. Между тем Елисавете нечего было догадываться, кто был виновником беременности».

Елизавета в долгу не осталась, и при дворе заговорили о ее романе с Адамом Чарторыйским. Как известно, права мужей и жен в те времена, да и много позднее, симметричностью не отличались, и Александр устроил жене сцену. Та оправдывалась, объясняя отношения с Чарторыйским сугубо платоническими. Муж удовлетворился, и инцидент был исчерпан. Он оказался только преддверием к последующему.

Фактически оставленная жена искала утешения – совсем не трудно понять эту молодую женщину, уже один раз рожавшую. В 1805 году ей исполнилось 26 лет.

В сентябре 1805 года царь покинул столицу – его ждал позор Аустерлицкой битвы 20 ноября (2 декабря) 1805 года. В столице в это время, естественно, оставалось крайне мало офицеров. Тем не менее полковой казначей Кавалергардского полка штаб-ротмистр Алексей Яковлевич Охотников должен был циркулировать между столицей и действующей армией, развозя офицерское жалование – он единственным из офицеров полка не получил в итоге ордена за эту кампанию. Но наградой ему оказалось иное: более чем достаточно свидетельств того, что между императрицей и красавцем-офицером завязался роман. Николай Михайлович пишет: «Состоящая при ней княгиня Наталия Федоровна Голицына, по-видимому, немало способствовала сближению императрицы с молодым кавалергардским офицером».

По возвращении побежденной гвардии в столицу Александр еще более сближается с Нарышкиной – это уже фактически семейная чета, выращивающая маленькую дочь.

Между тем, 3 ноября 1806 года царица тоже родила дочь, считающуюся вторым ребенком Александра и Елизаветы. Но кто был фактическим отцом ребенка? Подобный вопрос возник еще при рождении их первой дочери: малютка поразила очевидцев черными волосами, совершенно не характерными для ее официальных предков. В 1806 же году сомнений практически не было, но Александр предпочел не выглядеть рогоносцем и официально признал новорожденную своей дочерью. Как оказалось, это обязало его не ко многому.

Осенью 1806 года, еще до рождения несчастного ребенка, семейная драма приобрела самые что ни на есть трагические черты: Охотников был тяжело ранен кинжалом в спину в ночь с 4 на 5 октября 1806 года при выходе из спектакля в Большом театре. Николай Михайлович пишет: «Никакого следствия по поводу поранения Охотникова не было. Старались заглушить это дело и дать повод полагать, что это была дуэль. Более посвященные в тайну говорили, что инцидент этот произошел под влиянием цесаревича Константина Павловича.

Предполагали, что Константин, будучи неравнодушным к супруге брата, приказал из чувства ревности покончить с Охотниковым. Это маловероятно. Более правдоподобно, что Константин или другие приближенные, не желая, чтобы Император был обманутым супругом, подкупили кого-либо, чтобы избавиться от влюбленного офицера». Чем вам не Мадрид или Венеция?

Строго рассуждая, участие Константина в этой истории и его мотивы мог бы прояснить только сам Константин, а он этого никогда не сделал.

Охотников, тем не менее, остался жив и был уволен по болезни в отставку с 14 ноября 1806 года. Далее, на наш взгляд, происходило самое интересное. Охотников не сразу умер и не выздоровел окончательно, что довольно странно для тех времен, лишенным антибиотиков и других эффективных средств залечивания ран: любой воспалительный процесс должен был развиваться достаточно быстро и немедленно свести больного в могилу – вспомним, например, типичные в медицинском отношении случаи – убийство М. А. Милорадовича 14 декабря 1825 или происшедшее почти через век убийство П. А. Столыпина в сентябре 1911! В то же время механическая рана – даже в грудную полость – должна была бы за пару месяцев зажить у молодого человека, если он все же оставался жив. Медицина, впрочем, знает разные чудеса любого рода.

Тут, похоже, вмешался не один медицинский фактор: лечащим врачем Охотникова оказался придворный медик (что само по себе не совсем обычно для подобного клиента), известный под фамилией Штоффреген или Стоффреген (Stoffregen). В результате лечения Охотников и умер 30 января 1807 года. Штоффреген становится с этого эпизода периодическим участником нашего повествования, имеющим непосредственное отношение по меньшей мере еще к двум весьма странным смертельным случаям.

Известно, что императрица навещала больного Охотникова за месяц до его смерти. На его могиле в Александро-Невской Лавре как будто бы и теперь стоит надгробие ему, сооруженное через полгода по заказу некоей таинственной придворной дамы, получившей на то разрешение от брата покойного: памятник представляет собою скалу, возвышающуюся над надломленным от удара молнии дубом; под скалой на коленях женская фигура с погребальной урной в руках. Молва свидетельствует, что императрица, навещая могилы дочерей, приносила цветы и на эту.

Смерть Охотникова не завершает эту историю. Николай Михайлович сообщает: «в сентябре 1807 г. умерла также и княгиня Н. Ф. Голицына, дочь императрицы скончалась летом 1808 года, а в 1810 году умерла и маленькая дочь Голицыной, на которую Елисавета перенесла все свои чувства и заботы» — последнее тоже интересно – кто же был отцом и этого ребенка? Словом, смерть основательно потрудилась на данном участке. Вопрос в том, кто ей при этом помогал!

На этом фактически брак Александра и Елизаветы распался; оказалось, однако, что не навсегда.

Что же касается содружества Александра с Марией Антоновной Нарышкиной, то Николай Михайлович пишет так: «Пока Александр увлекался прелестями Нарышкиной, радовался быть отцом, Мария Антоновна преспокойно и почти открыто жила с князем Г. Гагариным, который и был настоящим отцом последовавших детей. Этот факт не был даже секретом для французского посла Коленкура, который доносил о том Наполеону». Впрочем, Николай Михайлович добавляет: «Вне сомнения, что одна из дочерей М. А. Нарышкиной была от государя, именно София, которую он так оплакивал, когда она скончалась от чахотки в 1824 году». Заметим, что едва ли слезы императора являются гарантией его отцовства.

Тяжелые и печальные дела!

Вернемся, однако, и к политике.

Необходимость принять все условия победившего Наполеона вытекала не только из слабости русской армии, но в еще большей степени из того, что англичане сочли неразумным тратить деньги на столь неудачливых союзников – и прекратили субсидии. Общее же финансовое положение России никак не способствовало дальнейшему наращиванию военных усилий, тем более что и достаточно прочный мир не наступил – продолжались традиционные выяснения отношений с Швецией, с Турцией и Персией, а в 1809 году произошло даже столкновение с Австрией – в союзе с Францией.

Одним из результатов побед Наполеона стала отмена крепостного права в Польше. Кроме того, России пришлось примкнуть к «континентальной блокаде»: прекратился вывоз и металла, и сельхозпродукции в Англию, игравшую уже не один век роль естественного и традиционного торгового партнера России. В результате англичанам пришлось развивать собственную металлургию, с чем они справились вполне успешно, а русские помещики и заводчики, наживавшиеся на экспорте, схватились за пустующие карманы.

Хотя экономическая блокада и способствовала в определенной степени развитию отечественной промышленности (именно тогда появились собственные суконные фабрики, а также сахарные заводы на Украине и юге России), но это никак не могло компенсировать понесенные потери.

В сентябре 1807 года шведский посол в России граф Б. Стединг сообщал своему королю: «Недовольство императором усиливается, и разговоры, которые слышны повсюду, ужасны <…>. Слишком достоверно, что в частных и даже публичных собраниях часто говорят о перемене царствования <…>. Говорят о том, что вся мужская линия царствующего дома должна быть отстранена <…>. Военные настроены не лучше, чем другие подданные императора».

Недовольство пока ограничивалось только разговорами, поскольку было очевидно, что бедственное экономическое положение зависит от внешнеполитического диктата, а эскалация противоборства с Наполеоном в то время не выглядела перспективной.

В этой достаточно критической ситуации Александр I совершает шаг, значение которого недостаточно оцененили современники и почти вовсе не заметили потомки: 14 декабря 1807 года Александр усилил закон от 20 февраля 1803 года, запретив освобождать крепостных целыми селениями иначе, как по указу о вольных хлебопашцах.

Эта акция, казалось бы, не сильно задевала интересы помещиков, и без того игнорировавших возможность освобождения собственных рабов. Однако, с учетом того, что вслед за тем вплоть до самого 1861 года практически не было принято никаких иных серьезных законодательных мер в отношении крепостного права (чего, конечно, нельзя было предвидеть в 1807 году!), поправка от 14 декабря сыграла колоссальную роль. Ведь она практически полностью пресекла возможность помещиков сгонять крестьян с земли!

Тем самым на многие десятилетия в России законодательно запрещалась возможность помещиков бороться с ростом аграрного перенаселения в собственных владениях, сколько бы ни было у них излишних сельских подданных, буквально мешающих дышать друг другу. Большинство помещиков, не так уж и богатых землями, впредь могло либо освобождать крестьян, наделяя имеющейся землей (сколько бы ее ни было) и не оставляя себе ничего или почти ничего (как это и случилось после 1861 года), либо должно было терпеть постоянно ухудшающиеся условия существования – что они в основном и делали.

Закон о «вольных хлебопашцах» не обладал универсальной силой – его можно было обойти: он не распространялся на дворовых слуг, которых можно было отпускать на волю и так, запросто. А юридическая грань между дворовыми и обычными крестьянами не была четко определена и узаконена. Однако злоупотребление таким правом приводило помещика к конфликтам и с властями, и с крестьянами, и не могло кардинально помочь ему избавиться от большинства излишних крепостных.

Не возбранялось помещику и отправлять крестьян на сторонние заработки, в том числе – сдавать в наем на фабрики, оставляя в деревне их семьи в качестве заложников.

Но все имевшиеся возможности радикально улучшить положение поместий оказывались недостаточными.

В итоге за все время действия закона (до 1858 года) только около 1,5 % всех крепостных сумели получить волю, воспользовавшись данной схемой.

Александр I, таким образом, не сумев побудить помещиков к освобождению крепостных и не имея возможности добиться своего силой, буквально закрутил выпускные клапаны в каждом имении, уподобив их котлам, давление в которых нагнеталось ростом числа жителей – практически до взрыва, который едва не произошел накануне 1861 года.

Понимал ли тогда тридцатилетний император будущие последствия своего решения? Это – вопрос гадательный. Но, во всяком случае, этот акт проливает свет на истинную идеологию Александра I – и не только его одного; чуть ниже мы к этому вернемся.

После 1807 года вынужденная пауза во внутриполитической борьбе продолжилась: было ясно, что первоочередной остается борьба за внешнеполитическую независимость. На это наталкивал Александра весь конгломерат внутренних российских проблем.

Особое внимание уделялось усилению армии. Здесь важную и полезную роль сыграл А. А. Аракчеев, возглавлявший с января 1808 года в течение двух лет Военное министерство, а затем – Военный департамент Государственного Совета. Жестокий и трусливый карьерист (всю жизнь избегал малейшей возможности появиться на поле боя!) оказался, при всем при том, великолепным реформатором артиллерии. Это закрепило его авторитет как администратора.