Он продолжал верить, что их можно заставить жить как прежде, с помощью силы. Он не учёл лишь одного – им нечего было терять, и в этом была их сила. Он верил, что всегда будет сильнее, пока во время взрыва в самом центре Тель-Авива не погибла его любимая внучка Лиора.

Именно дед назвал её так – Лиора, «Мой Свет». И она действительно была для него светом. Из всех его внуков Лиора была единственной, кого он баловал и готов был проводить с ней всё своё свободное время.

– Я не люблю сюсюканий! – резко говорил он внукам, если кто-то из нас ластился к деду. Он говорил это всем, кроме Лиоры. Казалось, он любил её больше всех на свете.

Когда это случилось, мы не сразу поняли что произошло. По телевизору в то время каждый день показывали кадры с резуль-татами взрывов, но все старались жить обычной жизнью и делать вид, что ничего не происходит. Так и в тот вечер мы сначала не обратили внимания на кадры с места взрыва в самом центре Тель-Авива. Мы к тому времени уже привыкли, что у нас постоянно что-то взрывается.

Потом вдруг бабушка спохватилась, что как раз сегодня Лиора собиралась с подругами в Тель-Авив «делать шопинг». Мы стали ей звонить, но её телефон не отвечал. Не отвечал и телефон её подруги, с которой она ушла. Тогда мы всерьёз забеспокоились.

Дед помчался в одну больницу, куда доставляли раненых, отец – в другую. Среди раненых Лиоры не было.

– Ну что ж, – сказал дед, – если её не обнаружим среди раненых, будем искать в морге.

Он старался казаться спокойным, но его лицо при этом было бледным, как мел. О её гибели нам сообщили глубокой ночью. Мы опознали её по украшениям.

После смерти Лиоры дед совершенно отошёл от дел и теперь подолгу сидел в своём кабинете не включая свет. Никто из нас не решался его тревожить.

– Они всё-таки достали меня, – произнёс он одну единственную фразу.

Он ко всему потерял интерес, продал свои теплицы, гостиницу и переехал жить в Тель-Авив, купив шикарную квартиру у самого моря в престижном комплексе.

Когда мы ушли из Газы, разъярённая толпа арабов, ворвавшись в его теплицы, с каким-то остервенением уничтожала всё, что только было возможно. Спустя всего лишь месяц после этого едва ли кто-то мог подумать, что когда-то здесь были теплицы.

Во время одного из рейдов в Газу наши летчики превратили гостиницу деда в груду развалин. Однако самого деда это известие оставило совершенно равнодушным. С тех пор, как не стало Лиоры, он мало интересовался тем, что происходит вокруг.

Отец 

 Глядя на моего отца в детстве, дед иногда говорил: -"Поколение из пластика!

   Им далеко до нас – людей из стали". Он часто повторял эту фразу, если речь шла о молодежи. Сколько я помню деда, он всегда был очень сильным физически, гордился собственной силой и до определенного возраста дед чувствовал свое превосходство над молодежью во всем. Даже будучи уже довольно пожилым человеком, он мог дать фору молодым и в физической выносливости, и в быстроте реакции, и в силе интеллекта. Но с годами им все больше овладевало беспокойство из-за того, что он не находил среди молодых людей похожих на него самого. Их не было ни в его семье, ни в окружавшей деда жизни. Это тяготило его прежде всего потому, что он не находил людей, которые бы смогли в будущем сохранить ту жизнь, которую строил дед и его поколение. Ему казалось, что он будет жить вечно в том мире, который создавал всю свою жизнь. Но мир вокруг него стремительно менялся и дед не хотел принять этих перемен. Мир деда олицетворяли такие офицеры как он. А в новом мире, который стремительно вытеснял старый, главной ценностью были деньги, и им было подчинено абсолютно все- наука, образование и даже отношения в семье. Деньги давно уже стали главным стимулом в жизни общества и каждого живущего в нем человека. Деньгами измерялась в новой жизни ценность искусства, общественные идеи, значимость каждого человека. В отличие от прежних времен, когда армия воспринималась как некое братство, принадлежать к которому было честью для каждого, теперь многие новобранцы смотрели на армейскую службу лишь как на досадное препятствие, которое не обойдешь. Они испытывали досаду оттого, что вынуждены были тратить массу драгоценного времени, которое могли бы использовать с гораздо большей пользой для себя, овладевая востребованной профессией или просто зарабатывая деньги. А уволенные в запас солдаты и офицеры, прибывая на военные сборы, продолжали обсуждать свои гражданские дела- заключенные сделки, перспективы или недостатки различных денежных фондов, биржу, где больше платят за ту или иную работу и какая профессия более перспективна в плане заработка, даже во время несения службы. Офицеры стали смотреть на армию, как на трамплин в бизнес, политику или просто как надежный фундамент будущей гражданской жизни. В отличие от них, дед всегда воспринимал армию как особую, высшую касту, которая возвышается и над коммерцией, и над политикой, и вообще над всем. Поэтому он всю жизнь смотрел свысока на штатских, особенно на профессоров и вообще интеллигенцию, которых считал никчемными болтунами и бездельниками. Он был убежден, что миром должны править сильные личности, такие как он. И поэтому в тех изменениях, которые стремительно происходили вокруг него, он видел едва ли не свою личную трагедию. -Кто меня заменит?! -однажды воскликнул он. Больше всего его мучила досада от того, что собственные дети были не похожи на него.

   Особенно дед страдал из-за того, что его единственный сын всегда был далек от него .

   Мой отец рос слабым и болезненным ребенком. В школе его постоянно дразнили за нездоровую бледность и худобу . Вдобавок ко всему, он был ужасно неловким, что также было причиной многих насмешек над ним. Дети пользовались тем, что отца можно было безнаказанно дразнить и безжалостно третировали его. Слабый и болезненный, он к тому же был очень робким ребенком и поэтому боялся отвечать на насмешки.

   Возможно причиной этой робости было его детство , прошедшее на самой границе с Газой.

   Время тогда было особенно неспокойное. С той стороны границы без конца приходили вооруженные группы федаинов, которые безжалостно убивали всех, кто попадался им на пути. Они не делали счета ни с женщинами, ни с детьми, иногда полностью вырезая небольшие поселки. Первыми, кто принимали на себя удар, были еврейские поселения на самой границе, в одном из которых и прошло детство моего отца. Израильтяне тоже не не оставались в долгу , подвергая массированным обстрелам селения по ту сторону границы. Это была настоящая война, в которой обе стороны были безжалостны и ни за что не хотели уступать.

   В ответ на рейды нашей армии в Газу, федаины отвечали еще более жестоким террором. Они шли убивать даже не думая о путях отступления-казалось, что собственная жизнь не имела для них абсолютно никакого значения. Это было похоже на жестокую драку двух ослепленных взаимной ненавистью людей. И во всем этом росли и формировались мой отец и его сестра Мириам.

   Мой отец смертельно боялся федаинов и этот страх не оставлял его ни днем, ни ночью.

   По ночам он делал вид , что спит, а сам прислушивался к каждому шороху- не идут ли фидаины. Но услышать что-либо ему мешала собственная кровь, стучавшая у него в ушах от страха.

   Когда отец был еще совсем маленьким, то утром, перед тем, как отправить его в детский сад, бабушка мыла и переодевала его, потому что от постоянного испуга он мочился во сне.

  Из-за вечного страха, мой отец плохо учился, с трудом вникая в суть того, что говорили учителя. Из-за этого его считали тугодумом и лентяем.

   В школу он приходил вечно невыспавшийся и от этого заторможенный, бледный, со страхом в глазах . И то, как он выглядел, было причиной постоянных насмешек со стороны других, более бойких детей.

   От этих насмешек отец искал защиты у деда. Но дед воспитывал его по своему. Дед привык все проблемы решать с позиции силы, и страхи сына приводили его в ярость. -"Ты позоришь меня!"– орал дед и гнев его был совершенно неподдельным. Ведь он мечтал видеть своего сына сильным и бесстрашным, а тот рос пугливым хлюпиком. И когда однажды отец просил у деда защиты, тот лишь пригрозил ему, что если он будет бегать к нему жаловаться, то " еще не так получит", только уже от самого деда.

   -"Не смей реветь!"– орал дед на моего отца, когда тот плакал от обиды или страха.

   И отец давился слезами, но плакать боялся.

   -Если ты не будешь сильным и не сможешь ответить на каждый удар еще более сильным ударом,то завтра о тебя будут вытирать ноги как о тряпку!-учил он сына.

   Отец отвечал на насмешки как мог и отчаянно дрался со своими обидчиками, но только в том случае, если знал, что за спиной у него дед. Его отчаянность в драках была продиктована не решимостью, а страхом перед наказанием, которого он боялся больше, чем своих обидчиков. Хилый и очень ранимый, он не мог нанести своим противникам серьезного ущерба и тех очень забавляли его отчаянные и безуспешные попытки постоять за себя.

   Но однажды все изменилось. В тот день дети как обычно дразнили его и не заметили, что слезы на его глазах уже совсем другие. Это были слезы не страха, а злости. Все накопившиеся обиды и страх вдруг, в одно мгновение, превратились в злость, и он набросился на своего противника, обезумев от ярости.

   Эта ярость придала ему сил и противник отца растерялся от такого неожиданного напора . Мой отец набросился на самого сильного из детей в их классе, силы были явно неравными, но это не помешало отцу жестоко расправиться со своим обидчиком. Он выбил ему несколько зубов и сломал нос. Во время этой драки он впервые испытал очень непривычное и возбуждающее чувство кровожадного злорадства. Ему хотелось бить и топтать ногами своего врага целую вечность… Никто из детей не решался вступиться за избиваемого и лишь подоспевший учитель спас наконец вконец избитую жертву моего отца.

   Разумеется, что у отца после этой драки были серьезные проблемы в школе, но дед как-то замял скандал и потом, в кругу семьи, не раз выражал свое удовлетворение в связи с этой историей. -Наконец-то ты становишься мужчиной!– Хвалил он сына.

   После того случая уже никто не решался насмехаться над моим отцом. Все стали бояться его и обходили стороной, за глаза называя не иначе как психом.

   А сам отец после той истории стал мстительным, злобным и еще более болезненно реагировал на любые скрытые насмешки окружающих.

   Вся его жизнь с того дня была подчинена одной цели- доказать всем, что с ним придется считаться каждому. Весь накопленный за свою короткую жизнь страх он теперь перерабатывал в ярость, которую обрушивал на своих врагов.

   Ненависть и агрессия- это тот яд , который однажды попав в душу уже не выводится, но постоянно требует выхода.

   Он сильно изменился. Если раньше его нужно было заставлять учиться, то теперь мать буквально силой отрывала его от учебников и тетрадей. Многие предметы давались ему до этого с большим трудом, а ошибки, которые он часто делал на уроках в классе, служили предметом постоянных насмешек для других детей. Раньше, когда над ним начинали смеяться, он путался еще сильнее и совершенно терялся, что в свою очередь вызывало у одноклассников еще большее веселье.

   Но теперь он часами сидел над учебниками, чтобы исключить любой повод для насмешек. Ему это удалось. Он добился того, что учителям было абсолютно не к чему придраться, будь то грамматика или математика.

   Возвращаясь от доски после успешного решения задачи или грамматических упражнений, он победоносно смотрел на одноклассников. Те отводили взгляды. Одноклассники его не любили. Отец рос замкнутым, подозрительным и мстительным ребенком. В жестоких драках он компенсировал недостаток силы яростью. Чтобы стать сильнее, отец без устали истязал себя бесчисленными упражнениями и кроссами, но приходил в отчаяние от того, что долгое время совсем не менялся внешне, оставаясь все таким же чахлым.

   Он злился на самого себя и эта злость питала его упорство. Но в конце-концов его усилия увенчались успехом. Он выработал в себе необычайную выносливость и по мере того, как рос , его тело обрастало мышцами, сначала едва заметными, потом все более рельефными и, наконец, никто уже не мог узнать в атлетически сложенном юноше чахлого ребенка, каким отец был в детстве.

   -Пускай не ты, а тебя боятся!– этот девиз деда стал и его девизом, и он следовал ему всю свою жизнь.

   В детстве и юности дед был для него образцом для подражания во всем, недосягаемой вершиной, к которой он тянулся изо всех сил. Он копировал своего отца в поступках, жестах и даже интонациях. Если ему нужно было решить для себя, как поступить в той или иной ситуации, он думал прежде всего о том, как бы поступил в этой ситуации его отец. Дед был для него символом силы, чем-то вроде полубога и вопроса о том, какой путь выбрать в жизни, для моего отца никогда не существовало- он собирался стать военным, так же как и дед.

   Когда отцу исполнилось четырнадцать лет, он поступил в военную школу. Никто не верил тогда, что он будет служить в боевых частях, станет офицером, сделает завидную военную карьеру . Но потом отец обошел многих своих товарищей , с детства отличавшихся силой и считавшихся более способными, чем он.

   А тогда, все лишь посмеивались между собой над его амбициями из-за тщедушной внешности. Однако очень скоро все эти насмешки прекратились и его уважали за фанатичное упорство, необычайную выносливость и отчаянность.

   Никто из его одноклассников и не предполагал, что он когда-нибудь в жизни испытывал чувство страха.

   -"Я победил свой страх!"– Однажды рассказывал мне отец о тех днях, и глаза его светились при этом счастливым огнем.

   Что-то детское осталось в нем на всю жизнь. Даже спустя годы, когда некоторых из его одноклассников уже не было в живых, он по-прежнему помнил свои детские обиды и, вспоминая о них, испытывал то же злорадство от мести, что и тогда – в далеком детстве. Он с удовольствием рассказывал мне как "проучил" кого-нибудь из своих обидчиков и при этом радовался будто ребенок. А я , глядя на него в такие минуты, испытывал сложное чувство не то сострадания , не то удивления… Как-будто из нас двоих отцом был не он, а я.

   Это чувство уязвленного самолюбия во многом диктовало его поступки всю жизнь. Где бы он ни находился, отец везде требовал к себе особого отношения- особого обслуживания в ресторане или гостинице, особых знаков почтения на работе или в банке.Он все время как-будто боялся, чтобы его в чем-то не ущемили. К окружавшим его людям он относился недоброжелательно-отец все время боялся , особенно, если человек, с которым его сталкивала жизнь, был умнее или в чем-то превосходил отца. Страх перед конкуренцией быстро превращался в ненависть, и отец не останавливался уже ни перед чем, чтобы уничтожить своего настоящего или мнимого врага, собирая на того доносы и компромат. Сам отец объяснял свою неразборчивость в средствах жестокими законами конкуренции Но скорее всего, такое поведение отца было связано с его детством, с тем страхом и унижениями, которые он пережил.

   -Мне часто казалось, что я победил свой страх раз и навсегда, – Как-то признался мне отец , – Но оказалось, что страх лишь прятался на время, когда я гнал его от себя или пытался вытоптать в себе. А потом он опять возвращался ко мне .... И каждый раз мне снова и снова приходилось выдавливать из себя этот страх, как накопившийся гной".

   Будучи подростком, отец серьезно занимался боксом. Именно занятия боксом и были тем прессом, которым он выдавливал из себя гной страха. И еще, ринг стал для него тем местом, где он как аккумулятор подпитывал свою ярость. -"Ты должен разрывать своего противника уже одним взглядом!"– учил его тренер и отец как никто другой понимал эти слова.

   -"Чтобы не бояться самому, мне нужно было постоянно видеть страх других-своих врагов", рассказывал мне отец.

   Возможно именно с этими чувствами и были связаны его более чем суровые приказы, когда он служил на территориях. Он тогда был уже командиром батальона.

   Отец относился к числу тех офицеров в армии, которые считали политику устрашения противника самым эффективным средством решения всех проблем.

   Местные арабы действительно боялись его, потому что все время страдали от постоянных рейдов, блокады дорог, городов и многого другого, что делали солдаты под его командованием. -Они должны постоянно испытывать страх! Только тогда мы сможем быть уверены в своей безопасности,– наставлял он своих подчиненных. Но боялись его в основном те, кто по разным причинам не могли оказать ему достойное сопротивление- гражданское население городов и деревень.

   Вооруженные же группы на каждый наш удар отвечали еще более жестоким ударом.

   Наверное они думали точно так же как мои отец и дед- если ты не ответишь на удар противника еще более сильным ударом, то станешь тряпкой для ног.

   Отец всю жизнь ненавидел арабов. Он не мог простить им свой детский страх и готов был мстить за это всю жизнь. Он мог без всякого к тому повода перекрыть центральную улицу арабского города или арестовать человека только за то, что он несмотря на запрет пересекать закрытую улиц,у все же осмелился пробраться в аптеку за лекарствами или в магазин за хлебом.

   Солдатам на блокпостах он велел во время досмотра машин разбирать их чуть ли не до последнего шурупа, будь то машина с рабочими, товаром или перевозка больного, нуждающегося в срочной медицинской помощи.

   Начальство ценило его за исполнительность, жесткость и служебное рвение. Он был незаменим при осуществлении самых суровых приказов командования. В отличие от других офицеров, смягчавших, например жесткий режим блокады территорий, отец никогда не колебался при выполнении приказов, от которых страдало гражданское население. Жалость и сострадание были ему совершенно чужды. Скорее всего именно благодаря этим качествам он был на хорошем счету у армейского командования и довольно быстро продвигался по карьерной лестнице. Подчиненные же наоборот недолюбливали его за часто бессмысленные в своей жестокости приказы. Обычные человеческие чувства по отношению к больным, старикам и женщинам с маленькими детьми были ему неведомы и солдаты, проводившие ночные рейды в арабских деревнях по его приказу, выражали свое недовольство глухим ворчанием.

   Мы видели отца редко, а со своей сестрой Мириям он и вовсе почти не общался. Если она пыталась ему что-то говорить, то отец сразу же резко обрывал ее: -"Не суйся!". Тетя была сильно обижена на него, но отца это похоже не волновало. То время , когда в детстве он буквально держался за юбку бойкой и бесстрашной сестры, безвозвратно прошло. Моя мать гораздо лучше находила с Мириам общий язык, чем родной брат. Мириам бывала у нас не часто, но меня всегда тянуло к ней. А с отцом отношения у меня никогда не были простыми. Со мною отец был строг, говорил редко и единственной, для кого он сделал исключение и в ком души не чаял, была моя сестра Лиора. Видя дочь, он как-будто оттаивал , позволял ей взбираться на него, как на дерево и, посадив на плечи, носился с нею по всем комнатам и саду. В такие моменты сам был похож не на отца, а на ее брата-подростка.