III

– Здравствуйте, я к Узбеку, – сказал Малыш вахтёрше.

– К кому? – спросила вахтёрша.

– В триста сорок пятую.

– А, так бы сразу, а то узбеки какие-то. Гости до одиннадцати вечера!

– Само собой!

– И никаких пьянок-гулянок и всяких там выходок!

– Обещаю!

– Обещает он, ага! Чтоб в триста сорок пятой тихо выходные прошли, ну да, конечно!

Малыш прошёл мимо окошка вахтёрши, с лестницы ему навстречу уже спускался Узбек.

– Здорово, Малыш!

– Здорово, Узбек! Ты, стало быть, любишь порядок нарушать?

– Кто, я? Никогда! Если только иногда, то в окно ночью за догоном вылезу, то бабу тайком проведу. А так нет, ты что! Хотя было как-то, когда бабу в окно на верёвке поднял, но это только раз, – засмеялся Узбек, – принёс?

Малыш открыл пакет, Узбек заглянул, в пакете блестела ноль семь беленькой.

– О, заебись! И у меня ноль пять. Надо будет вечером за догоном идти, – усмехнулся Узбек.

Поднялись на третий этаж заводского общежития, повернули направо, прошли несколько дверей и оказались возле обшарпанной двери, на которой ручкой было написано «345». Узбек отпер её, пропустил вперёд гостя и следом зашёл сам. Комната была квадратов восемнадцать, слева от входа стоял буфет с крашеными белыми дверцами, на столешнице буфета – электрическая двухкомфорочная плитка. Справа от входа тарахтел старенький холодильник «Саратов». Из остального – две кровати, два шкафа и стол с двумя стульями возле окна. Кровати стояли возле правой стены, разделяла их тумбочка, ещё одна тумбочка стояла в изголовье ближней к входу кровати. У противоположной стены между шкафами на тумбочке располагался телевизор.

– Ты с соседом, что ли, живёшь?

– Ага, он уехал вроде на пару дней. Сегодня, в общем, его точно не будет. Не любит он, когда я бухаю. Особенно с друзьями. Мы его доёбывать начинаем. Но этот крепкий попался. Обычно у меня соседи после первой пьянки съёбываются.

– А он с тобой не пьёт, что ли?

– Боится, наверное, – засмеялся Узбек, – ладно, хуй с ним. Давай свою в холодильник поставь, а начнём с моей, она уже вспотела.

Узбек достал поллитровку из холодильника и поставил туда принесённую нольседьмую. Также он достал из буфета два стакана и поставил их и бутылку на стол. Потом опять полез в холодильник, достал оттуда сало и банку огурцов.

– У соседа родители в деревне живут, вот балуют иногда.

– У вас общие продукты, что ли?

– Да нет, я просто не спрашиваю. Может, съедет быстрее. Люблю один жить, – Узбек опять засмеялся.

Он достал из буфета нож и булку черного хлеба. Сели за стол. Узбек нарезал сало и хлеб, открыл банку огурцов. В это время Малыш открыл бутылку и налил по полстакана.

Взяли. Подняли. Чокнулись. «За встречу!» Выдохнули. Выпили. Занюхали ломтиком хлеба.

Узбек взял бутылку и разлил по второй. Малыш положил ломтик сала на хлеб и отправил бутерброд в рот.

– Малыш, ты чё, ёбана! После первой не закусывают!

Взяли, подняли, чокнулись, выдохнули, выпили.

Малыш на закуску доел бутерброд, Узбек откусил кусок солёного огурца.

– Ну вот, пошло дело!

– Узбек, всё хотел спросить, как там у вас в цехе-то дела?

– Да так же всё. Начальство хуйнёй страдает. Перед капремонтом пришёл начальник, говорит: «Пишите, что нужно сделать». Написали. И хули? В итоге в капремонт сделали хорошо если половину. Этого нет, того нет, времени тоже нет. Стали пускаться. То не подключилось, другое по пизде пошло. Начальники на нас – нихуя не работаете! Мы же им и говорим: «Вот же писали, что надо сделать и то и другое». Знаешь, что ответили? «Так надо было настаивать!» Настаивать, ёб твою мать!

– В общем, всё как обычно, – грустно улыбнувшись, Малыш вылил остатки водки в стаканы. Набралось едва ли по четвертинке.

Узбек глянул на стаканы:

– Не, так дело не пойдёт!

Он встал, дошёл до холодильника, взял ноль семь и по пути к столу открыл. Сев за стол, он долил в стаканы до нормы и поставил бутылку.

Взяли, чокнулись, выдохнули, выпили, закусили.

– У тебя-то как? – спросил Узбек.

– Да нихуя. Ну что начальником отделения стал, это ты слышал, наверное. Одна мозгоёбка. Наряды, бумажки, начальник мозги ебёт то одним, то другим.

– Зато по зарплате лучше.

– Да лучше ли! Это у вас цех крупнотоннажный, а у нас что? Я получаю, поди, чуть больше твоего, а гемора выше головы. Ещё ведь штрафы выписывают то за одно, то за другое.

– А ты не нарушай, ёбана.

– А я, что ли, нарушаю? Вот ты накосячишь, получишь депремию, а начальник твой получит за тебя пизды. И что, он виноват в этом? Плохо дисциплину, блядь, поддерживает.

Малыш взял бутылку и наполнил оба стакана до половины.

Взяли. Приподняли. Выпили. Медленно выдохнули.

Узбек, не прожевав до конца бутерброд, заговорил:

– Не, ну а хули! Нас начальник тоже ебёт. За всякую хуйню причём. В производстве не понимает нихуя! Только одно знает: «Надо работать». Как будто мы хуи ходим пинаем. Вам же, говорит, турбину даже покрасили, почему вы не работаете? Ну дурак или нет, а? Эта турбина, блядь, с пуска цеха, больше тридцати лет! Покрасили они её, блядь!

– А хули! Эстетика производства, – подняв вверх указательный палец, произнёс Малыш.

– Пошла она на хуй, эта эстетика, – сказал Узбек и взял бутылку.

Налив по стакану, он посмотрел сквозь бутылку на свет:

– Осталось ещё на раз. Надо идти.

Малыш взял свой стакан:

– А хули! Нихуя! Пойдём!

Узбек взял свой. Выпили. Погода была тёплая, потому одеваться долго не пришлось. Напоследок допили то, что осталось в бутылке, и, обувшись, пошли в ближайший магазин. Находился он совсем рядом. Зайдя, сразу отправились в ликёро-водочный отдел. Выбирали недолго. Посоветовавшись, взяли сразу литр. На закуску брать ничего не стали. Оплатили покупку на кассе и, стараясь не попадаться на глаза вахтёрше, вернулись к Узбеку. Разулись, прошли к столу. Сели. Узбек не очень ловкими движениями распечатал бутылку и плеснул из подрагивающего горлышка в два стакана.

Взяли. Звонко чокнулись. Поднесли. Выпили.

– Слушай, – вдруг сказал Узбек, – кажется, мы кое-что забыли.

– Что?

– Баб надо! Надо было бутылку вина прихватить и девчонок позвать. У меня тут есть. Они и пойдут.

– Нахуя?

– Вот именно на него, – засмеявшись, сказал Узбек, – вином напоить и засадить. Не разговоры же с ними разговаривать.

Узбек опять засмеялся.

– Да баба-то нахуя? Ну хочешь, мне засади, – сказал, улыбаясь, Малыш.

Узбек недоумевающе посмотрел на Малыша:

– Ты чё, ебанулся?

– А чё такого-то? Мы вон с Андрюхой как-то бухали-бухали, а потом я ему говорю: «Слушай, а хочешь меня выебать? Ну это не как пидоры, не подумай, а просто из любопытства». А он такой: «Да похуй, давай!» Ну портки сняли, да он мне засадил. Больновато, но хуйня. По пьяному-то делу. «Давай, – говорю, – теперь я тебе». «Да вообще похуй! Давай!» Ну и я ему засадил. Туговато, но тоже хуйня. Ну и всё, дальше бухать.

Узбек посмотрел на Малыша и как будто даже немного протрезвел:

– Ты угораешь, ебать, что ли?

Но, видя по лицу Малыша, что тот, похоже, говорит вполне серьёзно, добавил:

– Слышь, нахуй! Я щас сделаю вид, что нихуя не слышал, а ты вали отсюда на хуй, понял?

– Да ты чё, Узбек! – растерянно произнёс Малыш. – Да нормально всё. Ты не подумай! Я ж не пидор. Ну не хочешь, как хочешь. Пузырь-то добить надо.

Малыш потянулся к бутылке, чтобы разлить ещё по одной. Но Узбек стал ещё более серьёзным:

– Я говорю, пошёл на хуй отсюда!

Узбек встал. Рука Малыша замерла в сантиметре от бутылки. Он сидел с вытянутой рукой и снизу вверх смотрел на Узбека. Узбек тоже как будто застыл, глядя на Малыша. Нельзя сказать, чтобы во взгляде Узбека были злость или раздражение, но было в них что-то, что заставило Малыша подняться.

– Н-ну л-ладно, – чуть запинаясь, сказал он, – пойду тогда.

Узбек ничего не ответил. Он молча провожал Малыша глазами, пока тот не дошёл до входной двери, обулся и наконец, что-то пробурчав на прощание, вышел. Узбек сел, посмотрел на бутылку, взял её, налил себе полстакана водки и выпил.

– Ну пиздец, – сказал он вслух.

В бутылке было ещё много. За окнами вечерело, но было ещё не очень поздно.

«Не дело вечер проёбывать», – подумал Узбек. Он взял бутылку, закрыл её крышкой и пошёл обуваться. В общаге нет проблемы найти, с кем выпить, особенно если есть что. Узбек знал, к кому можно пойти, и, закрыв двери комнаты, отправился продолжать вечер.

Когда Узбек вернулся, было уже совсем поздно и в комнате было темно хоть глаз выколи. Узбек был куда пьянее, чем когда он выходил несколько часов назад. О своём собутыльнике он уже и думать забыл. Узбек стал раздеваться, готовясь ко сну. Спать Узбек любил голым, поэтому, сняв штаны и майку, он бросил их на стул, а затем снял и трусы, кинув их поверх. Уже голым он дошёл до буфета, взял чайник и прямо из носика попил теплой воды. Затем он вытер рот рукой, подошёл к кровати, отдёрнул покрывало и, распластавшись, лёг. Под ним что-то зашевелилось. Не успел Узбек сообразить, как раздался крик, и кто-то отчаянно стал спихивать его с кровати. Наконец Узбек свалился на пол, а некто вскочил с кровати и, подбежав к выключателю, щёлкнул им. Яркий свет резанул по глазам. Узбек зажмурился. Наконец он разглядел своего соседа, стоящего возле входной двери, где находился выключатель. Сосед оторопело смотрел на Узбека. Когда Узбек зашевелился, пытаясь подняться, сосед пришёл в себя и закричал:

– Ты чё, охуел?! Так набухался, что уже похуй – мужик или баба! Или ты этот?..

Узбек был покрепче своего соседа, поэтому тот даже в ярости побоялся сказать вслух слово, так и застывшее у него на языке. Узбек, поднявшись, сам пытался понять, что происходит.

– Ты же уехал вроде. Какого хуя ты тут делаешь?

– Вернулся вот, я вообще-то тут живу!

– Да ты хуйню-то не неси, – наконец собрался с мыслями Узбек, – ну перепутал кровати. Нужен ты мне, ещё хуй об тебя марать.

Узбек отошёл к своей кровати и, глянув на соседа, залез под покрывало.

– Выключи ты свет, ебать, и ложись. Не буду я к тебе приставать, придурок.

Когда сосед выключил свет и вернулся к кровати, Узбек, подавив смешок, сказал:

– Разве что чуть-чуть.

– Пошёл на хуй! – завопил сосед и выскочил из комнаты.

Неизвестно, где он был всю ночь, но когда, ближе к полудню, Узбек проснулся, ни соседа, ни его вещей в комнате уже не было.

IV

Кузя был заместителем начальника цеха почти два десятка лет. И кто бы ни был при нем начальником, все знали – все вопросы решает он, Кузя. О повышении или об отпуске, об отгуле или о подмене, по любому поводу шли к нему. Как он скажет, так и будет. А говорил он обычно тихо, вкрадчиво и один раз. И этого было более чем достаточно, и человек уже шёл, да какой там шёл, бежал выполнять. Нельзя сказать, любили ли Кузю подчинённые или уважали, но точно испытывали трепет, когда он звонил и просил кого-то зайти в свой кабинет. И вот, этот человек, Кузя, человек, который навёл в цехе идеальный порядок, пожалуй, впервые, не знал, что ему делать и какие слова подобрать в предстоящем разговоре. Он сидел за своим столом и думал о том, что собирался сказать, но никак не мог сформулировать свою мысль. В дверь постучали.

– Войдите, – сказал он и даже как будто заволновался.

Дверь открылась. Заглянула женщина средних лет:

– Можно?

– Да, да, – сказал Кузя и жестом указал ей на стул.

Она вошла. Среднего роста, без особых примет, лет чуть за тридцать, короткая стрижка под мальчика и деланно жёсткое выражение лица подростка. Женщина прошла и села у стола, напротив Кузи. Кузя сидел положив руки на стол и смотрел на женщину, не зная, как начать разговор. Наконец он собрался с мыслями:

– Антонина, я, честно говоря, не знаю даже, как начинать этот разговор… Впервые такое у меня за всю мою жизнь… В общем, жалуются на тебя коллеги…

Антонина сидела молча и смотрела вроде бы на Кузю, но как будто сквозь него.

– Жалуются, в общем, на тебя коллеги… Говорят, что ты к ним… Я даже не знаю, как тут сказать… В общем, что ты к ним пристаёшь.

Антонина сфокусировала взгляд на Кузе, но ничего не сказала.

– Говорят, проходу не даёшь. Наедине боятся оставаться. Пойми меня правильно, я не хочу осуждать или что-то ещё. Я даже не знаю, что тут думать, я правда с этим впервые сталкиваюсь. Но, послушай, так же нельзя. Ты порождаешь нездоровую обстановку в коллективе. Твои предпочтения – это твоё личное дело… Но это всё не должно сказываться на работе.

Антонина сидела и слушала. Она то смотрела на Кузю, то куда-то сквозь него. Кузя ждал какой-то реакции, ждал, что Антонина по крайней мере покраснеет. Но не было ничего. Будто бы он говорил не о ней. Вся эта ситуация начинала выводить его из терпения, но он старался держать себя в руках.

– В общем, я не хочу во всё это вникать, но чтобы я больше ничего подобного не слышал.

– Или что? Уволите меня? – наконец спросила Антонина.

Кузя словно ждал этого вопроса, но, как на него ответить, он так и не придумал.

– А ты бы как поступила на моем месте? Мне жалуются аппаратчицы, что ты к ним пристаёшь, лезешь целоваться, обнимаешь, караулишь в душе.

Они боятся с тобой мыться, видя, как ты на них смотришь. Мне даже говорить всё это странно. Неужели ты не понимаешь?

– Да кто они-то? Одна она… – не выдержала Антонина. – Нравится она мне, понимаете?

Кузя оторопел от такого признания:

– Антонина! Ты что несёшь, – не выдержал он, – она женщина! И ты женщина… Ты с ума, что ли, сошла? У неё муж, семья, дети. Что значит, она тебе нравится? Тебе мужиков, что ли, мало?

Антонина даже не дёрнулась, с каким-то упрямым выражением лица она продолжала сидеть и смотреть на Кузю.

– Не нужны мне мужики. Она нужна.

– Слушай, избавь меня, пожалуйста, от этого. Хватит! Я тебя сюда позвал не признания твои слушать. Ты знаешь, я два раза не повторяю. Не хватало ещё, чтобы это до мужа её дошло. Ты понимаешь, что будет? Там я уже тебе ничем помочь не смогу. В общем, чтоб больше я всего этого не слышал. Либо держи себя в руках, либо переводись в другой цех. Разговор окончен.

Кузя перевёл взгляд на монитор компьютера и, взяв мышку, стал нервно возить её по столу. Антонина какое-то время сидела и смотрела на Кузю. Она как будто хотела что-то сказать, но не знала, как это выразить. Наконец она встала, буркнула:

«До свидания», – и уже на пороге, взявшись за ручку двери, сказала:

– Я её люблю.

Быстро открыв дверь, она скрылась в коридоре. Когда дверь захлопнулась, Кузя в сердцах хватил мышкой, которую держал в руке, по столу.

– Да ёб твою мать! – только и смог сказать он.

V

На химическом производстве в каждом цеху есть своя лаборатория, а в ней свой штат лаборанток. Производство обычно круглосуточное, работники ходят в смену. Лаборантки – тоже. Возраста лаборантки разного – кто постарше, кто помоложе. И так получается, что почти у каждой муж работает в этом же цеху. А не муж, так любовник. Кот был в том цеху мастером смены, и был у него роман с одной лаборанткой. Лет ему было чуть за сорок, ей около того же. Ходили они в одну смену. Дело-то плёвое – уединиться ночью в укромном уголке да трахнуться разок-другой. Как всё началось, Кот уже и не помнил.

Кот был женат, и сын у него единственный был, чуть за двадцать лет. Один ребёнок, говорят, не ребёнок. Может, так, может, не так, но сын отказа ни в чём не знал. Хочешь игрушку – получи, не поступил сам – будем платить, хочешь гитару – на. Правда, название у неё матершинное, этот… ибанез. Ну ибанез так ибанез. А тут сын закончил институт, вроде как и взрослый, работать пора. Но работать неохота, а вот жениться – дело хорошее. И приводит он домой девушку.

– Вот, – говорит, – жить с ней тут будем. Не расписаны, правда, но это успеется. Только вот какая штука: тесно нам будет в двушке. А дача у нас хорошая, дом, все дела. Может, вы туда переедете? Только вот, если бы мама иногда готовила, то было бы здорово, Настя готовит не очень хорошо.

Разговор этот, конечно, не в присутствии этой самой Насти был. Потому Кот сказал по-простому:

– Ты не охуел ли, сынок? Может, ещё и уборку приезжать делать?

– Вообще было бы здорово! – сказал сын.

– А может, тебе уебать просто? – спросил Кот, но тут вмешалась жена:

– Не надо грубить, ты не на работе. Ведь сын правду говорит, мы с тобой немолодые, а у него вон вся жизнь впереди, ему на ноги вставать надо, и мы должны ему в этом помочь. В конце концов, и на даче пожить можно, ничего страшного. Ты на работу на автобусе мог бы ездить. Ты говорил, что у вас есть, кто за городом живут. Кто ж виноват, что у нас машины нет.

Кот не мог поверить собственным ушам.

– Мать, ты серьёзно сейчас? То есть мы жизнь, по-твоему, просрали и должны уйти восвояси, а сыночку всё пожалуйста! Ещё и в обслугу к нему пойти.