Глава 3

За переменами, происходившими в его теле, Оуден наблюдал с холодным любопытством врача. Он ожидал, что эти перемены дадутся ему тяжелее, что некоторое время он будет стыдиться того, кем стал. А ему было все равно, как будто что-то надломилось внутри. Если обратного пути нет, какой смысл сокрушаться?

Он все еще мог дышать на поверхности, но это давалось ему тяжелее, как будто воздух внезапно сделался неприятно горячим. Зато у него появились жабры – совсем небольшие на шее и крупные на груди, прямо над легкими. Управлять ими Оуден не мог, их работа была инстинктивной. На воздухе они закрывались сами собой, защищая жаберные щели от повреждений.

Еще у него довольно быстро сформировались перепонки между пальцами на ногах и руках. Но они были прозрачными и эластичными, они ему не мешали. Ногти начали удлиняться и крепнуть, он подозревал, что на их превращение в полноценные когти уйдет две-три недели. На некоторых участках кожи появилась чешуя, пока еще хаотичными островками, едва заметная. Однако и это было лишь начало… Ну и он стал сильнее. Это тоже отрицать нельзя.

Глядя на Седара, он понимал, что это не предел. Он пока застрял в переходном периоде, а потом у него будет больше чешуи, появятся небольшие гребни-плавники на лодыжках и локтях, полностью изменятся глаза – станут угольно-черными, лишенными радужки и зрачка. Возможно, это как-то отразится на его силе… Сложно сказать. Но зачем вообще говорить? Ему оставалось лишь принимать.

Сам себе он с непривычки казался уродцем. Не то чтобы это было проблемой… Просто – факт. Он бы от себя шарахнулся. А остальные – нет: когда он выходил в колонию, к нему относились точно так же, как к другим мерам, его не выделяли среди них. Но, конечно, никто и не думал воспринимать его как прежнего Оудена.

Меры оказались благожелательней, чем он предполагал. Первые дни после перевоплощения ему позволили остаться в выделенной ему комнате, привыкнуть, подготовиться… Потом его позвали на вылазку. Он сказал, что не готов, но Седар лишь усмехнулся:

– Ты никогда не будешь готов, потому что никто не был. Нам остается только брать и делать.

Умом Оуден понимал, что у него есть жабры, что он может дышать под водой – будет дышать! Но ему потребовалась вся сила воли, чтобы решиться на прыжок с борта в синюю тьму. Он не знал, что там скрывается, и был уверен, что что-то пойдет не так. Он не представлял себя мером, даже став им.

Пока его разум метался на грани паники, тело работало исправно. Жабры открылись, ему не пришлось учиться дышать, это было так же естественно, как дышать на поверхности. Может, даже естественней. Плавал он все равно неуклюже, ему остро недоставало той грации, с которой двигались другие меры. Но и здесь его никто не торопил. Остальные постоянно были рядом, охраняя его, Оудену не требовалось ни охотиться, ни собирать водоросли. Он всего лишь оглядывался по сторонам.

И тут было, на что посмотреть! Он-то привык к тому, что Левиафан – это беспросветная синь от горизонта до горизонта. Вода, сливающаяся с небом. Из разнообразия только дожди и грозы. Планета, которая утонула миллиарды лет назад, так ничего и не породив.

Но на глубине его ожидал совсем другой Левиафан. Его новым глазам хватало даже скудного света, долетавшего с поверхности, чтобы различить десятки цветов, сотни форм, блеск и движение… Он не видел дно, оно было слишком далеко. Зато он видел гигантские водоросли, тянувшиеся оттуда, переплетавшиеся, волновавшиеся вокруг него. Как лес на архивных картинках, сохранившихся в колонии! И среди этих водорослей процветала жизнь: от крошечных серебристых бликов рыбок до вялых и сонных гигантов.

Оуден был заворожен этим. Он ненадолго забыл о своих сожалениях, он вообще не думал, кто он такой. Он просто смотрел вперед, впитывая в себя новую реальность.

Это не значит, что он совсем уж потерял контакт с окружающим миром. Когда Седар подал сигнал о возвращении, Оуден безропотно подчинился. Он уже усвоил, что меры общались со своим лидером открыто, дружески, но всегда слушались его, а любой спор карался очень сурово. Только с такой дисциплиной можно было выжить в водах Левиафана.

Когда они по выдвижной лестнице поднялись на корабль, Оуден с удивлением обнаружил, что здесь ему дышать чуть тяжелее, да и двигаться – тоже. Плавать человеком и плавать мером – совсем разные ощущения. То, что он испытывал там, было похоже на полет, для него просто не было границ. А здесь он снова стал одним из многих, прикованных к ограниченному пространству кораблика.

– Ну как, понравилось? – усмехнулся Седар.

– Да.

– Наслаждайся, пока можешь! Новичков недолго балуют. Когда твое тело окончательно изменится, будешь работать наравне со всеми.

– Я знаю.

Таков был договор, и Оуден собирался неукоснительно его исполнять. Он уже убедился в том, что его племянницу спасли. Меры свою часть сделки выполнили. Да и он выполнит, куда ж он денется. Никто и никогда не превращался из мера обратно в человека.

Его жизнь на корабле тоже сделалась другой. Здесь ему больше не приходилось работать, он стал одним из избранных. Оуден мог пойти куда угодно, делать что угодно, и везде его встречали с почетом. Ощущения от этого были двойственные. С одной стороны, приятно, когда для тебя нет запретов и тебе все пытаются угодить. С другой, он видел, что на него теперь смотрят не как на человека. Тот Оуден, которым он был раньше, для них умер. Но, может, это и правильно? Все они выросли с мыслью о том, что меры – особенные. Было бы глупо относиться к ним так же, как к людям!

В ожидании следующей вылазки он большую часть времени проводил в залах отдыха, как и другие меры. Он знал, что некоторые используют недолгие периоды покоя, чтобы повидаться со своей бывшей семьей. Оуден пока не был к этому готов.

Поэтому он укрывался в полутьме душных залов, пропахших выпивкой и дурманным дымом, и просто ждал. Он знал, что рано или поздно Лаирда появится на сцене. Он не ошибся.

В залах отдыха всегда кто-то пел, чаще – женщины, изредка – мужчины. Мерам больше нравилось смотреть на женщин, а все в колонии было подчинено их интересам. Женщины, чаще всего знакомые ему, выходили в пятна света в нарядах, которые шили сами. Эти наряды больше открывали, чем закрывали, однако так и было задумано. После перевоплощения меры теряли возможность иметь детей, но не интерес к женщинам. Поэтому они слушали из зала и тихое мурлыканье, и переливы сильных голосов, и выбирали, выбирали… Некоторые певицы даже не пытались изобразить скромность, они сходили со сцены прямо в ожидающие их объятия и удалялись вместе с мером в закрытые спальни.

Но Оуден знал, что Лаирда не такая, он ведь и раньше наблюдал за ней. Она поднималась на сцену, как царица. Ее наряд не был скромным, но она никогда не обнажала слишком много. И меров она могла вознаградить разве что благосклонным взглядом, никому не дозволялось дотрагиваться до нее без ее согласия, а она своего согласия никогда не давала.

Оудену было интересно, узнает ли она его. Заметит ли вообще? Когда в глаза бьет яркий свет, не так-то легко разглядеть, кто скрывается во мраке зала! Но Лаирда к такому привыкла. Кажется, она ему кивнула! Он не был уверен, но сердце все равно забилось быстрее. Он тонул в волнах ее голоса, как в мутной воде, его измененный слух воспринимал песню иначе, и по телу прокатывалась приятная дрожь.

Когда Лаирда закончила петь, он ушел. Он знал, что будет петь кто-то другой, но после ее голоса это казалось чуть ли не святотатством. Оуден хотел, чтобы в его памяти осталась только она. Сам же он не спешил мелькать перед ней – он хотел, чтобы она помнила его человеком. Даже если ей он никогда не был нужен.

Он не отправился на отдых сразу. Оуден ненадолго вышел на палубу, чтобы понаблюдать за бесконечно далекими звездами чужого неба. Он прекрасно знал историю колонии, но одно дело – знать, другое – по-настоящему верить, что его предки видели эти звезды вблизи. Оуден подумал, что чем больше поколений будет меняться на Левиафане, тем слабее станет вера в происхождение колонии. Однажды, может, придумают легенду покрасивее и поверят в нее… Например, что колонию подняли со дна морского на своих плечах меры.

Бросив прощальный взгляд на манящую гладь воды, Оуден направился к себе. Он опасался, что, если останется тут чуть дольше, не выдержит, нырнет. А это равносильно самоубийству – он даже не найдет путь обратно! Поэтому ему следовало оставаться осторожным, пока он не до конца разобрался в силе своих инстинктов.

Меры спали в собственном крыле колонии. Комнаты у них были побольше, чем даже у врачей, и с лучшей обстановкой. Возможно, людям, особенно с детьми, такое распределение не понравилось бы, но людей сюда и не пускали.

Даже в поздний час на этаже не было тихо. Еще бы! Меры жили по своему графику, они могли позволить себе сон, когда угодно, а ночь они отдавали развлечениям. Нет, в редких спальнях царила тишина… возможно, потому что там никого не было. Из других же доносились звуки весьма специфических фильмов, смех женщин, порой нескольких сразу. Для Оудена это все не стало сюрпризом, он усвоил, что здесь всегда так живут. Может быть, и он будет, но уж точно не сейчас.

Он направлялся к своей комнате, когда одна из дверей открылась, выпуская в тесный, но чистый и ярко освещенный коридор две фигуры. И обе были прекрасно знакомы Оудену.

Одна – высокая широкоплечая фигура его нового командира. Все меры были в отличной форме, но Седар выгодно отличался даже от них. Возможно, поэтому он и стал главным, Оуден пока не разобрался, как тут лидера выбирают. Его в любом случае больше интересовала спутница Седара.

Лаирда. Конечно, она – и вместе с тем, не она. Не такая Лаирда, какой она обычно была в реальности и в его мечтах. У женщины, которая вышла в коридор, не было холодной гордости царицы. Она раскраснелась, торопливо поправляя смятое платье, растерявшее часть блесток. Ее косметика размазалась, волосы были взлохмачены. Лаирда выглядела потрепанной… использованной. Да почему только выглядела? Она и была такой. Обостренные мутацией чувства Оудена безжалостно подмечали все: ее блестящий взгляд, отпечатки когтистых рук на ее светлой коже, запах, исходящий от нее… Она пришла сюда за тем же, за чем приходят остальные женщины.

А главное, это было ей не в новинку. Она чувствовала себя на этаже меров, как дома, и Седар по-хозяйски обнимал ее за талию. Она принадлежала ему! И принадлежала уже давно.

Вот, значит, как… Не было никакой гордой богини. Все это Оуден придумал сам. Она отвергла его не потому, что ждала настоящей любви – ничего личного вообще! Просто от лидера меров она могла получить куда больше, чем от врача.

Оуден не знал, что сказать им. Должен был что-то сказать, а слов не было, и он просто застыл на месте, как дурак. Но они и не ждали от него слов. Лаирда и Седар прошли мимо него, смеясь, мер провожал свою любовницу обратно в квартал людей. Лаирда скользнула по Оудену равнодушным взглядом, и узнавания в этом взгляде не было. Возможно, в темноте она и правда не узнала… А может, он был недостаточно важен, чтобы его помнить. Сколько их у нее было вообще – отвергнутых поклонников? Безликие рыбы по сравнению с ее истинным господином!

Это его не касалось. Оуден снова и снова повторял себе, что не имел никаких прав на нее. Любовь ничего не дает, она не позволяет обладать! Лаирда никогда ничего не обещала ему, да он и не собирался преследовать ее. Но все же… Ему было легче, когда ее образ, пусть даже придуманный им, стоял на пьедестале. Ему хотелось любить ее и дальше, болезненно и безответно, потому что это сохраняло в нем связь с человеком, которым он был когда-то.

Но теперь связующая нить разорвалась. Как бы он ни старался, он уже не смог бы забыть. Когда он пытался представить себе божественную девушку, поющую в луче белого света, память нещадно подбрасывала ему образ покрасневшей, одергивающей подол платья девицы с блестящим влажным взглядом. Ее любить он уже не мог…

Человек, которым он когда-то был, сделал еще один шаг во тьму.

* * *

Они все знали, что это будет странная посадка. Не жесткая, а именно странная, потому что никто толком не мог предсказать, как она пройдет.

Киган вообще несколько дней ходил по «Северной короне» и вопил, что никакого полета не будет, потому что это просто невозможно. Его нельзя было осуждать за это: их челнок, «Стрела», изначально был спроектирован для посадки на любую твердую поверхность. Твердую! Предполагалось, что там, где человек в состоянии построить колонию, есть хоть какая-то твердь. Водные миры почему-то не приняли во внимание.

Поэтому Кигану пришлось немало повозиться, но он все-таки справился. Он изменил «Стрелу» так, что она должна была и приводниться, и потом стартовать с воды. Но это в теории. На практике же, никто не мог предсказать, как дело пойдет. Альда всегда любила океаны, но прожить на воде всю жизнь ей как-то не улыбалось.

Еще одна сложность заключалась в том, чтобы найти корабль. На прежних миссиях они приземлялись неподалеку от колонии, иногда – в тайне от ее обитателей. Это давало им определенную свободу действия. На Кеплере так не получится: вокруг корабля только и есть, что вода. Они не смогут подобраться к нему незамеченными, им сразу придется признаваться в том, кто они и откуда… по крайней мере, отчасти.

Нужно ведь еще найти эту колонию! Рале составил примерный маршрут корабля, как и велела ему капитан. Но где гарантия, что маршрут не изменится за секунду? «Стреле» нужно было оказаться рядом с кораблем, а не грохнуться прямо ему на палубу. Это не порадовало бы никого.

Так что миссия, которая вроде как считалась не очень важной, на практике оказалась чертовски сложной.

Когда «Стрела» оторвалась от «Северной короны» и полетела вниз, Альда с удивлением подумала, что это, возможно, последние спокойные часы перед бурей. Надо же! Раньше тряска крошечного челнока казалась ей серьезным испытанием. Но теперь она привыкла, она доверяла Кигану. Она знала, что он отлично управляет кораблем и никто из них не погибнет во время этого путешествия. Но вот что будет дальше?

На их прошлом задании атмосфера планеты чуть не уничтожила «Стрелу». Здесь же все прошло гладко – никакого излучения, никаких грозовых фронтов. Челнок прошел через пространство, как горячий нож через масло, и теперь приближался к воде. Иллюминаторов не было, и Альда не могла выглянуть наружу, она лишь чувствовала, что они уже близко… к чему-то. Она пока и сама толком не понимала, к чему.