В ноябре 1925 года Дзержинский подписал проект решения Специальной комиссии Политбюро: «Агентурную разведку в настоящем ее виде (организация связи, снабжение и руководство диверсионными отрядами на территории Польской республики) – ликвидировать. Ни в одной стране не должно быть наших активных боевых групп, производящих боевые акты и получающих от нас непосредственно средства, указания и руководство… Зона границы на нашей стороне должна быть целиком очищена от активных партизан, которые самостоятельно переходят границу для боевой работы. Их надо эвакуировать, никоим образом, однако, не озлобляя их, но, наоборот, оказывая им, как и перешедшим на нашу сторону или эвакуированным с той стороны партизанам, помощь. Их в общем (кроме ненадежных) не надо распылять, а сводить в военные единицы или другие группы с тем, чтобы в случае войны или другой необходимости использовать их как ценнейший материал».

Взрывы, поджоги и налеты прекратились как по мановению руки. «К концу 1925 года, – сообщает учебник истории, – партизанское движение в Западной Белоруссии было прекращено». Кроме коммунистических, на территории «Крэсов Всходних» действовали повстанческие отряды партии белорусских эсеров, Союза крестьянской самообороны, литовских националистов.

Бесспорно, что, став на путь инкорпорации присоединенных земель, основатели Польского государства породили межнациональный конфликт. «Отношения между государством и его непольскими жителями, – писал историк А. Хойновский, – с самого начала характеризовались конфликтом. Большинство украинцев, белорусов… оказались под польской властью против своей воли». Национальные меньшинства в составе новой Речи Посполитой составляли не менее 36 процентов от общего количества населения. Однако, отвергнув принцип конфедерации, поляки приступили к созданию национального государства, взяв курс на усмирение и полонизацию национальных меньшинств и в конечном счете поглощение их польским этническим элементом. «Граница политическая должна стать границей этнической», – говорил министр просвещения Станислав Грабский; система образования, наряду с колонизационной политикой, была одним из главных инструментов полонизации – начальное обучение в сельской местности велось только на польском языке и исключительно польскими учителями. Отсюда – социальное, экономическое и культурное подавление белорусского и украинского народов, переселение на их земли поляков, так называемых осадников, как правило, отставных военных, получавших лучшие наделы и одновременно исполнявших полицейские функции, что еще более обостряло межнациональные отношения. Национальный гнет в восточных воеводствах вел лишь к росту национального самосознания местного населения, ожесточенному сопротивлению полонизации, доходившему до актов насилия с обеих сторон, росла популярность радикально настроенных групп, в том числе прокоммунистических. На западноукраинских землях заметной силой в 30-е годы стала Организация украинских националистов, осуществившая целый ряд террористических акций, в том числе убийство министра внутренних дел Б. Перацкого, руководившего «пацификациями» на Галичине и Волыни. Украинцы, по мнению С. Хорака, «считали себя в состоянии постоянной войны с поляками».

Согласно опросу, проведенному среди жителей Полесья, поляки, по их мнению, жили богаче, одевались лучше, отличались «высокомерностью характера и очень не любили евреев».

«Они считали польскими Вильно, Пинск, Тарнополь, Львов и прилегающие к ним районы, – вспоминал бывший французский посол в Варшаве. – Однако достаточно было посетить эти территории, чтобы убедиться, что они таковыми не являются. Здесь не чувствовалось, что находишься в Польше. Впрочем, и сами польские власти, несмотря на все их уверения, чувствовали себя здесь почти что за границей. Местных жителей они не считали настоящими поляками».

Белорусские и украинские националисты искали поддержки у правительств Германии, Англии и Франции. Простой люд, особенно молодежь, с одобрением и симпатией взирал на соседние БССР и УССР. Там, за советским забором, гремели фанфары, парадировали стахановцы и физкультурники, рупора вещали о счастливой жизни свергнувших эксплуататоров трудящихся в единой «семье народов», где таквольно дышит человек. Оттуда доносилось нескончаемое хоровое пение и завывание акынов: «Мне Ленин любимый, мне солнечный Сталин и сердце, и жизнь, и дыхание дали…» (М. Горькой перед смертью горько пошутил: «У нас поют даже камни».)

Правда, через забор не разглядеть было, как под победные марши войска Красной Армии и ОГПУ не успевали подавлять вспыхивавшие то там, то здесь восстания разных народов, которые уже вдоволь «надышались». В Армении, Грузии, Чечне, Дагестане, Туркестане, Казахстане, Калмыкии… Усмирение производилось с применением артиллерии, бронепоездов и аэропланов, сопровождалось разрушением селений, показательными расстрелами «порочного(?) и бандитского элемента», порой поголовным уничтожением мужского населения, по уровню оси буденновской тачанки. «Пацификаторы» Перацкого в подметки не годились карателям С.М. Буденного, И.П. Уборевича, И.П. Белова, П.Е. Дыбенко.

Нередки были случаи, когда жители приграничных районов Польши перебегали в СССР, но вместо грезившегося рая обычно оказывались в узилище, как вражеские шпионы и диверсанты. «Наш дальний родственник Иван Мацкевич ночью тайно перешел границу, и о нем долгие годы ничего не было известно, – вспоминала жительница Молодеченского повета Е.П. Шнейдер. – Только после Великой Отечественной войны он объявился в деревне больным, изможденным, беззубым стариком – после десяти лет каторжных работ на Колыме». Любопытно, сколько «карацуп» с верными «мухтарами» на этих бедолагах карьеру сделали и сколько орденов заработали? (Пограничник-следопыт Никита Карацупа с детства поражал мое воображение богатырскими подвигами: официально он «задержал 388 нарушителей границы, проявив героизм, уничтожил 129 шпионов и диверсантов, не сложивших оружия».)

Одним словом, между двумя государствами с момента их возникновения существовала глубокая пропасть.

В 1932 году Советский Союз заключил с Польшей (а также с Финляндией, Эстонией и Латвией) договор о ненападении, который в мае 1934-го был пролонгирован еще на десять лет. Как показало время, в глазах кремлевского руководства он стоил дешевле бумаги, на которой писался. Ну не любил Сталин «фашистскую Польшу» и гонористых поляков. В этом его чувства абсолютно совпадали с чувствами Гитлера.

В советском военном планировании Польша рассматривалась как наиболее вероятный противник, союзник Германии и первая преграда на пути «красных полков» в Европу. Так, в 1937 году, уже находясь в тюремной камере, маршал М.Н. Тухачевский не переставал грезить о новом походе на Вислу: «На ближайший отрезок времени «бить противника на его территории» означает бить польско-германские силы на польской территории». Главный удар Красной Армии, обеспеченный внезапным вступлением в Западную Белоруссию и Украину «армий вторжения», маршал предлагал наносить из района южнее Полесья «в центр Польши», где и должно, по его расчетам, произойти решающее столкновение.

Польское правительство отвечало большевикам взаимностью, предпочитало дружить с нацистами, самозабвенно рвалось делить с ними несчастную Чехословакию, тешилось иллюзией своей «великодержавности» (Польша – «основной фактор европейского равновесия») и делало все, чтобы не допустить Советский Союз к участию в европейской политике. При обсуждении договора о коллективной безопасности польское правительство категорически отказывалось от любой комбинации, где одной из сторон были бы Советы. Как доказывал специалист по международному праву Юлиан Маковский, «СССР не принадлежит к сообществу цивилизованных стран, поскольку не имеет общих с ними понятий общественных, религиозных, этичных и правовых. В этом смысле он находится в том положении, в каком были до него Китай, Турция, Япония до их принятия в сообщество».

Польские генералы до конца 1938 года основное внимание уделяли разработке военных планов против Советов. Лишь когда фюрер потребовал вернуть немцам немецкий город Данциг, разорвал пакт о ненападении и предложил «глобально урегулировать» отношения, поляки конкретно задумались о войне с Германией, до последнего рассчитывая, что Англия и Франция «не допустят», а Гитлер «не решится» – надо с ним только быть построже. «Не немцы, а поляки ворвутся в глубь Германии в первые же дни войны!» – бравировал посол в Париже Ю. Лукасевич.

В отношении Советского Союза польские политики продолжали демонстрировать совершенно замечательную твердость, временами переходящую в необъяснимую слепоту и даже глупость, про мнению Эдуарда Даладье, «величайшую глупость». На все предложения союзников заручиться военной поддержкой восточного соседа министр иностранных дел Юзеф Бек неизменно отвечал высокомерным отказом. В августе 1939 года, утомившись уговаривать поляков хоть что-нибудь сделать для обеспечения безопасности своей страны, министр иностранных дел Франции Боннэ инструктировал своего посла в Варшаве: «Мы в качестве союзников имеем все основания просить уточнить, каким образом они собираются без помощи русских организовать вооруженное сопротивление в случае возможной германской агрессии. Ввиду принятых на себя обязательств, мы имеем полное право получить исчерпывающий ответ на этот вопрос». И получил 19 августа исчерпывающий ответ полковника Бека: «Это для нас вопрос принципа. Мы не имеем военного соглашения с СССР, и мы не желаем его иметь».

В Варшаве полагали, что, если Красная Армия придет на помощь, выдворить ее обратно будет невозможно. «Коммунизации» страны польское руководство боялось больше любого нашествия. «Независимо отпоследствий, – заявил главный инспектор вооруженных сил маршал Эдвард Рыдз по кличке Смиглы, – ни одного дюйма польской территории никогда не будет разрешено занять русским войскам. Это привело бы к оккупации части страны и нашей полной зависимости от Советов».

Поэтому, когда фюрер предложил Кремлю произвести четвертый раздел Польши, советский Генсек с радостью утвердил пакт с Германией. В беседе с Георгием Димитровым Сталин разъяснил свою позицию: «Уничтожение этого государства в нынешних условиях означало бы одним буржуазным фашистским государством меньше! Что плохого было бы, если бы в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую систему на новые территории и население». Какие могут быть сомнения? Польша была государством враждебным, «панским» и «фашистским», соответственно уничтожение его – делом прогрессивным и полезным для пролетариата.

Невероятно, но факт подписания советско-германского соглашения ни о чем не заставил задуматься польское руководство, ну хотя бы: против кого собираются дружить два тоталитарных режима? В договоре с британцами возможность войны Польши на два фронта даже не рассматривалась.

Утром 31 августа 1939 года Гитлер подписал директиву № 1, согласно которой нападение на Польшу должно было начаться 1 сентября в 4.45 утра.

В тот же день В.М. Молотов сделал доклад на внеочередной сессии Верховного Совета СССР. Под бурные овации в честь мудрого Вождя, аплодисменты и смех депутатов нарком объяснил суть советско-германского пакта:

«Нам всем известно, что с тех пор, как нацисты пришли к власти, отношения между Советским Союзом и Германией были напряженными… Но, как сказал 10 марта товарищ Сталин, «мы за деловые отношения со всеми странами». Кажется, что в Германии правильно поняли заявление товарища Сталина и сделали правильные выводы. 23 августа следует рассматривать как дату великой исторической важности. Это поворотный пункт в истории Европы, и не только Европы. Совсем недавно германские нацисты проводили внешнюю политику, которая была весьма враждебной по отношению к Советскому Союзу. Но теперь ситуация изменилась, и мы перестали быть врагами…

По советско-германскому соглашению Советский Союз не обязан воевать ни на стороне британцев, ни на стороне германцев. СССР проводит свою собственную политику, которую определяют интересы народов СССР, и больше никто…

Советский Союз заключил пакт о ненападении с Германией, между прочим, в силу того обстоятельства, что переговоры с Францией и Англией натолкнулись на непреодолимые разногласия и кончились неудачей по вине англо-французских правящих кругов. Эти люди требуют, чтобы СССР обязательно втянулся в войну на стороне Англии против Германии. Уж не с ума ли сошли эти зарвавшиеся поджигатели войны?…Если эти господа имеют такое страстное желание воевать – пусть воюют сами, без Советского Союза. А мы посмотрим, что они за вояки».

Вечером случилась провокация в Гляйвице.

«Нестерпимые польские акции» вынудили миролюбивую Германию действовать.

В соответствии с планом «Вейсс» немцы сосредоточили против Польши основные силы Вермахта – 42 кадровые дивизии, в том числе 6 танковых и 4 моторизованные. Еще 15 дивизий находились во втором эшелоне.

Группа армий «Север» – 3-я и 4-я армии – под командованием генерал-полковника Теодора фон Бока наносила удар по «Польскому коридору» из Померании и Восточной Пруссии. Разгромив находившиеся там войска противника, ее основные силы должны были продвигаться к реке Нарев. Трем армиям группы «Юг» генерал-полковника Герда фон Рундштедта, наступавшим из Силезии и Словакии, предстояло разгромить польскую группировку в Галиции и большой излучине Вислы и развивать наступление на Варшаву, отрезая пути отхода противнику из Познаньского выступа. Моторизованные дивизии должны были захватить ключевые переправы на Висле. Таким образом, немцы, используя выгодное географическое начертание польских границ и идеи «молниеносной войны», намечали совершить прорыв обороны с двух направлений, в темпе осуществить охватывающий маневр в глубину и окружение основных польских сил западнее Варшавы.

«Необходимо достигнуть решающего успеха за короткое время, – внушал Гитлер главнокомандующему сухопутных войск генерал-полковнику Вальтеру фон Браухичу. – В течение 8–14 дней должно стать ясно, что Польша погибнет».

Силы вторжения насчитывали около 1,5 миллиона человек, 2379 танков и 9824 орудия и миномета. Их поддерживало более 2000 самолетов 1-го и 4-го воздушных флотов.

На западной границе против возможного французского наступления были развернуты 11 кадровых дивизий группы армий «Ц», не имевших никаких планов, кроме указания соседей не раздражать. Допускались исключительно ответные меры, причем не вызывающие противника на активность.