2. Ливонский «узелок»

История про то, как Иван Грозный боролся с татарами, конечно, интересна и поучительна, скажете вы, уважаемый читатель, но речь-то идет о войне в Ливонии? И зачем в таком случае столь длинное вступление про совсем другую войну? Что ж, попробуем ответить на этот вполне логичный вопрос. Зададим для начала встречный вопрос – а какое, собственно говоря, место во внешнеполитической «доктрине» Москвы (если этот современный термин можно применить к тем раскладам, основываясь на которые в русской столице принимали те или иные шаги на международной арене) занимала Ливония и проблемы отношений с ней? И ответ будет очевидным – до поры до времени даже и не второстепенное. Любопытный факт – долгое время Москва вообще не имела непосредственных отношений с Ливонской конфедерацией.

Дипломатические связи с ней поддерживали, договоры и соглашения заключали новгородский и псковский наместники. По меткому замечанию А.И. Филюшкина, для «надменных московитов» Ливония была второстепенным государством, недостойным преклонить колена перед государем, и самое большее, на что она могла рассчитывать, – так это на сношения с государевыми наместниками Новгорода Великого и Пскова^[36]. И в том не было никакого «сорома» для ливонцев и приравненных к ним шведов, поскольку, по словам Ивана Грозного, «на нашей отчине, на великом Новегороде, сидят наши бояре и намесники извечных прироженных великих государей дети и внучата, а иные Ординских царей дети, и иные Полские короны и великого княжства Литовского братья, а иные великих княжеств Тверского и Резанского и Суздалского и иных великих государств прироженцы и внучата, а не простые люди…»^[37]. И после того, как весной 1503 г. было подписано перемирие, поставившее точку в короткой войне между Ливонией и Русским государством и установившее новую, устраивающую Москву реальность на «немецкой украине», северо-западный рубеж надолго перестает привлекать пристальное внимание Москвы. Ее в намного большей степени заботили проблемы «большой» политики, связанной с Литвой и татарами, ну а для того, чтобы решать возникающие в отношениях с Ливонией вопросы, достаточно было и посаженных наместниками в Новгороде и Пскове «прироженных великих государей детей и внучат».

Тем временем, пока внимание Москвы было занято литовскими да татарскими делами, на ливонском рубеже начали постепенно накапливаться проблемы. Магистр В. фон Плеттенберг более или менее успешно воевал с полками Ивана III, однако прекрасно осознавал при этом, что его успехи были не столько его заслугой, сколько тем, что внимание могущественного соседа Ливонии было отвлечено на борьбу с Литвой. Поэтому, когда после смерти Ивана король Польши и великий князь литовский Сигизмунд I, соблазнившись предложением казанского хана Мухаммед-Эмина вместе с крымским ханом Менгли-Гиреем выступить против московита, предложил магистру принять участие в антимосковской коалиции, Плеттенберг под благовидными предлогами отказался от такой чести^[38]. Однако Ливонская конфедерация была рыхлым, децентрализованным государственным образованием, и магистр, несмотря на весь свой авторитет и влияние, не мог полностью контролировать действия остальных членов ее. И вот постепенно, шаг за шагом, начали накапливаться взаимные претензии новгородцев, псковичей, ивангородцев и ливонцев (прежде всего ревельцев и нарвитян) относительно всяческих утеснений в торговле, которые претерпевали купцы с обеих сторон. И тут уже не важно, кто начал притеснять купцов первым – русская ли сторона, ливонская ли, важно другое – на русско-ливонском пограничье началась торговая война. Для Москвы она была тем более болезненной, если принять во внимание ее зависимость от поставок из-за рубежа целого ряда товаров, которые можно назвать стратегическими, – прежде всего драгоценных и цветных металлов (которых на Руси не было). Ливонские же города, стремясь сохранить столь выгодное для них положение посредников в торговле России с Западом, и ливонские же ландсгерры (преследуя свой политический интерес)^[39] препятствовали вывозу этих товаров в Московию, и под их давлением ливонский ландтаг неоднократно налагал запреты на вывоз серебра, свинца, меди и олова (да и не только этих товаров) в Россию^[40]. Стремясь обойти эти препоны, русские купцы ищут обходные пути. Так, например, серьезное недовольство ратманов Дерпта, Ревеля и Нарвы вызвала попытка купцов из Пскова, Ивангорода и Новгорода отказаться от использования традиционных сухопутных торговых маршрутов и перейти к перевозке товаров морем, в том числе и используя зафрахтованные шведские шкуты^[41]. Как серьезную угрозу своим торговым интересам ливонские купцы рассматривали попытки третьей стороны вмешаться в процесс товарообмена и тем самым сбить цены. Потому-то с большой тревогой добрые нарвские бюргеры писали летом 1531 г. в Ревель о том, что некий амстердамский «купец» прибыл в Ивангород и, бросив якорь в гавани, разгрузился, имея на борту груз свинца, вина и сельди. И что вызвало особое беспокойство нарвских ратманов, так это то, что голландцы нашли русскую гавань достаточно удобной, посему и намеревались в будущем году явиться сюда в большем, чем ныне, количестве. Примечательно, что у шхипера голландского «купца» был императорский паспорт и разрешение на торговлю с русскими (впрочем, это и неудивительно, ибо император Карл V покровительствовал нидерландцам)^[42].

Проблемы, которые испытывали русские купцы в торговле с Западом при ненадежном посредничестве ливонцев, не могли, как уже было отмечено выше, не вызвать беспокойства в Москве. В конце концов, если, предположим, торговля воском или салом, закупки вина и сельдей были делом в большей или меньшей степени новгородцев или псковичей, то этого никак не скажешь о более или менее регулярных поставках драгоценных и цветных металлов из-за рубежа. Нет серебра – невозможно чеканить монету, нет свинца, меди и олова – как можно лить пушки и из чего делать пули для пищалей? А ведь обладание огнестрельным оружием, тяжелым ли, легким ли, давало несомненные преимущества русским перед теми же татарами, да и в войне с Литвой без огнестрельного оружия никак нельзя было обойтись. Стремясь обойти возникавшие время от времени препоны, московские власти не только пытаются урегулировать возникающие споры путем переговоров, но и пытаются наладить альтернативные пути получения нужных стратегических товаров. И вот весной 1536 г. нарвские ратманы пишут в Ревель, что московский великий князь повелел некоему итальянскому градодельцу поставить крепость в самом узком месте Наровы с тем, чтобы взять под контроль вход в реку^[43]. Крепость была выстроена^[44], и ее неожиданное (хотя так ли уж неожиданно оно было – складывается впечатление, что эта крепость была построена в связи с продлением перемирия между Псковом и Новгородом с одной стороны и Ливонской конфедерацией с другой в рамках предпринятого правительством Елены Глинской плана строительства крепостей и укрепленных городов по всей России. – В. П.) появление вызвало серьезную обес покоенность не только в Ливонии, но и в ганзейских городах, прежде всего в Любеке^[45]. И еще один любопытный факт – судя по всему, еще в 90-х гг. XV в. действовал небольшой русский порт в устье Невы (и позднее он еще будет «всплывать» в ходе Ливонской войны)^[46].

Дальше – больше. Спустя 10 лет после описанных событий, тогда, когда в Москве вовсю готовились к наступлению на Казань, в русской столице объявился некто Ганс Шлитте, немец из городка Гослар (кстати, Гослар был славен рудниками в горе Раммельсберг, где добывали серебро, свинец, медь и другие металлы) с рекомендательными письмами от прусского герцога Альбрехта (sic!)^[47]. О чем вел переговоры вел Шлитте с московскими дьяками и от чьего имени – доподлинно неизвестно^[48], но результат их, напротив, известен очень хорошо. Осенью 1547 г. Шлитте уже в Аугсбурге и с легкостью получает аудиенцию у императора Карла V (того самого, который выдал паспорт и соответствующее разрешение на торговлю с русскими амстердамскому шхиперу, прибывшему с грузом в Ивангород в 1531 г.). Очарованный шустрым саксонцем (и, надо полагать, видом верительных грамот от самого московитского государя) и открывающимися перспективами в связи с присоединением московита к антитурецкой коалиции (sic!), император в январе 1548 г. разрешает Шлитте набрать специалистов, в том числе и военных – оружейников, инженеров и пр., а также восстановить торговлю оружием и стратегическими материалами с русскими (кстати, вряд ли было совпадением, что вскоре после отъезда Шлитте Сигизмунд Герберштейн публикует свои «Записки о Московии», мгновенно ставшими бестселлером и главным источником сведений о таинственной и загадочной Московии).

Конец ознакомительного фрагмента.