В моё отделение привезли мужчину по фамилии Чесноков. Был он жёлтый как банан и худой как спичка, а живот надутый. Тут всё ясно – цирроз печени. Плохо ему было. Ознакомившись с его анализами, я попросил родственников ко мне в кабинет.
Я уже четыре года заведую отделением, а так и не привык сообщать родным плохие новости. Тяжело это. Беседовать пришлось с сестрой пациента и престарелой матерью. Спросил, какой образ жизни ведёт мой пациент, есть ли вредные привычки?
Его сестра сказала:
– Раньше он принимал наркотики, но потом остепенился. Уже больше десяти лет ничего не принимал, не пил и не курил даже. Работал в пекарне, иногда жаловался на боли в спине, а потом начал худеть.
Человек образумился, а беда его догнала… Я рассказал женщинам, что за недуг у их родственника.
– А как лечить? – спросила мать.
– Лечить уже поздно, – честно ответил я. – Последняя стадия.
Сестра пациента зажмурилась и поджала подбородок. Старушка положила руку ей на плечо и обречённо сказала:
– Ну, что поделать? Значит, судьба такая.
Меня спросили, сколько ему осталось. Тут ничего предсказать нельзя: может, пару дней, а может, месяц. Женщины не желали поскорее забрать родственника.
– Пусть лежит пока, – сказала мать, уходя. – В больнице помирать полегче.
Не мне их судить. Я мог неделю подержать мужчину в отделении. Город у нас небольшой и свободных палат всегда много.
Тот пациент лежал почти мёртвый. Смотрел в потолок, открыв рот. Единственные слова, которые я от него услышал это: «Вот я влип».
Он ни о чём не спрашивал и ни на что не жаловался. Казалось, мужчина ничего не соображает, но он всё понимал и немедленно выполнял всё, о чём просили медсёстры. Повернуться на бок, дать руку, «поработать кулаком». Дисциплинированный…
Когда я уходил домой, было у меня предчувствие, что до следующего дня он не доживёт. Но утром, когда я пришёл на работу, пациент с циррозом всё ещё был на койке в реанимации. Лежал, смотрел в потолок, не смыкая глаз.
Медсёстры не спешили уходить домой после суток, а ждали меня у кабинета, чтобы рассказать о том, что произошло в отделении ночью.
– Артур Эдуардович, ночью Чесноков умер, – сказала молодая сестра и добавила. – А потом ожил!
Другие закивали. Я понял, что речь идёт не о случае клинической смерти. Не стали бы они устраивать собрание по такому поводу.
Медсёстры рассказали, как всё было. Поздно вечером у Чеснокова случилась остановка сердца и реанимировать его не удалось. Дежурный врач констатировал смерть.
Вызвали машину, чтобы везти в морг. Тело положили в мешок, погрузили на носилки. Медсёстры поднесли их к лестнице и пошли звать санитаров, чтобы они спустили тело со второго этажа. Возвращаются, а мешок сидит!
Расстегнули молнию – пациент живой. Двигает глазами, реагирует на голоса. Мало того, он ещё сам освободился от мешка, встал и пошёл в сторону реанимации. Он ведь был мёртвый! Как минимум полчаса!
– Как он сейчас? – спросил я.
– Дышит через раз, сердце бьётся для приличия, – сказала самая старшая медсестра.
Мне стало казаться, что они нагнетают. Я поднялся в реанимационный кабинет. Спросил Чеснокова как он себя чувствует. Он смотрел на меня пустыми глазами, будто потерял дар речи.
Я распорядился измерить ему температуру. Пациент понимал, о чём его просят. Ему сказали: «Держите градусник» – он взял и сунул себе подмышку. Но от градусника не было прока.
Медсестра Виолетта принесла электронный термометр, замерила, долго смотрела на дисплей, сбросила и замерила снова.
– Сколько? – нетерпеливо спросил я.
– Двадцать градусов, – ответила она. – Комнатная температура.
Пациент как овощ, пульс слабый, но в нём как-то теплилась жизнь. Думал, к обеду дотлеет и умрёт, но ничего подобного.
У меня в отделении лежали ещё три пациента – старики после штатных операций. Я зашёл к ним узнать, как самочувствие. Все трое попросились на выписку. До них дошёл слух, что вчера тут воскрес покойник, а им не хотелось оставаться с ним под одной крышей. Мнительные деды.
Я выписал одного. Другим ещё надо было колоть антибиотики.
Уходя из больницы, я спросил медсестру, что с Чесноковым. Она сказала: «Всё то же самое».
После работы я, сам не зная почему, поехал в морг к своему знакомому патологоанатому Сашке Хромову. Вдруг захотелось с ним поговорить.
Сказал:
– Представляешь, какая штука. Вчера хотели тебе прислать клиента, уже упаковали в мешок, а он взял и ожил!
– Прям ожил? – Хромов, как будто не удивился.
– Не поверишь… Медсёстры сказали, что вылез из мешка и сам пошёл в реанимацию.
– Вот уже до чего дошло, – работник морга показал мне коробку на столе.
Там лежали пластиковые хомуты-стяжки.
– И что это? – спросил я.
– Месяц назад началось. Мои «пациенты» начали активничать. И после вскрытия, и после бальзамирования, то пальцы шевелятся, то веки дёрнутся. Я из одного весь органокомплекс достал, а у него колени – раз – и согнулись. Как это? Не знаю! Они ведь не живые – мёртвые! В жизни такого не видел. Когда это стало происходить каждую смену, я написал бумагу в министерство. И знаешь, что? Труп одного бездомного забрали на изучение. А мне прислали стяжки, чтобы покойников усмирять – связывать их.
Хромов не шутил. У него напрочь отсутствовало чувство юмора.
Мертвецы оживают. Кто-то уже в курсе, а я узнаю об этом только сейчас? Дела!
Я приехал домой. Хотел оставить работу за порогом, подумать о рутинных занятиях и не искать в новостях подробности о подобных случаях.
Мне позвонили из отделения в одиннадцать вечера. Две медсестры Кристина и Виолетта по очереди в одну трубку говорили, что у них проблемы с пациентом, с третьей медсестрой и дежурным врачом. Всё отделение осталось на двух девушках.
Я даже не стал спрашивать, что случилось, по их голосам было ясно, что дела плохи.
Медсёстры ждали меня у входа в полутьме. Я спросил, где дежурный врач. Девушки сказали, что он, похоже, сбежал и отключил телефон.
– Да что тут творится? – я не ждал их отчётов, хотел всё увидеть сам, но медсёстры меня остановили.
– Артур Эдуардович, постойте! Выслушайте! – у Виолетты дрожали руки. – Чесноков напал на Ольгу. Она собиралась ему поставить капельницу. А она знаете… не церемонится – взяла его руку и стала втыкать иглу. Больному это не понравилось. Он ей ногтями по лицу, расцарапал до крови, потом встал и ушёл. Мы хотели помочь Ольге, а она как взбесилась. Стала рычать и кидаться на нас. Мы закрыли её в реанимационном кабинете.
– Сами не пострадали? – я неосознанно оглядел их руки, нет ли царапин, укусов.
Медсёстры помотали головами.
– Где Чесноков?
– Ходит где-то по второму этажу.
– А другие пациенты?
– Перепугались и закрылись в палате!
Больше я не позволил себя удерживать и пошёл на второй этаж. Страшно было. Хотелось вооружиться хоть чем-нибудь. Вдруг и на меня бросится оживший мертвец.
Наверху горел тусклый дежурный свет. В конце коридора ярко светилось окно реанимации. Там была какая-то суета, что-то падало и разбивалось.
Я постучался в палату, где были мои старики. Они открыли. Я проводил их до лестницы и сказал быть внизу с медсёстрами.
Чеснокова нигде не было видно. Я взял стойку для капельницы, выставил её перед собой, как копьё, сглотнул и медленно, трусливо побрёл к реанимационному кабинету.
Ольга. Женщина солидная, старше меня на пятнадцать лет. Полная, с кучерявой причёской, как у моей мамы. Она всегда держалась строго. Что с ней случилось?
Она как дикое животное носилась по реанимации. Сдвинула койки, опрокинула приборы. Она была вся в крови. Женщина билась лбом в стены, а когда увидела меня за окном, то взревела и с разбегу бросилась на стекло. Она рычала, скалила зубы, кровавая пена сочилась изо рта.
Я хотел пойти назад, но на моём пути откуда-то появился Чесноков. Выглядел он не агрессивно. Худощавый мужик с раздутым пузом бесцельно бродил по коридору, шлёпая босыми ногами.
Чтобы не приближаться к нему, я спустился по другой лестнице. Два старика и две медсестры были рады видеть меня невредимым.
– Идите все домой, – не знаю, почему я это сказал, может, боялся за них, а может, попросту не хотел брать лишнюю ответственность. Я решил, что сам как-нибудь разберусь.
Медсёстры возмутились моим распоряжением и отказались уходить. Один из стариков посмотрел на свои шлёпки, а потом в сторону лестницы. У него в палате остались вещи. Куда он без них пойдёт?
Но вот его сосед был так напуган происходящим, что прямо в тапках и в трениках пошёл на выход. Я провожал его взглядом, стоя в дверях.
Снаружи за шлагбаумом слонялись какие-то люди. Давно я не видел ночных компаний. Обычно, у нас в городе по ночам безлюдно, а рядом с больницей совсем никто не ходит. Не понравилось мне это!
Я подумал, что зря отпустил пациента и пустился за ним вдогонку. Кричу: «Постойте!». А он так и почесал от меня, прямо к подозрительной толпе.
Как я думал, старика схватили.
– Ребята, да вы чего?.. А-а-а! – заорал мой пациент.
Его таскали, кусали и царапали, повалили на землю и давай рвать, как стая голодных собак. Старик не долго сопротивлялся…
Я вбежал обратно в отделение и закрыл двери на замок.
– Это живые мертвецы-каннибалы, – в жизни бы не подумал, что произнесу такую глупую фразу. – Как в фильмах!.. Кристина, Виолетта и вы… Савелий…
– Просто Савелием называйте! – попросил старик.
– Ладно, – я старался сохранить ровный тон голоса, хотя внутри у меня всё дрожало. – Не ходите туда!
Медсёстры пытались кому-то звонить, но что-то у них не получалось. Сеть перегружена или что похуже?
У стойки регистрации раздался звонок стационарного телефона.
Я подбежал, взял трубку:
– Хирургическое отделение, слушаю.
– Я не могу дозвониться до скорой! – прокричал кто-то в трубке. – У меня нет двух пальцев! Слышите? Мне откусили пальцы! Я шёл по улице, на меня напал какой-то сумасшедший и отгрыз мне пальцы! Средний и указательный просто откусил. Приезжайте, мне нужна помощь…
Под конец фразы голос звонившего исказился и стал похож на свирепое рычание, а после из трубки доносились только звуки похожие на звериные возгласы.
– Вы в порядке? – спросил я.
– Хав… хав… хав… – звонивший щёлкал челюстью, будто собирался укусить через трубку.
Я нажал на рычаг. Рядом стояли медсёстры и мой пациент. Они всё слышали и не стали спорить, когда я сказал, что лучше нам оставаться в отделении.
Но у нас была проблема: по второму этажу свободно бродил мертвец. Нужно было что-то с ним сделать. Хотя бы запереть. Я придумал план: мы все возьмём стойки для капельниц и загоним его в палату, а потом закроем на ключ.
Из нас получилась хорошая команда. Обстоятельства нас сплотили.
Мы застали покойника, стоящим у окна. Он смотрел на улицу. На что он пялился? Может, видел своих «собратьев»?
Мы приблизились, Чесноков обернулся и посмотрел на нас без всякого интереса. Не похоже, что он собирался напасть.
Трое за моей спиной держали стойки, готовясь атаковать. Я сказал им: «Подождите!».
Потом обратился к мертвецу:
– Чесноков, идите за мной!
Как я и думал: он послушался! Медсёстры и старик расступились. Я бы мог завести его в палату и закрыть там, но мне в голову пришла другая идея – изучить!
Я привёл его в процедурный кабинет, велел лечь на стол, и он это сделал! Мертвец был послушный, в отличие от взбесившейся Ольги, которая разносила реанимационную.
Чесноков позволил зафиксировать себя ремнями. Я с облегчением выдохнул. Мой замысел удался. Теперь он никому не мог навредить.
Ко мне вошли медсёстры и пациент.
– Будете мне ассистировать? – спросил я, мне хотелось знать, где у мертвеца уязвимые места.
Прежде всего я взял электрическую пилу и сделал пропил в височной доле справа. Покойнику это не понравилось, он попытался поднять голову, но помешал ремень на шее.
Я сделал ещё один пропил с другой стороны. Ничего не поменялось. Мертвец продолжал двигаться.
Виолетта побрила мертвецу голову машинкой. После я ещё сильнее повредил ему мозг, сделав пропил от лба до темени. Всё равно живой!
И все, включая меня, изумились. Но почему вдруг мы решили, что надо повредить голову, чтобы убить того, кто уже мёртв? Фильмы нам врали.
Я попросил подать мне рамочную пилу и стал пилить шею. Голова полностью отделилась от тела, но глаза и нижняя челюсть продолжала двигаться, хоть и значительно медленнее.
Тело на столе шевелилось. Оно теперь существовало автономно. Я разрезал ему живот электроножом, вскрыл грудную клетку рёберными ножницами. Внутренние органы слабо, но сокращались. И сердце, и лёгкие…
– Как это? – удивилась Кристина.
Я и сам был удивлён не меньше, но попытался объяснить это, вспомнив одну историю из научного журнала:
– Учёным была известна одна редкая лягушка. Слишком редкая, чтобы изучать её путём вскрытия. Но когда одна из них умерла, они её вскрыли и надо же… у неё не было лёгких, гортани и трахеи. Получается, что значение лёгких сильно преувеличено, если довольно крупное животное может обходиться без них. Мы думаем, что много знаем о том, как устроен организм человека, но теперь видим, что это не так. Может, какая-нибудь бактерия или вирус так перестраивает тело, что оно способно работать на остатках нервной системы когда всё, казалось бы, мертво.
Я мог ещё долго строить догадки, но нас отвлёк звон стекла в коридоре. Все сразу догадались, что это взбесившееся медсестра разбила окно реанимационного кабинета.
Девушки и старик смотрели на меня. Похоже, они негласно выбрали меня лидером и возложили ответственность за любое решение.
Я вышел в коридор. Медсестра уже выбралась. Её руки от локтей до кончиков пальцев были в крови. В лице поблёскивали осколки стекла. Увидев меня, Ольга зарычала, дёрнулась и побежала на таран.
Ища, чем защититься, я сорвал со стены огнетушитель, но в последнюю секунду трухнул принять бой и ворвался обратно в процедурный кабинет.
– Держите! Держите дверь! – прокричал я, а сам впился глазами в наклейку на огнетушителе.
– Что вы делаете?! – кричала Виолетта.
И она, и Кристина, и Савелий навалились на дверь. Едва справлялись втроём.
– Читаю инструкцию! – ответил я, потом, как было написано, сорвал пломбу, выдернул чеку и как только израненное лицо бывшей медсестры показалось в щели, я выстрелил в неё густым потоком ледяной пены.
Её вопль стал бульканьем. Я сбил бешеную с ног ударом в грудь. Прости Ольга…
От нескольких ударов огнетушителем в лоб, череп смялся. Её голова стала похожа на сдувшийся мяч, окровавленные руки продолжали хватать воздух, но теперь она была не так опасна.
Я втащил женщину в процедурную.
Старик и медсёстры помогли мне распилить оба тела на куски, но и тогда они продолжали слабо подёргиваться. Мы свалили части тел в один мешок.
Теперь в отделении остались только мы четверо, а снаружи была неспокойная ночь.
Кто-то кричал, выли сигнализации. Мы знали: началось что-то страшное, а нам придётся как-то выживать.
О проекте
О подписке