В инкассаторской машине было тесно. За рулём сидел Серёга Берёзин молодой парень с оттопыренными ушами и простоватым деревенским лицом. В салоне устроились Глеб и Иван Львов, которого все звали Вадимыч по отчеству. Вадимыч получал военную пенсию. Он говорил, что служил в десантных войсках, но ребята из охранной фирмы шептались, что на самом деле он был то ли танкистом, то ли ракетчиком. У Вадимыча было типичное для военного серьёзное лицо, которое от времени посерело и покрылось изрядно морщинами; волосы поседели на девяносто процентов. Вадимыча потянуло на дискуссию.

– Грёбанные банки.

– Вадимыч, чем тебе банки не угодили? Мы живём, за счёт них, – весело вступил в диспут Серёга, сворачивая направо.

– Олух царя небесного, эти уроды грабят людей.

– Зато можно машину в кредит купить или квартиру в ипотеку.

– На таких дураках, как ты, они делают миллионы, даже миллиарды и в ус не дуют, а ты потом последние штаны им отдашь.

– Я доволен, что машину в кредит взял. Сразу купил и ездишь, только плати взносы раз в месяц. А так, хрен ты, когда накопишь.

– Дурачьё. Даже в святом писании ростовщичество осуждается и во всех правильных религиях. Эта зараза хуже сифилиса.

– Ну, ты загнул.

– Повзрослеешь – вспомнишь мои слова.

– Ты разве ничего не брал в кредит?

– Брал. Компьютер дочери купили в кредит. От этого никуда не денешься, а раньше обходились как-то без этого.

– Ты ещё вспомни, что было при царе Горохе.

– Не сознательный ты человек, Серёжа. Нас дурят, а тебе всё смешно. Эти банкиры берут кредиты в Европах под четыре процента, а нам дают под двадцать пять-тридцать процентов. Тебе не обидно, что нас так наёбывают?

– Ну, согласен, это плохо; а, что ты предлагаешь? Революцию сделать? Нас же посадят или убьют.

– Не знаю.

– Не знаешь, чего тогда кипешь поднимать.

– Мне за страну обидно, за народ.

– Забил себе голову всякой хренью. Лучше о себе думай. Народу и стране насрать на тебя.

– Вот оно новое поколение эгоистов и конформистов. Тьфу!

Берёзин припарковал машину около торгового центра.

Вадимыч и Глеб вышли быстро с пустыми мешками для денег в руках. У входа в центр сновало много народу. Глеб быстро выхватил опытным взглядом оперативника подозрительного типа, копающегося в сотовом телефоне. Тип поглядывал то и дело в сторону инкассаторов. Глеб решил, что это грузин. Он хорошо разбирался в этносах.

Прошли в центр, а потом в подсобное помещение супермаркета, откуда забирали деньги. Глеб рассказал о подозрительном кавказце Вадимычу.

– Да ну, я что-то не обратил внимание на него, – сказал он.

– Давай так, я возьму один мешок с деньгами и буду держать руку на кобуре на изготовке и выйду первым из центра. Если всё будет спокойно, я подам сигнал рукой, и ты выйдешь следом за мной.

Так и сделали.

Около подозрительного типа собрались ещё два его земляка. Они скучковались у колонны в стороне от выхода. Один кавказец был в джинсовой куртке и держал руки в карманах джинсов. Глеб подумал, что у него может быть там пистолет. Он вышел, держа правую руку на рукоятке пистолета, остановился. Кавказцы посматривали на него. Он на них. Так прошло минуты две. Вадимыч толкнул Глеба в спину.

– Пошли, Пинкертон.

Забрались в машину. Сергей завёл машину. Поехали.

– Мне раньше тоже, в начале работы, кругом мерещились бандиты и грабители, – сказал Вадимыч.

– Возможно, они планируют нападение, – не унимался Глеб.

– Успокойся, тут не полиция. Мы не можем к ним подойти и потребовать их показать документы.

Глеб прочитал: Эммануэль Арсан «Эммануэль Антидевственница». Ничего себе. Марина читала книгу при свете ночника, укрывшись до живота одеялом. Глебу сразу не понравилась эта книга, но он не подал виду. Близилась ночь. Глеб пошёл покурить на балкон. Вид с незастеклённого балкона был привычен: трансформаторная будка из старого красного потрескавшегося кирпича, маленький двор с детской площадкой и соседний жёлтый двухэтажный дом.

Квартира Глебу досталась от отца, а тому от деда – его отца. Отец Глеба умер девять лет назад. Квартира с двумя комнатами и раздельным санузлом находилась на третьем этаже. Ремонт Глеб никогда не делал. Его первая жена Галина успела только поклеить новые обои в большой комнате и прихожей.

Марина была ленива в последнее время в постели. И тут на тебе – Эммануэль. В душу Глеба закрались страшные подозрения. Эммануэль – это тебе не простой любовный романчик.

Глеб посмотрел на предзакатное сиренево-лиловое небо и пустил в него плотную серую струю никотинового дыма.

Марина работала диспетчером на автобазе. А что такое автобаза? Это толпа мужиков водителей автобусов, грузовиков и дальнобойщиков, которых Глеб называл дальноёбщиками. Куча мужиков и немного женщин. Мужики те ещё, в основном, не отягощённые вопросами морали и глубоким интеллектом. Глеб делил водителей на два вида: алкоголики и блядуны. Не может быть, чтобы к Марине никто не подкатывал. Наверняка у них случаются какие-то вечеринки и посиделки. Глеб и раньше во время службы в полиции, будучи на дежурствах и по иным причинам не ночевал дома. С такой работой легко можно получить рога от жены в награду за предоставление ей свободного времяпровождения в иные вечера и ночи.

Она хитрая лиса, но чтобы она изменила ему? Нет. Она осторожная и всё время даёт моральные оценки другим женщинам. Это не просто так. Она не любит разврат и распущенность. Ей скучно и она развлекает себя глупыми фантазиями.

Глеб как будто сумел успокоить себя.

Но Эммануэль!

Он пришёл в комнату. Марина ещё читала. Глеб начал раздеваться. Марина положила книгу на тумбочку. Глебу не понравилась её улыбка.

– Дорогой, чем будешь завтра заниматься? – спросила Марина.

– Что-нибудь придумаю.

Следующий день был у него выходным.

– Грёбаные времена.

Вадимыч нашёл новую тему для диспута.

Инкассаторы в привычном составе ехали в очередную точку за деньгами.

– Согласен.

Сергей видимо не был настроен спорить в этот день.

– Жить тошно в такое время.

Вадимыч продолжал развивать тему.

– Вот раньше жизнь была. Мой отец был военным. Дослужился до майора.

– Так ты у нас потомственный сапог, – не удержался и подколол пенсионера Берёзин.

– Не перебивай, глупец. Чего ты понимаешь? Ты не жил в те великие времена.

– Чем же они велики?

– Тебе не понять этого никогда. Тогда каждая честная женщина считала своим долгом дать при первой же просьбе военному. Человека в погонах чтили и уважали. Военным давали квартиры и платили хорошие зарплаты. Потому что там. – Вадимыч указал рукой вверх. – Понимали, что на военных всё держится. Мы же полмира держали за яйца в ежовых рукавицах. Нас боялись и уважали.

– Так и теперь говорят, что мы встали, наконец, с колен.

– И ты веришь этому? Посмотри вокруг. Никто ни хрена не работает. Половина мужиков в охране сидит и в полиции, половина в канавах пьяная валяется. А при советской власти фабрики и заводы работали.

Подъехали к точке. Вышли из машины. Глеб изучил небрежным взглядом обстановку. Всё было рутинно и суетно, как обычно.

Прошла неделя.

Инкассаторская машина плелась в сторону банка, в который нужно было сдать три мешка с наличкой.

– Ты чего такой грустный? – заметил настроение Глеба Вадимыч.

– Сам не пойму.

– В семье что-то?

– Да так мысли какие-то непонятные.

– Жена?

– Ты телепат, Вадимыч.

– Я не телепат, а долго живу на этом свете. Я сразу, как тебя увидел, понял, что у тебя не всё хорошо в семье. Ты меня уж извини за прямоту, Глеб.

– Да у меня нет никаких доказательств, чтобы обвинять её в чём-то.

– А доказательств и не надо. Сердце оно само, как доказательство. Оно не обманет. Где она работает?

– На автобазе.

– Ох ты.

– Что?

– Да ничего, конечно, это ещё не диагноз; но я бы проявил внимательность к её поведению.

– Я пытался вчера влезть в её мобильный телефон, пока она мылась в ванной. Ей звонил три дня назад какой-то Шлёпкин. Никаких смс-сообщений от мужиков я не нашёл.

– Шлёпкин – говорящая фамилия.

– Может, это её начальник?

– Она тебе не говорила, какая фамилия у её начальника?

– Нет.

– Скрытная женщина. Видимо есть что скрывать.

Встрял в разговор Берёзин:

– Вадимыч, ты сейчас накрутишь человека, и он сон потеряет, будет мысли дурные гонять в голове.

– Не мешай людям обсуждать дело. Тебе что наплевать: изменяет тебе жена или нет? – обратился к нему Вадимыч.

– Я не хочу думать об этом.

– Ты бы простил измену, если узнал о ней?

– Может и простил бы.

– Я знал, что ты тряпка и приспособленец.

– Ну, спасибо.

– Я всегда правду говорю в глаза, Серёг, так что ты не должен обижаться. А с тобой, Глеб, мы вот что сделаем. Я пойду на автобазу и поговорю с кем-нибудь из водил о твоей жене, предложу водочки выпить для начала, а там потихоньку, полегоньку и подведу разговор к твоей супруге. Я умею проводить такие расследования.

– А ты, Вадимыч, оказывается, ещё и мастер шпионажа, – попытался сострить Сергей.

– Ты мне в подмётки не годишься. Однажды я так вывел на чистую воду жену своего друга – сослуживца Костика Никитина. Она работала в школе учительницей. Костику кто-то намекнул, что она ходит налево. Я и взялся помочь ему узнать правду. Пошёл я тогда в школу. Бродил я по коридорам, изучал контингент школьный. Смотрю, мужик идёт с красной мордой и колючим взглядом. Думаю: наш человек, предложил ему выпить. Он и согласился. Настоящий мужик. Человечище. Это был завхоз школьный и учитель труда. Я сначала его обманул, сказал, что пришёл из-за племянника Коли. Выпили мы с ним нехило. Говорили о том, о сём. А потом я ненароком говорю, что, дескать, мой племянник Колька говорит, что учительница математики Наталья Сергеевна крутит тут роман с учителем истории. А завхоз и говорит мне на это, что не с историком, а с физкультурником у неё шуры-муры. Я спрашиваю так спокойно, будто мне наплевать на них: «У них всё серьёзно?» Завхоз сказал, что видели, как она ходила на его квартиру. Вот так легко и просто я расследовал это дело.

– Они развелись? – спросил Глеб.

– Конечно.

– Да ты жестокий человек, Вадимыч. Разрушил семью, ячейку общества, – пожурил Сергей старшего товарища.

– Ну что, Глеб, ты готов узнать всю правду? – спросил Иван Вадимыч.

– Да. Это лучше, чем терзаться подозрениями.

История, рассказанная Вадимычем, напомнила Глебу кое-о-чём из его прошлого.

Машина остановилась около отделения банка на малолюдной улице.

Все трое вышли из машины. Глеб и Вадимыч несли мешки с деньгами.

– Всё будет хорошо, когда будешь всё делать правильно, поверь мне, – поучал Глеба Вадимыч. – Я помогу тебе.

Слева резко скрипнули тормоза.

Инкассаторы обернулись в ту сторону. В двадцати метрах от них резко остановился тонированный чёрный джип, из которого выскочили два человека в чёрных одеждах и балаклавах с узкими прорезями для глаз. Как мощные удары хлыста прозвучали выстрелы.

Берёзин в мгновение согнулся и свалился мешком на асфальт. Вадимыч потянулся к пистолету, но не успел его выхватить. Две пули попали ему в грудь, а одна в голову. Он завалился навзничь, выронив мешок из рук.

Вадимыч невольно закрыл собой Глеба от пуль.

Глеб упал на землю бросив мешки в сторону и открыл огонь по нападавшим. Он стрелял почти вслепую. Прицелиться не было времени. Пули звякнули о корпус джипа, пробив его в двух местах. Грабители спасовали и бросились в машину, которая резко рванула назад.

Раздался откуда-то женский крик.

Бандиты уехали. Глеб, пошатываясь, встал. Вадимыч и Серёга лежали неподвижно. Глеб сел на корточки и перевёл дыхание. Его товарищи были мертвы.

За местом, где стала машина нападавших на инкассаторов, через лужайку на тротуаре лежало тело пожилого человека, рядом с которым суетились две женщины. Глеб только теперь разглядел их. Неужели он задел кого-то?

Шальной пулей, стреляя по преступникам, он убил пенсионера. Задел ли он бандитов, установлено не было, так как их обнаружить не удалось.

4.

Серо-голубые стены. Мужчина с серым лицом в белом халате за большим столом. За ним широкое чёрное окно. Этому человеку форма офицера вермахта подошла бы больше, нежели белый халат. Странная мысль стрельнула в голове Глеба. Доктор курил сигарету с белым фильтром, стряхивая пепел в оловянную пепельницу. Он спросил у Глеба дату его рождения и какие нынче число, месяц, год. Глеб ответил верно. Сознание прояснилось. Что было между перестрелкой у банка и доктором, он не помнил. Сплошной сумбур, смешение лиц, фраз, красок.

– Глеб Михайлович, что вы думаете о смерти? – спросил врач.

– Я о ней не думаю, стараюсь не думать.

– Стараетесь; то есть мысли о смерти вас всё же беспокоят?

– Думаю, нет.

– Вы же служили в милиции-полиции. Как вы переносили вид смерти, мёртвых? Вам же приходилось сталкиваться с такого рода случаями.

– Я не люблю мёртвых, не люблю кладбища. Я старался не иметь дела с трупами, отлынивал по возможности от лицезрения такого рода предметов.

Доктор затушил окурок, открыл тетрадь и сделал в ней запись.

– Ясно, я кое-что понял, – сказал он.

– Я здоров?

– Почти. Я понял природу вашего глубокого потрясения. Вы занимались не своим делом. Вам следовало бы отыскать себе дело поспокойней, не связанное с кровопролитием и агрессией. В нас живут порой как бы несколько эго, несколько я. Иногда они думают и живут слаженно и тогда в человеке всё устроено гармонично и органично. В таком случае разум, словно оркестр, играет красивую классическую симфонию. Иногда бывает наоборот. Одно эго в вас хочет, чтобы вы были полицейским, другое – художником, третье – путешественником. Тогда получается не симфония, а какофония.

– Поэтому я неудачник?

– Нет. Я не это хотел сказать. Мозг, если его представить, как расстроенный музыкальный инструмент, можно починить, настроить. Что вы помните из последнего?

– Стрельба. Иван Вадимыч и Серёга лежат окровавленные. Они, кажется, убиты. Потом ещё, кажется, кто-то был убит. Я его убил?

– Это случайность.

– Кто он?

– Пожилой мужчина. Вам нет необходимости знать о нём подробно. Это было стечение обстоятельств, рок. Вы предотвратили ограбление, испугали преступников.

– На мне кровь невинного человека.

– Вы ни в чём не виноваты. Ему было достаточно уже лет, выше российского прожиточного минимума у мужчин. Это лёгкая смерть. Может быть, мои слова прозвучат излишне цинично; но в этом можно увидеть и награду, облегчение. Что его ожидало дальше? Бедность, медленное угасание, одиночество, болезни и безысходность.

«Ему так легко рассуждать – он никого не убивал» – подумал Глеб.

В психиатрической больнице Глеба поместили в уютную одиночную палату с геранью на подоконнике и металлической кроватью. Глеб лёг.

Время от времени до его слуха доносились возгласы и вопли тяжелобольных, обитавших в соседнем отделении. За окном чернела летняя загадочная ночь.

Глеб закрыл глаза. Сон не шёл. Глеб попытался вспомнить последние слова Вадимыча, как напутствие перед уходом его в другое измерение. Что он говорил? Старый ворчун. Что надо правильно жить? Что-то в этом роде. Он был, как бог, своим словом и делом, наставлявший его на новый путь; предостерегавший его от новых бед и ошибок. Вадимыч. Где ты теперь? В космосе путешествуешь по лучшим мирам? Он умер красиво, как настоящий мужчина, боец. О чём он говорил? Глеб подумал, что порой не слушал его внимательно, пропуская мимо ушей многие слова и мысли. Его воображение нарисовало денежные банкноты. Вадимыч ругал банки, отчего и родилась видимо эта фантазия. Банкноты словно плыли слева направо с непонятными знаками вместо букв и цифр. С них стекала кровь. Лица на банкнотах были лицами мертвецов с дырками вместо глаз. Города представляли собой руины. Деньги – вечное зло, из-за которого проливается кровь невинных, из-за которых многие терпят боль и переносят лишения. Зачем он попёрся в инкассаторы? Близко к деньгам, а значит близко к злу, к крови. Он раньше не видел знаки, как теперь. Что ж теперь он будет умнее – подальше от зла, от золота и хрустящих банкнот.

– Капитан Щипко Евгений Иванович, следственный комитет, – представился седоватый мужчина с узким лицом сорока восьми лет в коричневой рубашке, предъявляя лежащему на койке Глебу удостоверение.

– Очень приятно.

– Вы иронизируете?

– Совершенно искренне рад встрече с вами.

– А я полагаю, что вы иронизируете.

Щипко изучающе, оценивающе глядел на пациента.

Следователь навестил инкассатора в его палате. Он сел на табуретку, положив на колени чёрную кожаную папку с белым листом бумаги. В правой руке он крутил зелёную авторучку.

– Итак, Глеб Михалыч, я поговорил с вашим лечащим врачом и мне, знаете ли, нарисовалась занимательная картина. У вас выходит что-то вроде раздвоения или даже растроения личности. Вас уволили из полиции. Почему?

– Я не хочу отвечать на этот вопрос.

– Я ожидал такой поворот. Когда есть, что скрывать – у людей не всё чисто на душе. Скрывают всегда нечто плохое, какой-нибудь грех.

– А у вас всё чисто в душе?

– Вопросы пока я задаю. Я навёл кое-какие справки. Вас подозревали в связи с криминалитетом. Дело было связано с наркотиками. Как это укладывается гармонично в тезис вашего доктора о размножении вашей загадочной личности. С одной стороны вы охраняете правопорядок, а с другой совершаете преступления.

– Что вы мне можете предъявить?

– Убит пенсионер.

– Я стрелял в бандитов.

– Бандиты целы, а пенсионер убит.

– Вы хотите, чтобы я из-за этого свёл счёты с жизнью? Вам от этого будет легче?

– Опять сводите серьёзные вещи в шутку.

– Мне не до шуток. Я пенсионера убил.

– Только пенсионера?

– На что вы намекаете?

– Не намекаю, а предполагаю.

– Вижу, вы меня изначально определили в бандиты. Как это у вас называют? Профессиональный нюх, кажется.

– Не определил ещё, а только наметил кое-какие очертания вашей личности, вашей истории. Наркотики, увольнение из органов, потом смерти инкассаторов и пенсионера. Какая-то чёрная нить тянется в вашей биографии, только где начало, где конец неясно.

– Фактов нет.

– Фактов нет, но будут – найдём.

– Можно ли найти, то чего нет? Бандиты же не взяли деньги.

– Видимо был какой-то сбой.

– Был бы человек, а статья найдётся – ваша любимая схема?

– Хамите. Я не прощаюсь.

Щипко ушёл.

Глеб провёл ещё десять дней в больнице. Щипко приходил к нему два раза. Марина не навещала Глеба. Вадимыч был прав. Видимо и у сердца есть разум, который знает о делах любовных, больше чем мозг. Эта Эммануэль, эти улыбки.

Квартира опустела без Марины. Она вывезла все свои вещи, включая семейные и свадебные фотографии. Глеб сидел на кухне. На плите в кастрюльке варились два яйца. Почему она предала его в тяжёлую минуту? Боялась возиться с мужем-психом и неудачником? Она думала, что он превратится в овоща? Он не смог сделать её счастливой. Счастья у них имели разные значения. Он мысленно пожелал ей счастья и отпустил её.

Она в это время ехала в машине. За рулём сидел Степан Шлёпкин. Он недавно купил иномарку в кредит и собирался жениться на Марине. Они направлялись к нему на дачу, где он обычно проводил выходные и праздники. Шлёпкин был старше Марины на пятнадцать лет. До неё у него были две официальные жены и двое детей от них. У Шлёпкина было волевое и самодовольное широкое лицо. Когда-то он был красив.

– Переживаешь за него? – спросил он.

– Чувствую себя сукой и предателем.

– Сердцу не прикажешь любить. Надо отдать себя во власть любви, ведь только в этом заключается смысл жизни.

– Что с ним будет?

– Всё устроится, устаканится. Такую, как ты, он больше не найдёт.

5.

Глеб уволился с работы. Фирма, деньги которой пытались похитить бандиты во время нападения на инкассаторов, выплатила Глебу премию – тридцать тысяч рублей. На эти деньги Глеб мог прожить один-два месяца, не работая. Без работы он чувствовал себя одиноким. Дома он читал книги и смотрел телевизор. Вечерами он обычно шатался один по городу. Близких друзей у него не было. Старые друзья переженились и с ними он редко виделся. Он не любил кладбища, но однажды пришёл на могилы Серёги и Вадимыча возложить на могильные бугорки белые гвоздики.