Каширин – черноволосый, смуглый, худощавый, с проницательно-черными глазами – несколько раз удивленно поглядывал на Лебедева и наконец понял, что майор не слишком внимательный собеседник. Каширин недовольно кашлянул, встал и вышел на кухню. Вернулся с начатой бутылкой коньяка, луковицей и солью. Молча налил треть стакана, молча, морщась и смахивая слезу, очистил луковицу, придвинул все к майору и предложил, как приказал:

– Выпейте. Иногда это помогает. – Лебедев рассеянно взглянул на коньяк и отрицательно покачал головой. – Перестаньте! Коньяк расширит сосуды, а лук, как говорят старики, прочистит мозги. Работать-то надо! И мне и вам.

Он был прав, этот, словно обугленный, подполковник. Лебедев выпил коньяк и, макая едкий, злой лук в крупную желтую соль, долго хрустел необычной закуской. Подполковник с интересом наблюдал за ним – слез у Лебедева не выступило. Тогда и подполковник отделил дольку и стал жевать:

– Деликатес… А чеснок, между прочим, не видел уже полгода.

– Да… – рассеянно кивнул Лебедев. – Последний раз чеснок приносил Зюзин.

– Немцы молодцы: и лук и чеснок завозят сверх всяких норм. Полегчало?

– Как будто, – улыбнулся Лебедев. Он действительно оживился. – Знаете, что меня сейчас волнует?

– Примерно представляю, в деталях – нет.

– Странная закономерность. Первая группа попала в засаду на зюзинском маршруте и, по моим сведениям, вела бой не менее получаса. Вторая, большая по составу на пять человек – в ней был почти взвод, – продержалась почти два часа. Третья, которая дала знать, что попала в засаду, примерно столько же. Четвертая была встречена иначе – с фарами – и продержалась недолго. Вам не кажется, что первая группа попала случайно? А последующие и в самом деле угождали в засады.

– Кажется, – спокойно ответил Каширин. – Вы видели сегодняшнюю сводку ночных наблюдений?

– Нет еще…

– Жаль… Я проанализировал записи наблюдателей на всех участках во время выхода второй, третьей и четвертой групп. И вот вам еще одна закономерность: на всех пригодных для перехода участках передовой, точнее, за ними наблюдатели отмечали шум машин. Мне уже вчера казалось, что противник знает, что пойдет разведка. Но не знал точно, где именно и когда. Поэтому заранее выставлял засады на всех возможных маршрутах.

– Это подтверждает, что шпион или шпионы не знали точного маршрута и времени выхода группы.

– Похоже… Но поскольку это говорю я, а нам выгодно такое поведение противника, это соображение сомнительно. Вы не сообщили нам о группе Зюзина, но я организовал проверку легенды. И вот что получилось: шум моторов был слышен и на зюзинском маршруте, и на маршруте третьей группы. Мало того, шум наблюдался не только сегодняшней ночью, но и прошлой. Похоже, что противник ждал Зюзина в двух местах двое суток.

Лебедев прищурился и вгляделся в карту. Коньяк растекся по жилам, взбодрил, и майор обрел привычную способность мыслить остро и стремительно.

– А на маршруте второй группы шум моторов не обнаруживался?

– Нет. И я думаю, вот почему: он проходил как раз посередине. Моторизованные группы противника в случае нужды могли немедленно перекрыть второй маршрут хоть справа, хоть слева.

– Логично.

– И еще. Вторая группа была самая мощная. Противник имел возможность считать, что мы будем наращивать состав разведывательных групп, поэтому третью и четвертую встречал усиленными моторизованными отрядами. Учтем, что перед нами до сих пор стояли обычные пехотные дивизии, а для создания моторизованных подвижных отрядов необходимо немалое количество колесных боевых машин. Или хотя бы транспортных. Вы – разведчик. Как, по-вашему, смог бы противник сделать это?

– В принципе, конечно, да. Но это означало бы, что он вынужден был снять, например, арттягачи и транспортные машины с разных участков, сосредоточить их в одном месте и все время держать в состоянии готовности. По крайней мере с вечера. Это означает и другое: боевые части хоть на время, но рисковали остаться без транспорта. Не думаю, чтобы осторожные командиры немецких дивизий пошли на это, они, как правило, свято берегут неприкосновенность своих частей и не терпят передачи боевой техники в чужие руки. А без этого нельзя собрать единой подвижной группы. Да не одной, а по крайней мере двух!

– Вот-вот! Я тоже тут считал и пересчитывал. В принципе, конечно, возможно. Машин у них много. Хотя именно вот это обстоятельство – гонор старших офицеров, помноженный на вполне законную тревогу за боеготовность своих частей, – мне кажется, не столько исключает, сколько затрудняет решение такой задачи. Поэтому хоть и осторожно, но можно предположить, что в зоне неудачных действий нашей разведки и в самом деле появились новые части. Скорее всего, моторизованные или танковые.

– Добавим еще манеру действия: одновременное включение фар десятков машин – прием, доступный только там, где противник не рассчитывает на сопротивление мощной артиллерии. Насколько мне известно, так немцы действовали во Франции, в Югославии…

– У нас на это рассчитывать они не могли. Артиллерии у нас достаточно, – прищурился Каширин.

– В принципе да… Но ведь группы, попавшие в моторизованную засаду, артиллерией не поддерживались. Мы ведь не хотели привлекать внимания. Поэтому, осмыслив нашу тактику, с группой Зюзина противник поступил смелее – включил фары. И еще мне кажется…

– Ну? – подался вперед полковник, – Может быть, наши мысли совпадут. Мне тоже начинает казаться…

– Мне кажется, что на маршруте Зюзина они ждали более мощную группу.

– Верно! Слишком уж много машин и прочесывающего огня. Других догадок нет?

– Нужно подумать…

– Выскажу свою. Мы, контрразведчики, естественно, изучаем тактику гестапо, СД, абвера – наших главных противников. Они занимаются разведкой против нас и карательными операциями. И мне кажется, что вот эта тактика – ослепление противника на маршруте – является тактикой карательных частей. Тех, кто воевал против партизан. Причем наверняка в сильно пересеченной местности: горной, горно-лесистой или что-либо в этом роде. Видите, мы опять подходим к мысли, что действовали свежие части, незнакомые с местными условиями, но имеющие опыт карательных действий. Причем довольно крупных. Где могли быть такие действия? У нас – в Карпатах, еще в Югославии, частично во Франции. Я убежден, что старые, так сказать, местные части противника, такую тактику применить не могли. Она им чужда. У них не родилось бы и мысли включать фары. А эти работали точно. Привычно точно! По схеме: предатель сообщил примерный маршрут, выставили засаду, твердо веря в свою безнаказанность, и по всем правилам карательной науки расстреляли разведчиков, как расстреливали партизан, прочесали лес и удалились – других сведений нет, тактика противника известна. Сделали дело – можно отдыхать.

– Что ж… – усмехнулся Лебедев. – Картина впечатляющая и позволяет сделать по крайней мере три вывода. Первый. Существует некий, не слишком осведомленный, но удивительно оперативный шпион. Он следит за нами, наших замыслов в точности не знает, но ухитряется их разгадывать. Хотя бы потому, что наша тактика, надо признать, оказалась шаблонной. Все четыре поисковые группы отправлялись в спешке и примерно на один манер.

– Согласен.

– Вывод второй. Перед нами появились свежие танковые или моторизованные части противника, прошедшие школу карательных операций. Предположительно из Франции или Югославии. Это мы, кстати, проверим и через штаб фронта и через Москву.

– Да. И поскорее. Если это подтвердится, гибель разведчиков в какой-то мере окупится.

– Наконец, третий вывод. Провал первой группы – случайность. Но по каким-то признакам умный немецкий офицер, разведчик или контрразведчик, нащупал в этой случайности закономерность. Мне кажется, что прибывший этого сделать не мог. Работает тот, кто постоянно следит за нами и кто, с одной стороны, свыкся с нашей тактикой, а с другой – нащупал ее слабые стороны. Значит, между прибывшими частями и давно стоящими здесь установлен прочный контакт.

– Не улавливаю причин.

– Весь район поймы в течение всей минувшей гнилой зимы и весенней распутицы для серьезных боевых действий был практически непригоден. Противник отвел оттуда основные войска. Может быть, на отдых, может быть, в резерв, чтобы в случае нужды вновь занять позиции вдоль поймы. Поздняя весна и начало лета были сухими. Пойма обезвожена. Мне даже кажется, что она выдержит танки, а при незначительной инженерной подготовке – саперы без труда наведут переправы – и колесные машины. Значит, пойма на данном этапе является идеальным местом для внезапного удара – как нашего, так и противника. И я не удивлюсь, если прибывшие танковые или моторизованные части нацелены именно на нее. Они, вероятно, стоят на расстоянии короткого броска-перехода от поймы и ждут своего часа. В этих условиях высылка моторизованных отрядов-засад является прекрасной тренировкой для войск, прибывших на новый театр военных действий, и освоения колонных путей выдвижения на рубеж атаки в ночных условиях.

– Правильно, – согласился подполковник. – В выводах мы сошлись. Что будем делать?

– Вы, видимо, искать осведомителя. Мы – немедленно сообщим и перепроверим свои догадки. Мне кажется, что и командующий фронтом и наш командующий потому так настойчиво высылают разведку, что опасаются именно этого варианта.

– Опять все правильно. Поэтому очень прошу: отвлекитесь от своих прямых дел и подумайте за нас, грешных. Осведомитель, шпион, все-таки существует. Оглянитесь свежим взглядом, проанализируйте. Ведь все мы в нашей жесткой обороне несколько успокоились. И вот результат: противник нас обошел. Дело-то в конечном счете одно делаем.

Майор не успел согласиться, потому что зазуммерил телефон. Каширин взял трубку привычным, даже несколько ленивым жестом, но сейчас же подтянулся и коротко бросил:

– Есть! – Он встал, одернул китель и повернулся к Лебедеву: – Обоих немедленно к командующему.

8

Матюхин слушал немецкую линию и продолжал удивляться: она молчала. Кроме далекого радио, ни одного слова – ни немецкого, ни русского. И вдруг в трубке что-то звонко щелкнуло и девичий голос – тоже звонко и весело – прокричал:

– Нина, передай Маше, что Дуся благодарит за огурцы!

– Передам. Что у вас?

– Тишина. Дуся говорила, что пойдет к старшине и достанет полотенцев для вашей бабки.

– Женя, ты там возле разведчиков крутишься, достала бы у них немецкую самописку.

– Ладно. Звони! Двадцать второй! – Голос телефонистки вдруг стал вредным и злым. – Что вы шумите? Сейчас дам вам Семнадцатого.

В трубке опять щелкнуло, и Матюхин сразу понял все. Так вот почему противник мог знать о проходе поисковых групп! Постоянная граждаская телефонная линия, оказывается, не была разрушена. Она действовала! И действовала в обе стороны! Видимо, немцы, когда отходили – да что там отходили, они же здесь драпали! – забыли или не захотели разрушить ее или хотя бы оборвать. Обычно они такими линиями не пользовались, у них своя, военная связь. Наши, когда заняли село, восстановили коммутатор, а дальше, видимо, не проверили. Зачем? Линия идет через болото, к немцам… Кому в голову придет звонить противнику? А фашисты, когда начали прикрывать пойму, а может, и раньше заметили, что идущая через их оборону линия действует. Вот и решили подслушивать. Правда, действовать линия могла только при определенном переключении на коммутаторе. Конечно, эти переключения учтены противником, и там, в Радове, на таком же коммутаторе сидят телефонисты и аккуратно записывают вот такие, пусть отрывочные, поначалу кажущиеся непонятными переговоры телефонисток. Многого они, понятно, услышать не могли – разговоры велись в основном тыловые: в армии ведь специальные линии, – да и подслушивать они могли только тогда, когда телефонистки выходили напрямую, что бывает редко, И все-таки кое-какие сведения они, видимо, получили. На столе у опытного, обладающего аналитическим умом разведчика эти отрывочные, беспорядочные разговоры телефонисток, сопоставленные с другими данными, постепенно превратились в точные сведения…

Матюхин был уверен, что именно так, из безобидной девичьей болтовни телефонисток двух разных коммутаторов, немцы узнавали о предстоящих выходах советских разведчиков и принимали свои меры.

На мгновение ему захотелось взвыть от жестокой обиды. Подумать только, из-за того, что какой-то олух не проверил, отключена ли уходящая к противнику линия – а отключить-то ее пара пустяков, – оттого, что не ведающие об этом девчонки-телефонистки в свободную от нудной службы минуту делятся между собой местными новостями и тем скрашивают свою в общем-то суровую жизнь, погибли люди. И какие люди! Ведь для всех групп выбирали самых лучших разведчиков.

Матюхин подозвал Сутоцкого и рассказал ему о своих подозрениях. Сутоцкий взвился, стал ругаться, обещая, если вернется, покалечить и беспечных связистов и болтливых телефонисток. Слушая его, Матюхин понимал товарища, потому что сам был настроен так же. Но Сутоцкий вдруг умолк на полуслове и растерянно произнес:

– Так ведь это же связь!

– Не понимаю…

– А что же тут понимать? Раз немцы слушают наших, то и мы отсюда сможем поговорить…

– Подожди, Коля… Дай отдышаться… Однако если я передам туда, то… то ведь и немцы услышат?!

– Да зачем им слушать?! Отключим на время линию на них – и все дела!

Матюхин некоторое время недоуменно смотрел на Сутоцкого, потом понял его и облегченно рассмеялся:

– Принято! Давай быстренько составлять телефонограмму.

Обсуждая каждое слово, они составили донесение, и Сутоцкий предложил:

– Делаем так: я залезаю на столб, делаю раскрутку стыка. Как только ты услышишь голос этой… девчонки – даешь мне сигнал. Я отключаю линию на них, и ты передашь. Потом опять соединяем…

Прошло не менее получаса, прежде чем неизвестные разведчикам Нина и Женя снова соединились. Матюхин махнул рукой, и Сутоцкий разъединил провода, идущие на Радово.

– Девочки, – взмолился Матюхин. – Дело крайней важности. Может, и ваша жизнь от этого зависит.

– Кто говорит? – заволновались девчонки.

– Разведчики Лебедева. Если вы комсомолки и патриотки, немедленно запишите, что я продиктую, и передайте начальству. Оно знает, что нужно предпринять. – Телефонистки растерянно молчали. – Девочки, миленькие, родненькие, время не ждет. Ради нашей победы, записывайте! – умолял Матюхин, опасаясь, что так неожиданно найденная связь из-за девичьей трусости или несообразительности прервется.

Но телефонистки поняли: если так просят, значит, дело серьезное. По женской логике они, конечно, прикинули, что им будет, если они поддадутся на провокацию, но в то же время решили, что ничего им не будет: слушают и записывают двое.

Почти в один голос они сказали:

– Диктуйте, записываем.

Матюхин продиктовал донесение и добавил:

– Если выберемся, с нас трофеи. Привет Дусе.

Он махнул рукой, и Сутоцкий быстро сделал скрутку на телефонных проводах. Спустившись, он сказал:

– Знаешь, а нам нужно рвать отсюда. Все-таки при разъединении и соединении наверняка были щелчки и шумы. А главное, прекратились радиопередачи. Это может насторожить противника.

– Так или иначе смываться придется: нужно пощупать немцев еще где-нибудь.

Они подхватили телефонный аппарат и пошли в глубь леса, наискосок от Радова, как раз в том направлении, где, как показал Курт, стояли мотострелки, прибывшие из Франции.

9

В избе командующего армией толпились офицеры, которых ни Лебедев, ни Каширин не знали, – летчики, связисты, танкисты. Они равнодушно посмотрели на майора и подполковника, без особого почтения пропустили их в горницу.

В горнице кроме командующего находились начальник штаба и член Военного совета, начальники «Смерша», разведотдела, тыла и связи, командующий воздушной армией, с которой постоянно взаимодействовала общевойсковая армия. Прибывшие доложили о себе и вытянулись у порога. Командующий строго спросил:

– Что придумали?

Каширин незаметно толкнул локтем Лебедева, и майор коротко доложил об их общих выводах. Командующий молча кивнул начальнику штаба, тот протянул Лебедеву бумагу:

– Читайте оба.

Каширин наклонился к плечу Лебедева. Зазуммерил телефон. Авиационный генерал рывком снял трубку:

– Да-да! Я же приказал: немедленно, и всех.

«Товарищ майор Лебедев, – читали Лебедев и Каширин. – Задание выполняется. Северо-восточнее Радова, в лесах, танковая дивизия (бригада) эсэсовцев. Прибыла с юга – крепко загорелые. Юго-западнее Радова – мотострелковая дивизия, прибыла из Франции – меняют французский коньяк, – возможно седьмая. Постоянные жители получили отдельный самоходный полк, откуда – не знаем. Поддерживающие их танкисты получили пополнение техникой. Сегодня саперы проводили рекогносцировку колонных путей в направлении поймы – маршрут Зюзина. Может быть, выйдем разными средствами на связь ночью. Матюхин, Сутоцкий».

Когда Лебедев вернул бумагу начальнику штаба, командующий спросил:

– Вы верите этому сообщению?

– Оно совпадает с нашими умозрительными выводами. Но… В такую удачу трудно поверить.

– Каким образом двое солдат, причем уцелевших от явного разгрома и избежавших отлично организованной засады, могли получить эти сведения? И могли ли вообще?

– Удача не исключается. – Лебедев пожал плечами и попросил обратно донесение. – Но выводы… выводы зрелые. Разрешите посмотреть карту? – Он подошел к столу командующего и прикинул расстояние до Радова, расположение дорог и просек, все, что знал о противнике, и решил: – Полагаю, что, если им повезло, они могли получить эти сведения.

– От кого? Кто именно?

– Скорее всего, Матюхин.

– Тот, что бежал из плена?

– Да. Знает язык, нравы и обычаи. Второй – боксер. Вполне вероятно, что, избежав засады, взяли «языка».

– Какой «язык» может дать такие, подчеркиваю, такие сведения? – вдруг рассердился командующий. – Генерала они взяли, что ли? И дислокация им известна, и откуда прибыли… Недоставало еще, чтобы сообщили численность личного состава и привычки командиров!

Лебедев опять задумался, но ответил твердо:

– Полагаю, они взяли в плен шофера или тылового унтер-офицера, а скорее всего, связиста.

– Обоснуйте.

– Человек, который более или менее свободно передвигается в тылу, должен обратить внимание на появление эсэсовцев – у них приметная форма, а если они загорелые, то все ясно. Обмен коньяка – солдатский телеграф. Саперов они могли видеть сами – ведь те двигались по колонному пути, по просеке, и, значит, могли наскочить на разведчиков. Прибытие пополнения показывает, что «язык» у разведчиков из старой дивизии. Полагаю, что это связист.

– Почему вы не спрашиваете, каким образом донесение появилось у меня на столе?

– Полагаю, вы сообщите об этом. Впрочем, в группе Зюзина было две рации. Учитывая строптивый характер лейтенанта, могу предположить, что по выходе в тыл он разделил свою группу на подгруппы. Эти избежали засады и теперь вышли на связь. Хотя… Хотя скрупулезность Матюхина заставила бы его упомянуть имя радиста… Да… радиста не было. Радист, видимо, погиб, иначе Матюхин не доносил бы: может быть, выйдем на связь.

Лебедев еще продолжал размышлять вслух, до предела напрягая мозг, когда у него мелькнула мысль, совершенно независимая от всего, чем он жил и о чем думал, мысль, что от него, вероятно, пахнет луком. Он мгновенно покраснел, точно так, как несколькими часами раньше бледнел, стоя на этом самом месте.

Член Военного совета, который сидел в углу, у окна, и наблюдал за всем, что происходило в горнице, встал и по привычке начал ходить – легко и неслышно. Командующий с неприязнью посмотрел на него и вдруг подобрался, выпятил грудь и из стареющего, уже рыхловатого генерала превратился в того лихого рубаку-конника, стройного и вместе с тем тяжелого, каким был полтора десятка лет назад.

– Ясно! – властно и зычно произнес он и совсем забыл, что собирался поймать Лебедева на просчете в определении вида связи, с помощью которой разведчики передали донесение.

Сейчас для командующего все это стало прошлым и неважным. Он увидел большее, поверил в него и стал самим собой, то есть человеком, который умеет отбрасывать мелочи, умеет видеть главное и ради этого главного ломать все и всех.

Он резко, почти грубо выхватил из рук Лебедева бумагу с текстом донесения, почти швырнул ее перед начальником штаба.