Памир вошёл в состав России в 1876 году, после разгрома враждебного Кокандского ханства русской армией генерала Скобелева. Но из-за беспечности двух русских царей – Александра II и Александра III – на Памире не были установлены границы с соседними государствами – Бухарским эмиратом, Китаем и Афганистаном. В итоге в 1883 году сюда вторглись войска афганского эмира, проявляя чудовищную жестокость к мирному населению. Местных жителей афганцы грабили, убивали и насиловали. Около тысячи памирских девушек оказались в гаремах Кабула, а сотни их были отданы афганским солдатам.

Несчастные памирцы опять обратились за помощью к русскому царю, и в 1891 году начались «Памирские походы» русского военного отряда под командованием полковника Михаила Ефимовича Ионова. За год из Бадахшана были вытеснены афганские войска и появившиеся здесь пограничные китайские посты.

А в 1892 году в местечке «урочище Шаджан», что находится на правом берегу реки Мургаб, в юртах был размещён первый пограничный отряд России на Памире. Он был назван Шаджанским. Командовал этим отрядом капитан Поликарп Алексеевич Кузнецов.

В 1893 году там, где река Акбайтал впадает в Мургаб, возле кишлака Кони-Курган, было воздвигнуто российское военное укрепление – «Пост Памирский». Разместился в нём отряд капитана Василия Николаевича Зайцева. Позже был создан Памирский отряд со штабом в кишлаке Хорог, и появились новые посты: Ишкашимский, Рушанский, Лянгарский и Шугнанский. А Памирский пост перенесли на новое место. В 1903 году были торжественно открыты новые казармы Памирского поста – просторные здания из кирпича, имевшие железные крыши.

Естественно, местные жители стали селиться вокруг русского укрепления, где было безопасно. Так и возник посёлок Мургаб. В сущности, его основателями стали начальник Памирского отряда Андрей Евгеньевич Снесарев и инженер-полковник Николай Никитич Моисеев, проектировавший все сооружения.

Российские пограничные посты служили надёжной защитой для памирских таджиков и киргизов. Кроме того, на Памире стало развиваться сельское хозяйство, так как русские привезли с собой и начали выращивать здесь новые для этих мест культуры: картофель, капусту, редьку, лук, репу. Поэтому жизнь памирцев понемногу улучшалась.

Во время Первой мировой войны начальник Памирского отряда открыл небольшие промышленные предприятия, на которых трудилось местное население. Пограничники проложили новые караванные пути, связавшие Памир с Ферганской областью, и дороги, соединившие между собой долины и кишлаки.

Параллельно развивалась и культурная жизнь памирцев. Так, в Хороге открылась русско-туземная школа, где таджики и киргизы изучали русский язык…

После образования СССР закреплению советской власти на Памире долгие годы мешали банды басмачей, которые поддерживались империалистическими державами. Местные феодалы и мусульманское духовенство ненавидели большевиков и стремились вернуть этот регион под своё влияние. Только после окончательного разгрома банд Ибрагим-бека в 1931 году на Памире стало относительно спокойно.

А 26-я отдельная Мургабская пограничная комендатура была сформирована в составе Среднеазиатского пограничного округа приказом НКВД СССР № 0041053 от 7 сентября 1939 года. В подчинение комендатуре были переданы 6 пограничных застав: «Музкол», «Кызыл-Рабад», «Тохтамыш», «Сасык-Куль», «Кара-Куль» и «Ранг-Куль». Общая протяжённость мургабского участка границы составила 707 километров. Всё это Семён знал наизусть и мог рассказать, даже если бы его неожиданно разбудили посреди ночи и спросили…

* * *

В этот раз не повезло – молоденьких таджичек в кишлаке так и не увидели. Возможно, их не выпускали из дому суровые мамаши, а может, сами не хотели показываться на глаза орлам-пограничникам. Так или иначе, но Семён был крепко раздосадован. Ещё бы…

Отряд перешёл по деревянному мосту через реку и разделился. Первое отделение во главе с политруком пошло на восток, вверх по Аличуру, а второе, возглавляемое Ларионовым, направилось к Южно-Аличурскому хребту. Там, среди нагромождений пятикилометровых вершин, протянувшихся вдоль границы на полторы сотни километров, находились удобные для прохода ущелья, через которые из соседнего Афганистана на советскую территорию время от времени просачивались караваны контрабандистов и вооружённые банды.

Отряд двигался как раз по одному из этих ущелий. Западнее располагалась застава Сасыккуль, перекрывавшая участок Памирского тракта и перевал Тагаркаты. Там банды пройти не могли, а вот восточнее имелись не перекрытые участки…

За Южно-Аличурским хребтом нёс свои холодные, хрустальные воды бурный и своенравный

Памир. Вытекая из озера Зоркуль на запад, через 118 километров он сливался с Вахандарьёй, образуя реку Пяндж, которая затем соединялась с великой среднеазиатской рекой Амударьёй, впадающей в Аральское море.

Семён страстно желал проехать верхом все эти места, чтобы увидеть своими глазами и Пяндж, и Амударью, и сам Арал. Чем дольше он пребывал на Памире, тем сильнее ощущал что-то похожее на влюблённость в этот край. Но всё же он не хотел бы остаться здесь навсегда – тоска по родной курской земле в его душе преобладала над очарованием Памира.

Ущелье постепенно сужалось, а потом и вовсе превратилось в самый настоящий каменный коридор, по дну которого текла бойкая речушка. Проехать дальше можно было только по скотопрогонной тропе, идущей вдоль правого берега. Такими тропами часто пользовались скотокрады и контрабандисты.

Вскоре берег слился со склоном ущелья в непроходимую отвесную стену. И всё же тропа продолжилась – только теперь в виде овринга. Семёну уже доводилось ходить по такой искусственной конструкции, представлявшей собой прикреплённый к скале узкий мостик, сооружённый из жердей, брёвен и ветвей, засыпанных сверху плоскими камнями и землёй. Овринг казался хрупким и ненадёжным, но на деле был вполне прочным и мог выдерживать даже всадника. В некоторых районах Памира такие искусственные тропы были единственными дорогами, соединяющими горные кишлаки между собой. Естественно, контрабандисты и бандиты тоже пользовались этими путями.

– Спешиваемся и идём с предельной осторожностью, – подал команду Ларионов и, спрыгнув с коня, первым уверенно ступил на овринг, показывая пример подчинённым.

Семён тоже спрыгнул с седла и проверил, надёжно ли привязаны грузы.

– Ну что, Зубрёнок, придётся идти. – Он погладил коня по шее. – Ты, главное, не бойся и доверься мне. Всё будет хорошо.

Семён любил разговаривать с Зубром, и хотя тот, конечно, не отвечал, но, казалось, прислушивается к человеческой речи и, вроде бы, даже что-то понимает.

После взводного на овринг ступил со своей рыжей Кометой Степан Мухин, на груди которого висел пулемёт Дегтярёва ДП-27^[16]. Следующим пошёл киргиз Бакыт Джунабаев, ведя под узду каурого Камыша, а за ним – остальные. Семён оказался примерно в середине этой живой цепочки, а замыкал её Григорий Шевчук, вооружённый ППД^[17] с барабанным магазином на 71 патрон.

Перед самым оврингом конь сначала заупрямился, замотал головой и зафыркал, косясь на хозяина карим глазом, но затем-таки доверился человеку и шагнул вслед за ним на рукотворную тропу.

– Ну, ну, Зубрёнок, не волнуйся, пойдём, – успокаивал коня Семён, продвигаясь вперёд осторожным шагом.

Он старался не смотреть вниз, туда, где метрах в двадцати бурлила речная стремнина, и держался как можно ближе к скале, чтобы не потерять равновесие. Первые десятки шагов дались с трудом, но потом появилась уверенность в себе, и дело пошло веселее. Казалось невероятным то, что эта искусственная тропа так прочно удерживается на скале и позволяет спокойно идти по ней.

Семён вспомнил, как однажды в клубе комендатуры выступал с лекцией какой-то профессор из Сталинабада, который в том числе рассказывал о Памире и памирцах.

– А теперь, товарищи пограничники, я хочу несколько слов уделить оврингам. – Говорил профессор увлечённо, подкрепляя свою речь жестикуляцией руками. – Вы наверняка имеете о них представление… Так вот… Овринги – это удивительное и очень древнее изобретение человеческого разума. Есть предположение, что их строили уже несколько тысячелетий назад. Да-с… Встречаются овринги в основном на Памире и Тянь-Шане, и некоторые из них сооружены весьма искусно в инженерно-техническом плане, имея порой протяжённость в несколько километров. Издревле овринги строили целыми кишлаками под руководством опытных усто^[18], потому что возведение оврингов, товарищи, – это настоящее искусство. А строятся они так… Сперва в скальные трещины вбиваются колья из крепких пород дерева, например, из арчи…^[19] Далее эти своеобразные костыли соединяются между собой ветками и верёвками. Затем сверху укладываются и связываются жерди и брёвна или корзины с песком. И уже на всё это помещаются плоские камни или хворост с дёрном. Таким образом получается лёгкое, но достаточно прочное сооружение. Да-с…

Профессор снял очки, протёр их платочком и вновь надел.

– Иногда овринги представляют собой сложные сооружения с несколькими уровнями в виде лестниц, чтобы можно было спускаться или подыматься. Для такой лестницы может применяться бревно с коротко обрубленными ветвями или с насечками, которые служат ступенями для ног путника. Бревно это закрепляется на скале под необходимым углом… Да-с… Также на оврингах могут устраиваться площадки для отдыха и даже ночлега. Там один путник спокойно дожидается, когда идущий навстречу освободит путь. Вообще же, чтобы разминуться на овринге, один из путников обычно ложится, а другой осторожно переступает через него. Вот так-то, товарищи… – Профессор почесал бородку. – Овринги всё время поддерживаются в рабочем состоянии и, если надо, ремонтируются. Кстати, я несколько раз имел честь наблюдать подобные работы и, скажу вам, зрелище это весьма впечатляет… Конечно, идти по искусственной тропе довольно-таки опасно. Можно легко сорваться от порыва ветра или при неосторожном движении, при обвале или камнепаде. Недаром есть древняя таджикская поговорка: «Путник на овринге, как слеза на реснице». Да-с… По сути, овринг является культурным феноменом, присущим народам

Средней Азии, которые вполне могут им гордиться… Вот так-то, товарищи… Мы должны знать и уважать культуру народов нашей советской страны. Только так мы сможем дружно жить и строить коммунизм. Только так мы будем непобедимы, и империалисты ничего не смогут с нами сделать…

Впереди, метрах в пятидесяти, виднелся конец подвесной дороги. Ларионов уже стоял на обычной тропе, дожидаясь остальных.

Неожиданно за спиной Семёна что-то зашуршало. Обернувшись, он увидел Алексея Скворцова, который висел над пропастью, держась руками за крайнюю жердь овринга и пытаясь найти ногами опору на скале. Лицо пограничника было бледным, а в глазах застыл ужас. Если бы он полетел вниз, то мог бы запросто разбиться о торчащие из воды острые как кинжалы каменные выступы или утонуть в стремительном горном потоке.

– Лёха, я сейчас! – Семён погладил коня и отпустил узду. – Зубрёнок, постой-ка смирно. – Он осторожно, придерживаясь за сбрую, прошёл по самому краю подвесной тропы и подошёл к лошади Скворцова – вороной кобыле по имени Баклуша. К счастью, та не раз бывала в заварухах и потому вела себя спокойно.

– Баклушечка, тихо, не волнуйся. – Погладив лошадь, он присел и схватил Скворцова за левую руку. – Ну-ка! Давай! – Покрепче упёршись ногами, Семён резко потянул двумя руками Алексея вверх, потом перехватился правой рукой за прочный ворот его куртки и выволок товарища на овринг.

Отдышавшись, Скворцов выбрался из-под лошади и, покраснев, виновато улыбнулся.

– Спасибо, Сеня. Я уж думал, хана мне. Оступился, блин. Ногу неудачно поставил.

– Ничего, бывает. – Семён хлопнул его по плечу и подмигнул. – Поживёшь ещё.

Он вернулся к своему коню, который беспокойно оглядывался на хозяина, и повёл его дальше. Через пару минут они ступили на твёрдую поверхность.

Алексей Скворцов был одногодком Семёна. До призыва в армию он жил в Воронеже, где окончил десятилетку. Выросший в городе, в семье интеллигентов, он был слишком домашним и мягким, и здесь все называли его «интеллигентским хлюпиком». Конечно, служба давалась ему трудней, чем деревенским парням вроде Семёна. Вообще сначала казалось странным, как Скворцов попал служить на границу, да ещё в такой непростой регион. Но однажды в разговоре он признался, что сам попросился в пограничные войска, потому что считал их самыми романтичными. Его родной дядька служит в военкомате и помог ему в этом деле.

А когда Семён узнал Скворцова получше, то даже проникся к нему симпатией. С Алексеем было интересно общаться – он много чего знал и охотно делился знаниями с другими, при этом никогда не хвастался и не насмехался над теми товарищами, кто был малообразован. Кроме того, притягивали его искренность и добродушие.

– Молодец, – похвалил Ларионов. – Взаимовыручка для нас, пограничников, – это самое важное. Как говорится, сам погибай, а товарища выручай.

– Так точно, товарищ командир! – браво гаркнул Семён и облегчённо вздохнул.

Теперь можно было расслабиться…

* * *

– Красота-то какая, – произнёс Скворцов, разглядывая в бинокль распростёршуюся внизу огромную долину где сверкала в лучах солнца поверхность озера Зоркуль.

Оптический прибор был один, и Ларионов отдал приказ наблюдать всем по очереди. Сейчас настал черёд Алексея.

Ещё вечером отряд устроил здесь засаду, перекрыв северо-западный выход из долины. Лошадей отвели подальше и спрятали во впадине, чтобы они не были видны со стороны и чтобы их не почуяли кони басмачей, ведь запахи в горах ветер разносит далеко, особенно в ущельях. Затем оборудовали себе позиции, сложив из разбросанных всюду камней небольшие брустверы, за которыми можно было вести стрельбу лёжа и прятаться от пуль. Для удобства ведения стрельбы в брустверах сделали выемки. Золотарёв и Скворцов, не сговариваясь, расположились по соседству.

Семён лежал за своим бруствером головой на вещмешке, глядя на плывущие по небу облака. Вокруг было тихо. Солнце висело над горами, но из-за густых облаков светило тускло и совсем не грело. Стоял обычный сентябрьский памирский день, холодный и сырой – примерно градусов пять-шесть выше нуля. Семён слышал, что в середине сентября здесь бывает и до минус десяти. А в октябре уже может наступить настоящая зима – с обильными снегопадами, сильными морозами и буранами. Природа Памира сурова и старается не баловать

человека…

Семёну ещё не доводилось бывать в этих местах, и теперь он мог воочию любоваться ими. Да, недаром многие говорили, что Зоркуль – одно из самых красивых на Памире озёр. Вытянувшись с запада на восток на целых двадцать пять километров между Южно-Аличурским и Ваханским хребтами, оно потрясало окрестными видами.

Вдали виднелись юрты киргизов и пасущиеся на горных склонах отары овец. Там же бродили яки, поедая пожухлую осеннюю траву. На Памире Семён впервые в жизни увидел необычных косматых животных с таким смешным названием. Он узнал, что яки, или, как их ещё здесь называли, кутасы, не боятся самых лютых морозов и любят купаться в ледяной воде. Эти мирные и выносливые животные были просто незаменимы в горах, особенно на высоте более четырёх километров. А из жирного и питательного молока яков памирцы делали вкусный сыр курут, который они обычно скатывали в небольшие шарики. Да и мясо яков широко использовалось в пищу…

Позади озера вздыбливались заснеженные горные громады, которые находились уже на афганской земле.

Афганистан… Это слово для Семёна было наполнено чем-то таинственным и древним. На политзанятиях Нарожный как-то рассказывал об этой соседней стране и о населяющих её свободолюбивых племенах.

А где-то ещё южнее находились Пакистан и сказочная тропическая страна Индия, в которой обитали тигры, слоны, загадочные йоги, факиры и заклинатели змей.

– Лёха, ты случаем в Индии не бывал? – шутливо спросил Семён, выглянув из-за камней.

– Нет, не был, – вполне серьёзно ответил Скворцов. – И вообще я за границей не был.

– А хотел бы?

Алексей опустил бинокль и посмотрел на Золотарёва настороженно.

– А что?

– Да нет, ничего. – Семён понял, что смутил этим вопросом товарища. – Просто так спрашиваю. Я бы, например, в Индию махнул. А ты куда?

– Я? – Скворцов призадумался и пожал плечами. – Не знаю. В Австралию, наверное. Или в Южную Америку.

– Почему туда?

– Ну… Я когда «Дети капитана Гранта» прочёл, то захотел побывать и в Австралии, и в Южной Америке. Там здорово. Горы, леса непроходимые. Романтика, одним словом.

– Хм… понятно. А что за дети капитана… как ты его назвал?

– Гранта. – Алексей усмехнулся. – Книга такая есть. Приключенческая. Жюль Верн написал. Интересная очень.

– А кто этот Жюль Верн?

– Писатель такой был французский. Умер уже. Здорово писал, особенно научную фантастику. Мне больше всего понравились его романы о капитане Немо. Называются «Двадцать тысяч лье под водой» и «Таинственный остров». Там описывается небывалая электрическая подводная лодка «Наутилус». Немо на ней обогнул весь земной шар, а сам он был индийским принцем и на свои деньги построил эту подлодку.

– Принцем, говоришь? – Семён нахмурился. Ему стало неприятно, что Скворцов так восхищается классовым врагом. – Буржуй, значит.

– Да он хоть и был принцем, но сражался против английских колонизаторов за свободу Индии и поддерживал восстание индийских сипаев. – Скворцов заметно разволновался, его щёки запылали. – А потом Немо вообще порвал с обществом и поселился на острове посреди океана. Это был гениальный учёный и романтик, мечтавший о справедливом мире. А ты говоришь – буржуй… Я когда эти книги прочитал, какое-то время мечтал стать путешественником. Открывать новые земли, видеть разные красивые места и дикие племена… А теперь вот думаю, что стану учителем географии. Конечно, после того как фашистов победим…

– Понятно… – Семён почувствовал неловкость оттого что он не читал Жюля Верна и не знает про капитана Немо. В селе он, конечно, иной раз заходил в избу-читальню, но брал там почитать в основном труды Ленина и Сталина, а также книги Аркадия Гайдара и Валентина Катаева. – А в нашей библиотеке Жюль Верн есть?

– Не знаю, посмотри.

– Скворцов, веди наблюдение! – строго прикрикнул Ларионов, который, сидя на камне, что-то быстро писал карандашом в блокноте. – А то наряд получишь.

– Виноват, товарищ командир! – Алексей вновь приник к окулярам бинокля.

Семён решил, что обязательно найдёт и прочтёт книги о капитане со странным именем Немо. Закрыв глаза, он попытался представить этого человека, отрёкшегося от жизни в достатке и роскоши ради высших идей. Тут, конечно, нужен был несгибаемый характер…

Семён сам не заметил, как придремал. Он увидел себя шестилетним пацанёнком, помогающим деду заготавливать на зиму дрова. Дед Фёдор рубил чурбаны большим, тяжёлым колуном, хрипло «кхэкая» при каждом ударе, а он, Сенька, подбирал на земле отлетевшие поленья и складывал их в штабель у стены сарая.

На крыльцо избы вышла мать и некоторое время наблюдала за тружениками.

– Сёмушка, иди молочка попей, – ласково позвала она. – Тёпленькое ешо. Парное, как ты любишь.

– Некогда мне, – отмахнулся он с важным видом, хотя, конечно, молока ему сейчас очень хотелось. Но надо было показать матери и деду, что он уже взрослый. – Не видишь, что ли, мы работаем.

– Иди-иди, работничек. – Дед Фёдор усмехнулся и потрепал внука по русым лохмам. – Слухай мамку. От молока силы прибывают.