Однако рано или поздно стремление соединить традицию и новую реальность, рождавшуюся на полях сражений, найти некий компромисс между стариной и новизной, заводило в тупик. Новое в конце концов категорически отказывалось укладываться в прокрустово ложе традиции. И в этот момент и происходила собственно военная революция – количество посредством скачка переходило в новое качество, рождалась новая военная школа, построенная на качественно иных основаниях, чем все предыдущие. В этом плане примечательно высказывание русского военного теоретика конца XIX – начала ХХ в. Н.П. Михневича. Он писал, что «хотя в развитии военного искусства, по-видимому, и наблюдается прогресс, но самое прогрессирование его идет скачками (выделено нами. – П.В.)…»³⁶.

Этот скачок в развитии военного дела, как правило, ограничен во времени и пространстве и может быть связан с деятельностью одного или нескольких военных теоретиков и практиков. Время скачка и есть время второго, основного этапа военной революции.

Однако далеко не всегда новая военная школа на голову превосходит доведенную до максимальной степени совершенства старую. Ее преимущества бывают очевидны не сразу, тем более что в военном деле, которое сродни искусству, очень силен субъективный фактор. В конечном итоге воюют не оружие и не идеи, а люди. Поэтому новая военная система, попавшая в негодные руки, может вполне проиграть соревнование со старой, которую использует более умелый и талантливый военачальник. Именно этим и обусловлено появление третьего, завершающего этапа военной революции. На нем доказавшие на практике свою эффективность новые методы и приемы ведения войны осваивались, совершенствовались и приспосабливались к конкретно-историческим условиям другими армиями и обществами. Затем этот цикл повторялся снова и снова. Таким образом, можно заключить, что процессы эволюции-революции в развитии военного дела были теснейшим образом взаимосвязаны и действовали рука об руку. Таким образом, получается, что правы обе спорящие стороны – и сторонники революции, и «эволюционисты».

Исходя из всего этого, попытаемся дать свое определение военной революции в Западной Европе в конце Средневековья – начале Нового времени, совместив лучшее из разных точек зрения. Под военной революцией в дальнейшем мы будем понимать радикальные перемены в военном деле Западной Европы, а затем и всего мира, в середине XV – начале XVIII в., которые привели к рождению новой военной традиции, в корне отличавшейся от предыдущей, средневековой. Выразившиеся на первых порах во внедрении в повседневную военную практику огнестрельного оружия, сначала тяжелого (артиллерия), а затем и ручного (пистолеты, аркебузы и мушкеты), они привели к коренному перевороту в тактике и стратегии европейских армий. Война из искусства все больше стала превращаться в науку. На смену немногочисленным средневековым милициям пришли постоянные регулярные армии, насчитывавшие десятки и сотни тысяч человек и находившиеся целиком и полностью на государственном содержании и обеспечении. Прежняя ударная тактика, основанная на применении глубоких формаций, сменилась линейной, символом которой стала знаменитая «тонкая красная линия». Исход боя решался теперь не рукопашным боем великолепно подготовленных бойцов-одиночек, а слаженными действиями масс единообразно вооруженных и обученных пехотинцев и кавалеристов, вооруженных огнестрельным оружием и поддерживаемых мощной артиллерией. Армия-машина, армия, организованная по принципу мануфактуры, пришла на смену прежнему войску, которое можно уподобить мастерской средневекового ремесленника. Фридрих II, великий полководец и король Пруссии, в одном из своих сочинений так и писал: «Многочисленное войско есть не что иное, как многосложная машина (выделено нами. – П.В.), где последний из воинов, составляя собой как бы некоторую пружину, действием своим одушевляет, умножает силу и движение целого…»³⁷

Эта военная революция не могла не привести к серьезным переменам в политической, социальной, экономической и культурной жизни европейского общества, ибо отставание в перенимании новинок военной теории и практики неизбежно вело к превращению отстающего, неспособного к модернизации государства из субъекта международных отношений в объект. Начавшись в виде изменений в военной сфере, эта революция в конечном итоге во многом ускорила процесс трансформации средневекового западноевропейского общества и государства с присущими им политическими, экономическими, социальными и культурными институтами в государство и общество Нового времени.

Конечно, М. Робертс был не совсем прав, ограничив время военной революции периодом с 1560 по 1660 г. Тем не менее, на наш взгляд, отвергать саму концепцию военной революции в пользу эволюции на основании того, что сам процесс изменений занял несколько сот лет, нельзя. Ошибочной представляется также и идея о существовании двух (или более) военных революций в период между 1450 и 1800 гг.

Военная революция в Европе на пороге Нового времени действительно имела место, и была она одна. Но картина ее была намного сложнее и не столь прямолинейна, как может показаться на первый взгляд. К первому этапу военной революции можно отнести промежуток времени с конца или даже с середины XV в. и до 90-х гг. XVI в. В эти годы шел процесс постепенного накопления тех количественных изменений в военной сфере, затронувший и теорию, и практику. В конечном итоге они должны были рано или поздно перерасти в качественный скачок, что и случилось в конце XVI – первой трети XVII в. Период же, указанный М. Робертсом, можно соотнести со вторым ее этапом, временем скачка, своеобразного прорыва в военном деле Европы. При этом его рамки можно сузить до 90-х гг. XVI в. – 30-х гг. XVII в. Именно в это время и произошел тот самый переворот в тактике и обучении войск, повлекший за собой все остальные перемены – от военных до политических и социально-экономических. Период же с конца 30-х гг. XVII в. и вплоть до конца эпохи наполеоновских войн – это время постепенного совершенствования той системы принципов подготовки и ведения войны, что были разработаны Морицем и Вильгельмом Нассаускими на рубеже XVI–XVII вв. и развиты применительно к новым условиям шведским королем Густавом Адольфом.

В самом деле, средства истребления людей, которыми располагали Мориц Нассауский и Наполеон спустя 200 лет, не слишком сильно различались друг от друга. Разница была лишь в том, что Наполеон располагал значительно большими ресурсами и потому мог утверждать, что «Бог всегда на стороне больших батальонов». Так что переход от сравнительно небольших армий смешанного комплектования 1-й половины XVII в., в которых наемники все еще господствовали, к армиям 2-й половины XVII–XVIII вв., где их существенно потеснили рекруты, набранные принудительно из числа подданных короля, к конскрипционным и первым массовым армиям 1-й половины XIX в. вовсе не означал радикальных перемен в европейском военном деле. Менялись мундиры, прически, отдельные элементы тактики и стратегии, но не оружие и основные идеи и уж тем более не ментальность военного сообщества. Войны наполеоновской эпохи стали несколько более грубыми, жестокими, избавились в значительной степени от налета некой салонности, церемонности, присущей войнам 2-й половины XVII–XVIII вв., и только. Пока не появились пулеметы, скорострельные магазинные винтовки и артиллерийские орудия, телеграф, радио и железные дороги, европейские армии и их тактика и стратегия менялись не настолько существенно, чтобы можно было говорить о новой военной революции. Чтобы это случилось, европейское общество должно было окончательно завершить переход от мануфактуры к фабрике, завершить промышленную революцию. С последней была связана очередная военная революция, пришедшаяся на годы Первой мировой войны и завершившаяся уже в годы Второй мировой войны. В каком-то смысле можно вести речь об определенной связи между рождением мануфактурной промышленности и зарождением капитализма с военной революцией на пороге Нового времени и завершением промышленной революции, возникновением индустриального общества и военной революцией 1-й половины ХХ в. В этой связи представляет интерес идея Э. Тоффлера о взаимосвязи волн в развитии цивилизации и перемен в военном деле³⁸.

Если же принять во внимание скачкообразность развития военного дела и проанализировать процессы изменений в этой сфере деятельности человеческого общества, нетрудно заметить, что «Великая пороховая революция», описанная М. Робертсом, не была уникальным явлением в мировой истории. Более того, можно смело утверждать, что она вовсе не случайность, но часть мирового исторического процесса в целом, одно из звеньев в цепи других подобных переворотов. Первой военной революцией можно считать возникновение армии как государственного, политического института, пришедшего на смену племенным ополчениям. К значительным последствиям, и не только в военной сфере, привело появление боевых колесниц и конницы³⁹. Не меньшее значение для развития военного дела и искусства имела так называемая «гоплитская» революция, о которой до сих пор не утихают споры среди историков⁴⁰, а впоследствии рождение регулярной, постоянной армии в эллинистических государствах и Римской империи. Введение во всаднический обиход стремени и седла с высокими луками в эпоху раннего Средневековья во многом способствовало формированию элитной тяжеловооруженной конницы, на долгое время захватившей господство как на полях сражений, так и во власти.

Таким образом, многочисленные технологические новшества на протяжении Древности и Средневековья неоднократно меняли «лицо битвы» и войны в целом. Однако по большей части все они в той или в иной степени являлись локальными переворотами, не меняя коренным образом расстановки сил и не делая в конечном итоге лишь одну определенную модель военного строительства образцом для всеобщего подражания и копирования. Те же самые регулярные армии эллинистических монархий и Римской империи оказались неспособны преодолеть сопротивления, казалось бы, более консервативных и традиционных военных систем Азии, равно как и пехотные армии имперского Китая на закате истории Древнего мира неоднократно терпели жестокие поражения от конных ополчений кочевников-сюнну.

Именно по этой причине вряд ли можно считать переворот в тактике, осуществленный в 1-й половине XIV в. англичанами, военной революцией Средневековья, как это предложили М. Прествич и К. Роджерс⁴¹. Отечественный автор Д. Уваров по этому поводу справедливо отмечал, что, по существу, «специфическая английская тактика в принципе могла применяться единственным государством в Европе из-за отсутствия у других столь же квалифицированных лучников и поэтому является исключением в общеевропейском военном искусстве…»⁴². Всякие попытки скопировать английский опыт, хотя бы в той же самой Франции, не имели успеха. Достаточно вспомнить неудачный опыт создания корпуса т. н. «франк-аршеров» правительством Карла VII французского в последние годы Столетней войны⁴³. Новая военная система должна была быть одновременно и достаточно простой и универсальной, чтобы ее можно было легко усвоить и затем использовать в различных условиях, и в то же время обладать большей эффективностью, чем все предыдущие. В противном случае, как это было с английской тактикой конца XIII–XV вв., она как слишком сложная, специализированная и недостаточно гибкая, была обречена на вымирание, не оставив потомства.

Совсем иначе дело обстояло с военной революцией в Западной Европе на рубеже Средневековья и Нового времени. Можно со всей уверенностью сказать, что она, безусловно, явилась первой глобальной по своим последствиям военной революцией. Она не просто привела к рождению новой системы организации военного дела. Это неоднократно случалось прежде, как было отмечено выше, в самых разных регионах мира. Нет, здесь дело было в другом. Как справедливо отмечал Дж. Паркер, эта военная революция привела к коренной перемене в расстановке сил на мировой арене: «В значительной степени «подъем Запада» был предопределен применением силы, тем, что баланс сил между европейцами и их заокеанскими противниками постоянно склонялся в пользу первых;…ключ к успеху европейцев в создании первых по-настоящему глобальных империй между 1500 и 1750 гг. заключался как раз в тех усовершенствованиях способности вести войну, которые позднее будут обозначены как «военная революция»…»⁴⁴. Потому-то и можно назвать ее «Великой пороховой революцией». Пусть это название и покажется кому-то слишком громким и претенциозным, однако тем не менее в этих словах отражены и главная причина этого переворота, и ее размах, и поистине грандиозные последствия.

Завоеванное европейцами военное превосходство над своими потенциальными противниками на суше и на море как в Старом, так и в Новом свете способствовало во многом, по меткому замечанию американского историка У. Мак-Нила, «смыканию всепланетной ойкумены», в результате чего «мировая история получила новую размерность»⁴⁵. Активизировавшиеся связи между континентами, государствами, народами способствовали более интенсивному, нежели ранее, трансферту знаний и культурных ценностей, обострению межгосударственной конкуренции и борьбы за сферы влияния, ресурсы, контроль за торговыми путями и пр., что способствовало как развитию человеческой цивилизации в целом, так и военного дела в частности. Развитие экономики, науки и техники в западном мире дало в руки европейским политикам и военным необходимые средства для поддержания необходимого уровня военной мощи для защиты своих глобальных интересов, а стремление сохранить достигнутое военное превосходство стимулировало дальнейшее развитие военных технологий и военный мысли, неизбежно вело к следующей военной революции. Она последовала в начале ХХ в., когда в огне Первой мировой войны родилась «война машин и моторов». Сейчас, спустя менее чем сто лет после Первой мировой войны, на наших глазах происходит очередная военная революция, в корне меняющая существовавшие до сих пор представления о войне⁴⁶. И две последних революции, закрепив господствующее положение Запада в военной сфере, сохранили тем самым достигнутое военным путем в конце Средневековья – раннем Новом времени политическое, экономическое и культурное доминирование западной цивилизации над всеми остальными.

Страны, оказавшиеся в сфере воздействия Запада, должны были сделать свой выбор и дать ответ на вызов со стороны европейцев. Сохранение собственной независимости, своеобразной культуры и образа жизни напрямую было связано со способностью того или иного незападного общества воспринять идеи военной революции и реализовать их применительно к своим условиям. Однако дать адекватный ответ на вызов Западной Европы в военной сфере удалось на переломе Средневековья и Нового времени далеко не всем незападным цивилизациям. В этом плане представляется интересным изучение опыта перенимания новинок военной технологии, тактики и стратегии, связанных с военной революцией, государствами Восточной и Юго-Восточной Европы, прежде всего Речью Посполитой, Россией и Турцией, принадлежавших к разным цивилизациям и культурам.

Пример этих трех государств и их ответ на западноевропейский вызов тем более интересны, что все они находились на периферии толчка, вызвавшего к жизни военную революцию. Постоянно контактируя со странами Западной Европы, они оказались втянуты в процесс стремительных перемен в военном деле примерно в одно и то же время, с некоторым опозданием против ведущих западноевропейских государств, но с близких стартовых позиций. Однако ответ, который дали эти страны на военный вызов со стороны Европы, оказался различным. Османская империя, считавшаяся в XVI в. идеальным «военным» государством, внушавшая страх своим соседям, к началу XVIII в. уже утратила в значительной степени былые величие и мощь, а столетие спустя превратилась в «больного человека Европы», судьбой наследства которого весьма и весьма были обеспокоены великие державы. Речь Посполитая к концу XVIII в. и вовсе исчезла с политической карты мира. Такое ее падение было тем более удивительно, поскольку польско-литовская армия в конце XVI – 1-й половине XVII в. считалась одной из боеспособнейших армий Европы. Она успешно воевала и с вымуштрованной шведской армией, и с русскими ратями, и с турецко-татарскими полчищами. Под занавес XVII столетия, в 1683 г., слава польского оружия получила еще одно яркое подтверждение, когда небольшая армия короля Яна Собеского, насчитывавшая всего лишь 26 тыс. солдат и офицеров⁴⁷, сыграла главную роль в спасении Вены, столицы Римской империи, от османского нашествия. Однако не прошло 20 лет, как территория Польши и Литвы стала «проходным двором» для сражавшихся не на жизнь, а на смерть армий Швеции и России, а к концу XVIII в. Речь Посполитая оказалась разделена между своими могущественными соседями.

Среди тех, кто сыграл роковую роль в падении могущества Османской империи и «Finis Poloniae», едва ли не первое место занимала Российская империя. Когда в конце XV в. Россия впервые заявила о своих внешнеполитических претензиях, вряд ли кто-то мог предположить, что именно это практически никому дотоле неизвестное государство в результате успешного завершения военной революции превратится в евразийского колосса, который в течение более чем трех столетий будет оказывать серьезное влияние на развитие событий не только в Европе и Азии, но и во всем мире. Все это стало возможным не в последнюю очередь потому, что, пожалуй, именно в России из всех неевропейских стран военная революция получила свое наиболее полное воплощение, причем по всем основным направлениям – военному, политическому, экономическому, социальному и культурному. Однако этот успех дался ей дорогой ценой, послужив впоследствии причиной нарастающего отставания российского общества и государства в социально-экономическом и политическом развитии от передовых стран Европы в XIX в., что в немалой степени способствовало трем революциям и радикальным переменам в ХХ в. как попытке догнать ушедший далеко вперед Запад. Кстати, изучение опыта реализации основных идей военной революции в России позволяет дать пусть и звучащий несколько парадоксально ответ на вопрос: к какому миру все-таки принадлежит Россия – западному или восточному? Ни одно государство Востока, даже успешно прошедшее первый этап военной революции (Османская империя – яркий тому пример), не говоря уже о цивилизациях Америки, в конечном итоге не смогло найти адекватный ответ на вызов со стороны Запада и в конечном итоге оказалось в разной степени зависимости от него. Россия же смогла усвоить уроки этой военной революции, творчески переработать их и создать совершенную военную машину. Следовательно, все-таки Россия пусть и весьма своеобразная, но часть европейской христианской цивилизации, часть Европы. О том же, как проходила «Великая пороховая революция» в разных странах и регионах мира, и пойдет речь на страницах этой книги.