Винсент

      Двигаясь медленными уверенными шагами к машине, Винсент слушал лишь цокот своих каблуков. Особенно приятно было их слушать после таких разговоров. Он ощущал себя победителем. Тем человеком, кто сам выбирает свой путь, свою сущность… И даже свою смерть. Ей он отвечал «В другой день…» Ему вспоминалась одна фраза из известной саги, где персонажи говорили смерти: «Не сегодня», но она понравилась ему не до конца. Именно так думает большинство людей. Они отнекиваются, отворачиваются, стремятся избежать – это не дорога победителя. А значит, я не откладываю, как призывник, ненужный момент, а назначаю его сам: «В другой день!»

      Ночь темна. А Винсент пьян, хоть и не слишком сильно. И в очередной раз садясь за руль с мутным сознанием, с нетвёрдыми руками, с глазами, которые закрываются сами собой, он просто сказал: «В другой день».

      Не волновало, в какой. В этом году или в следующем. Зимой или летом. Трезвым или пьяным. Просто в другой.

      Повороты давались ему легко. Как обычно. Всё как обычно. Он, его машина, его тело, его дорога. Дорога шла своим чередом. Завтра в Стамбул. Там Башкурт. Точно будут просить скидки. Скажет время тяжёлое и всё такое. До чего это банально. Время не бывает тяжёлым. Как и лёгким тоже не бывает. Всё это касается только людей. Как и проблемы тоже касаются только людей. Так же глупо говорить про тяжёлое время, как говорить, что у времени могут быть проблемы. Нет никаких проблем у времени. Есть только данность. А Густав. Да. Крут он всё-таки. Есть чему поучиться – всегда слушает. Всегда учится сам. Вот именно этому стоило бы у него учиться. Прям как старец. Эдакий старинный мудрец, который впитывает в себя вселенское знание. Интересно, а у него с женщинами вообще всё ок? Вроде бы какие-то у него бывали, а вот подробней. Надо бы спросить. Хотя попробуй у него спроси. Сам же спросишь, сам же потом на свой вопрос отвечать будешь. Этому бы тоже поучиться у него. Хитёр. Крут и хитёр.

      Поворот ушёл в сторону сильнее предыдущих, и машину повело круче, левее, на встречную. 140 км/час. Нет проблем же вернуться обратно, да ещё и с такой техникой: 300С силён на поворотах, резина только обкатанная, на ней в гонках можно участвовать. Чуть пройти поворот, и как раз вернуться на свою полосу. И, правда, как в гонках – оставить лишь малый зазор у левого края при повороте направо. И потом вернуться на свою полосу.

      Два белых огня спереди. Фары. Прям впритык… Тормозить нет смысла – направо уже не вернёшься.

      Ни капли нервов. Ни капли страха. Винсент просто мгновенно протрезвел. Разбиться – так разбиться. Не самая глупая смерть, какие бывают. И в любом случае он выбрал её. А значит стоит подтвердить это. Просто быть уверенным до конца. Ботинок лёг на педаль газа…

Он не очень осознал и совсем не мог вспомнить, как именно он объехал ту машину. Вроде слева от неё прям по кромке дороги, при том, что его ещё сильней занесло. Вроде не так. Эти все вроде… Вроде… Вроде…

      И совсем не вроде, что он жив. Жив, и его даже не задело.

      Винсент взглянул на удаляющуюся машину в зеркале заднего вида и сказал. Первый раз в жизни он сказал это После, а не До: «В другой день».

Кэтрин

      Кэтрин не до конца понимала, что вообще происходит с этим щенком – он просто не хотел есть. Он не делал ничего особенного: не стонал, не скулил, не гавкал – он просто не ел. И смотрел на неё. Своими добрыми карими глазами, просящими помощи. От неё.

Она уже связалась с несколькими лучшими ветеринарами в городе. Потом со своим отцом, который связался уже с лучшими ветеринарами, известными только узкому кругу лиц, где одних денег недостаточно, чтобы получить помощь. И потом анализы. И потом снова консультации. И новые анализы.

      И всё говорило об одном – собака полностью здорова. Об этом говорили все и всё… Только не одно «но». Его глаза. Кэтрин видела в них смерть. Да, она была молодой, но всё же журналисткой, которая побывала много где, и много чего видела. Смерть нельзя с чем-то спутать, смерть везде одинакова. И сейчас эта смерть сидела внутри этого зверя и смеялась над ней.

      Ей надо было что-то делать. Это странное «что-то». Что-то ещё, когда всё уже сделано. Когда все и сказали, что ничего делать не надо.

      Она хотела поговорить с Густавом. Её картина счастья с ним была под угрозой. Он ей доверился. Доверил этого щенка, который просто перестал есть на второй день.

      В её планы не входило звонить ему самой, да ещё так рано. Мужики всегда не выдерживали и суток. Но не он. Он был другой. И это казалось ей судьбоносным. Не такой как другие и созданный только для неё. И он должен её понять. Она не виновата, что щенок не ест. Она сделала всё, что можно было. Что требовалось. И, может, ничего и страшного. И всё же. Надо позвонить ему…

      Густав почти сразу взял трубку: «Да, Кэтрин. Привет»

      Первым делом, конечно, она улыбнулась: «Густик, я… Как дела у тебя?»

      Ей уже не хотелось говорить про кого-то ещё, кроме них. Кроме их будущего. Кроме счастья, которое их ждёт.

      «Отлично. Занят немного только. Как там Добби?»

      Она замялась. А что с ним? Да всё с ним в порядке. В конце концов, чего она напридумывала: куча врачей с массой средств современной медицины за бешенные деньги не нашли вообще никаких даже поводов волноваться. Не то чтобы какие-то недуги. А отдавать щенка ему обратно всё равно через неделю. Вон он уже вроде и кушать просится…

      «Добби отлично. Не пойму только, когда хочет есть… Но отлично. Я посоветовалась с парой знакомых врачей, они сказали, что такое бывает. Так что… Мы увидимся?» – конечная фраза выскочила просто на излёте после полного набора слов и плохо сочеталось с последней фразой Густава – стало выглядеть, будто она его и не слушала: «То есть я хотела спросить, может, мы как-нибудь погуляем, когда ты освободишься?»

– Конечно. Конечно, погуляем.

– И я ещё хотела спросить насчёт щенка…

      Густав перебил её: «Кстати, да. Я же хотел забрать его пораньше. Почти всё закончил. Быстрее, чем ожидал, и заберу его… Как насчёт послезавтра днём? Часа в 3?»

      Кэтрин выдохнула с облегчением: «Да, конечно. Мы же погуляем тогда?»

– Да-да, обязательно. А что ты хотела сказать насчёт Добби? А то я перебил. С ним же всё хорошо?»

– Да нет, ничего. – она нежно улыбнулась в трубку. – Просто мне кажется, что я уже начинаю по тебе скучать…

      Поговорив ещё пару лёгких минут и пожелав «спокойной ночи» Кэтрин положила трубку и, встав из-за стола, направилась к холодильнику. Красное сухое из Бургундии стояло на дверке. Налив полный бокал, она выпила его наполовину и улыбнулась. Скоро он будет с ней. У них идёт всё, как надо. Она умеет заботиться о своей второй половине и, уж точно, сможет позаботиться и о нём. Как и он будет заботиться о ней.

      Кэтрин повернулась и снова встретилась глазами со щенком, который лежал в точно таком же положении, что и с самого утра. «Да всё с ним порядке. – подумала девушка. – Просто грустит по своему хозяину. Чего я разволновалась. Он отдал мне собаку на передержку. Я всё делала и делаю, как надо. Ну мало ли не ест. Всякое бывает. Другие бы и никаких анализов не делали, не то что уж приёмы у лучших врачей. Всех на уши поставила. И ради чего? Нет же повода даже. Да и щенок совсем молодой. Сам по себе не помрёт. По анализам всё в порядке, значит и жить будет. И в конце концов, даже если и помрёт, то не в эти 3 дня. А дальше Густав разберётся сам. Такой мужчина в чём угодно сам разберётся. Что мне тут решать? Слишком много мне ответственности, уже устала от этого… Хотя, может, и стоило спросить у него, почему собака перестала есть? Хоть бы в курсе был… Вздор собачий! Это уж не моё дело. Я всё, что он просил, сделала? Сделала. Собака жива здорова – конечно. Видно любому, что здорова. А панику сеять – это всё истеричность, от которой избавляться надо. Да и Густаву бы вряд ли понравилось, что я бью тревогу попусту. Всё тут в порядке. Через 3 дня меня всё это вообще не будет заботить. Заберёт себе щеночка, а там пусть помирает, хоть через минуту, уже не моя ответственность… Моя ответственность теперь быть счастливой. И Густав теперь должен будет об этом заботиться. Надо быть красивой и держать его на поводке покороче. Всё это сработает, как и всегда работало».

      Кэтрин отвернула от собаки глаза и налила себе второй бокал.

Густав

      За окном снова задул ветер, деревья закачались, затанцевали и стали листвой обнимать друг друга как старые друзья.

      Сейчас необходимо было съездить в ближайший магазин, закупить палёного алкоголя для реализации ещё одной интересной идеи – у Владимира Аркадьевича была дочь с двумя несопоставимыми, но не редкими особенностями физиологии: пристрастие к алкоголю и больные почки при этом. Он, безусловно, ей приглянулся ещё два месяца назад, и она не раз дала понять, что хочет много большего, чем просто любоваться им издалека.

      К тому моменту, как Густав сел в машину, за окном уже начался дождь, не сильный, но, очевидно, подающий заявку на продолжительность. Ирландец очень любил такую погоду – она отлично подходила под раздумья и ещё лучше подходила под настроение огорчённых и расстроенных им людей, уверяющих себя, что «небо теперь плачет вместе с ними». Удивительно детское представление о природе, часто присутствующее в исторических описаниях: битвы, коронации королей, инаугурации президентов разными людьми описываются с прямо противоположной погодой, словно речь идёт о разных событиях, времени и месте. Неутомимое желание подтвердить своё мнение, предрасположить к себе, создать необходимый фон, и это же так просто, когда есть такая могучая, но немая сила, так ярко выражающая своё мнение, бесконечный источник подтверждения любых идей и мыслей. И, видимо, многие считали за грех это не использовать в своих целях.

      Когда-то на Руси «слепые дожди», то есть дожди, идущие при свете Солнца, называли «Царевна плачет» из-за того, что сверкающие капли напоминали слёзы. Такому обозначению было хоть какое-то основание. Но делать из природы политическую пропаганду казалось и вовсе лицемерным.

      «Вот такие вещи ярко отражают низость человека. – подумал Густав, заводя машину. – Они достойны просто умирать и не более».

      Ехать надо было минут 7-8, за несколькими поворотами стояло отдельное здание, ещё со времён СССР, где сервис, цены и общая обстановка как нельзя подходяще предполагали продавать спиртное, в том числе и нелегального происхождения, и в том числе в запрещённое время.

      Перед зданием было какое-то подобие парковки. И сейчас на ней стояли серая «Лада» девятой модели, все двери которой были распахнуты настежь. Внутри сидело два человека, выставив ноги на улицу. По глазам виднелось, что выпито не мало, и что, наверно, столько же не хватает долить.

      «Слышь, братан! – окрикнул один из них Густава. – Крутая тачила. Подкинь нам, скажем на…. Пиво». Даже с 10 метров амбре от накуренного и залитого за воротник чувствовалось весьма мерзкое и едкое, словно наложилось слоями на кожу за долгое время.

      Быдловатые полухулиганы. С трудом способные отличить Эйнштейна от Эйзенштейна. Со школы не читавшие ни одной книги и не то чтобы Ремарка или Стейнбека, а вообще любой книги. Ни этики, ни эстетики. Зато ярко выраженное желание вливать в себя спиртное и требовать этого вливания от окружающих, словно эти окружающие обязаны им. Ведь кто-то же должен занимать эту нишу, а раз не хочешь сам, то плати тому, кто занимает это место за тебя. И плати так, чтоб ему хватало занимать её дальше. А то ведь и тебя затянет то ли заодно, то ли вместо себя…

      Неинтересная и бесполезная добыча.

      «Конечно, подкину», – сказал ирландец и изменил направление в их сторону. Лица их явно обрадовались – видимо, до этого проходившие мимо них либо игнорировали, либо отнекивались по разным причинам.

      Позвал тот, что был на заднем сиденье. Он был более трезв, чем тот, что развалился на пассажирском кресле рядом с водительским. Теперь воняло ещё сильнее.

      «А чего пиво-то? – спросил Густав, находясь от них уже в полуметре. – Водяры? Конины, лучше?»

      «Сука, да… Конины надо бы», – задумался сидевший спереди, хотя ему-то как раз было достаточно.

      Густав достал кошелёк и, вытащив оттуда 5-тысячную купюру, передал её сидевшему на заднем сиденье. Оранжевый цвет денег ударил обоим в глаза.

      «Нихуя даёшь, брателло». – сходя на шёпот произнёс он, разглядывая в своих руках деньги.

      «А мне… Мне тоже давай» – начал было второй, но ирландец уже протягивал ему вторую такую же купюру.

– Ну чтоб тебе не было обидно…

– От души, братан…

      Первый чуть очухался: «Слышь, тебя как звать-то, братан, давай с нами. Конины раздавим…

– Густав. Густав Глиссон.

– А-а-а. Заморский пахан значит…

– Вроде того… Ментов не видели поблизости?

– Спят, суки. Васяна гуляет, бля. Куда им.

– Так ты Васяна?

– Он самый нах. А за рулём вон Серый.

      Густав достал из внутреннего кармана пиджака складной нож и воткнул его под челюсть первому, прикрыл дверцу и чиркнул по шее второго. Кровь забрызгала все сиденья, двери, обивку. Васяна даже пытался закрыть рану ладонью, денежной купюрой, но было бесполезно: их мозг к этому моменту уже не работал. Их мозг не понимал, что смерть перестала подкрадываться к ним, а просто пришла сразу.

      Густав вложил нож в ладонь Серому, сжал его руку и направился к входу в магазин.

      Большая честь, конечно, для таких алкашей умереть от его руки, но один раз они ему помешали.

      Пару месяцев назад своими вопросами и намёками они спугнули одну из его возможных жертв на этой же самой парковке. Та низкорослая хрупкая девушка явно подметила Густава, но тут же села в свою машину, заметив этих двоих. Гнаться за ней смысла не было, не такая уже красивая и интересная она была с виду. Но осадок остался, и уж точно не стоило ждать, когда такое случится снова.

      В магазине, кроме продавца, разумеется, никого не было. Собственно, и продавец не совсем присутствовал – невысокая полная женщина лет 55, не обращая ни на что внимания смотрела телевизор, какую-то программу о географии.