Часть первая
Рука смерти
Режим сложности – Хардкор

Глава 1

– Едут! – крикнул мальчишка, посланный смотреть за дорогой, спрыгивая с коня и жадно припадая к бурдюку с пованивающей уже водой.

– Живодёр! – крикнул Одноглазый. – Заканчивай!

Но человекоподобная скотина, метко прозванная Живодёром, не услышал главаря разбойников, продолжая пытать этого слабоумного выродка, что прибился к ним в последнем городке.

В каждом человеческом поселении есть свой подобный уродец. Часто – не один. Только сама жизнь жестокостью своей неотвратимой реальности регулирует их численность. Выродки живут недолго. Если не умирают от голода – неспособные к скоординированным коллективным действиям, то есть к труду, то от руки другого человека, который решит положить конец мучениям этого «бракованного» человека. В основном это руки отца, реже – матери, решивших, что бесполезного урода им «не вытащить». А чаще – от несчастных случаев, от холодных рук нежити или клыков тварей.

Но этот слабоумный урод вымахал до роста половозрелого человека. И был бы им, если бы не улыбался вечно и блаженно, если бы не его безумный взгляд и текущая по спутанной бороде слюна. Вот этот безумец и прибился к их банде, прикормленный Живодёром, теперь впавшим в экстаз от издевательств и пыток над беззащитным уродом. Над слабоумным генетически больным человеком, кричащим, захлёбывающимся от боли и в собственной крови, но так и не понявшим, за что с ним так жестоко обошлись эти люди? Ошибаясь, называя этих тварей – людьми. Вот уж кто реально выродки!

Видя, что до Живодёра не докричаться, главарь разбойников кинул топор, чтобы привлечь внимание впавшего в транс садиста. Ну и кто тут слабоумный? Топор прошёл рядом со щитом Живодёра, закреплённым за спиной, ударил в голову жертве пыток, сразу оборвав его крики. Дурачок обмяк совершенно безжизненным куском кровоточащего мяса.

Одноглазый пожал плечами, махнул рукой.

– Пошли! И мы покуражимся! Люблю чистеньких и богатеньких сучек! – Главарь даже зажмурился: – Они такие… – Одноглазый покрутил в воздухе кистями рук, затрудняясь подобрать нужное ему слово, выражающее всю полноту его приземленных чувств, наконец, у него нашлось слово: – Такие мягкие!

Но всем вокруг было глубоко плевать на слова Одноглазого. «Лихие люди» угрюмо шли к дороге, сжимая в руках орудия своего «нелёгкого труда». Потому что, в отличие от Одноглазого, они помнили, что «чистенькие и богатенькие», «мягкие» очень часто сопровождаются довольно твёрдыми и жёсткими стражами, не всегда чистыми, но всегда – умелыми рубаками. И одолеть их можно только кучей, разя в спину, пока страж убивает того, кому не повезло оказаться прямо перед его лицом. Потому – кто сегодня будет пробовать «мягкую», а кто остынет навсегда – вопрос весьма непраздный. Это Одноглазый, как всегда, за спинами остальных будет орать и верещать. А вот лезть под топоры охраны «богатенькой» как раз им предстоит.

Согласно оговоренному плану, «наёмники» ударили людей Лилии Красногорской в уговоренном месте. Ударили – самострелами. Метя в сотника стражи Медногорска, возглавлявшего отряд, и в мага. Сотник умер сразу, несмотря на тяжёлую кольчугу и шлем, – с такого расстояния стрелы пробили всё. И – насквозь. Утыканный стрелами, как ёж иголками, Водяной всё же успел свалить заклинанием одного подлеца, покалечив ещё одного – оторвав ему плечо с рукой своим Копьём Воды. Но всё это померкло после срабатывания мощного амулета Посмертия. Ветвистые молнии с грохотом перекинулись с тела умирающего мага на руки его убийц, сжигая, убивая всех, кто стрелял в спину мага, этим почти выкосив предателей.

– Госпожа, – крикнул Чёрствый, десятник стражи, перекидывая щит на руку и выдёргивая копьё из тела предателя, – спасайтесь! Мы их удержим!

Стража Лилии яростно сражалась с предателями, оглядываясь на толпу бегущих разбойников. Возчик пытался развернуть повозку, обе девки-прислужницы и нянька визжали, сжавшись, закрываясь от разбойников подолами юбок, как от ветра.

Лилия Медногорская выбила ногой дверь повозки, одной рукой хватая и выталкивая из повозки дочку медновильского кузнеца (Лилия так и не запомнила ни имени девочки, ни имени её отца), второй рукой – суя свёрток с сыном в руки девочки. Властительница, сверкая полубезумными глазами, крикнула в лицо девочке:

– Бежим!

Лишь семь стражей ещё сражались, когда их захлестнула волна голодранцев с большой дороги. И стражи рухнули. Их кони были убиты, сами они завалены телами, надёжно спутаны руками разбойников.

Возница успел только один раз взмахнуть своим топором, вонзая его в ключицу разбойника, как и его захлестнула волна лиходеев. Ему оторвали ухо, проткнули живот ржавым тесаком, выдавили глаза корявыми грязными пальцами, сломали кадык, вдавливая его в горло, выломали пальцы, сжимающие топор.

Лилия этого не видела. Она бежала со всей скоростью, на какую была способна. Но, оглянувшись, поняла, что убежать не получится. Её горло перехватил мороз дыхательного спазма, глаза защипало.

– Беги, девочка! – выдавила Лилия срывающимся голосом, опять вручая девочке своего сына. – Беги! Найди моих… Беги!

Девочка зажмурилась, всхлипнула, но – побежала. Легко, как ветер. Молодость!

А сама властительница Медногорска развернулась к разбойникам, сорвала с головы платок, утерев им с лица пот и чужую кровь, осушая руки. Как учил её Светогор. Она достала оба своих кинжала, встала в боевую стойку. И усмехнулась, подумав, что сегодня её ждёт порка её любимым Огненным Демоном. Там, в лучшем из миров, где медноволосый здоровяк давно уже ждёт её, свою суженую.

Разбойники не ожидали, что дамочка в юбках окажется столь искусна в ножевом бою. Первый рухнул с перерезанным горлом, второй визжал, схватившись за рассечённое лицо, третий – держал левой рукой правую, рассечённую до кости.

Бандиты обступили женщину, не решаясь приблизиться, но и глаз с неё не спуская. Лилия крутилась, быстро перемещаясь приставными шагами, невидимыми под юбками. От её выпадов круг разбойников сильно раздавался, но тут же смыкался, как болотная жижа после падения камня.

Раздвинув своих приспешников, вперёд вышел ухмыляющийся Одноглазый.

– Сладкая моя! – сказал он Лилии, поигрывая своим изогнутым мечом. – Так мне даже больше нравится!

Он атаковал. Лилия парировала удар, но Одноглазый, ловко крутнувшись, подсёк ей запястье левой руки самым кончиком своего меча. Нож выпал из сразу обессилевшей руки женщины. Лилия намотала на запястье полу своего плаща, решив, что это достаточная замена наручу. Но спустя несколько мгновений Одноглазый разубедил её в этом, прорубив эту руку до самой кости.

Поняв, что вожак играет с дерзкой женщиной, разбойники закричали, заулюлюкали.

Одноглазый и в самом деле играл с Лилией, как кот с мышкой. Не спеша её обезвреживать, даже – разоружать. Он легко избегал её атак, рассекая её одежды контратаками, самым кончиком своего меча распуская её платье на полосы, мечом раздевая женщину, под довольные крики разбойничьей шайки.

Сверкали в прорехах одежды белые ягодицы женщины, мелькали полные бёдра, уже болтались большие белые груди с большими бордовыми ореолами, распаляя бандитов. Лилия, закусив от боли и отчаяния губу, старалась достать обидчика, но лишь получала новое унижение и новую боль от рассечений, которые оставлял кончик меча Одноглазого на теле женщины.

Наконец, вожаку разбойников надоело. Он подсёк женщине и правую руку, обезоруживая её. Следующим взмахом меча он ещё раз рассёк её юбки – от подола до пояса, ногой сбив женщину на землю, отбросил меч, рванул свой пояс, крича:

– Держите эту тёлочку!

Влажно блестя похотливыми глазами, разбойники бросились вперёд, наваливаясь на Лилию, распиная, растягивая её на корке Пустоши, покрытой её же кровью.

– Спасите! – в отчаянии взвыла вдова Медной Горы. Слёзы душили её. Она со всей отчётливостью поняла, что ей предстояла пытка и унижение, много более страшные, чем смерть. – Кто-нибудь! Хоть кто-то!

Но её крики лишь распаляли пыхтящего Одноглазого и его приспешников, плотно стоящих вокруг, трясущихся от вожделения и похоти. Часть из них не выдержала, и многие побежали обратно – насиловать ещё теплые и дрыгающиеся в агонии тела зарубленных сгоряча девок Лилии Медногорской и ещё живую нянечку её сына-калеки.

– Светогор! Спаси! – Женщина уже не кричала, а выла. – Андр! Спаси! Богами молю! Хоть сына своего спаси! Боги! Помогите! Спасите! О, боги! За что?!!

Не скажу, что это было легко, но я открыл глаза. И увидел небо. Не знаю почему, но сразу почувствовал, что небо это чужое. Чуждое.

Тела я не чувствовал. Всё тело было как одна отсиженная нога. Как и где я так накидался вчера? И с кем? Хоть убей – не помню.

С ощущением враждебного присутствия пришло и какое-то особое, но как-то смутно знакомое, почему-то привычное состояние бытия. Боевое. И мысли побежали, неспешно, плохенько, но побежали, по больной голове – в другом направлении. В привычном направлении. В поисках пути выживания. В поисках способов убийства тех, кто угрожает моему выживанию.

Человек, однозначно воспринимаемый врагом, стоял ко мне спиной, одетый в весьма странную одежду, вглядывался куда-то вдаль, вжикая металлом по камню. Этот звук мне был хорошо знаком. А под ногами этого человека разложен целый набор ножей всех видов и размеров, другие инструменты. Врач? Лекарь?

Но потом в «отсиженную ногу», то есть в тело вернулась нестерпимая боль. Оказалось, что сдерживать, терпеть боль я умею. Никак я не выдал себя этой жгучей и нестерпимой волной обжигающей и шпарящей боли. Но посмотрел на свои руки. Потом – на ноги, схватился за причинное место. И с ненавистью понял, что урод передо мной – антипод врача. Палач.

Ведя руку, на которой не хватало пальцев, от паха – обратно, наткнулся на поясе на что-то, от чего в голове вспыхнуло: «Как надену портупею – всё тупею и тупею!» Этот предмет был мне знаком. И ещё я знал, что вот тут должно быть… Не знаю – что. Тем более что этого – не было. А вот на спине было. Предмет был мне не знаком, но разом – и привычен. Почему я это назвал «дежавю»? Что это – «дежавю»? Не важно!

Важно, что в руке моей был предмет, который я опознал как оружие. И называлось это оружие «штык». Разом – удивляющий, незнакомый и – привычный. Полоса заточенного металла, удобная ручка с кольцом. Рука одновременно и не знала, что делать с ним, но и одновременно – делала привычные движения.

Что-то почувствовавший палач повернулся. Глаза его округлились на удивлённом лице. Привычным, но не получившимся из-за «деревянного» тела движением убиваю его. Кровь из горла хлещет, как из крана. Не знаю, что это – «кран», но кровь бьёт именно так – как из крана.

Не знаю также, что на меня нашло? Почему я поступил именно так? Но я припал к этому «крану». И стал, захлёбываясь, глотать эту горячую терпкую вязкую жижу с железным привкусом. В глазах – вспышки, искры, пятна. В них – какие-то смутные картинки.

И вдруг – всё пропало. Перед лицом летит серый пепел. Палача – нет. Куда он делся? Недолго я думал над исчезновением этого больного садиста, нелюдя (вдруг для себя я понял, что об этом маньяке знаю больше, чем о самом себе). Не долго – потому что сразу череда событий заставила думать о себе, а не об исчезновении палача.

Во-первых, мне стало очень плохо. Меня стало ломать и корёжить.

«Отпусти его! – прозвучало в моей голове. – Тебе не нужна такая чёрная душа!»

Не понял, кто это сказал, не понял – что сказал, не понял – что надо делать… Я лишь открыл рот, из которого вырвался клуб белёсо-сизого дыма, как после сильной затяжки… чего, интересно? Не интересно. Дым этот соткался на долю мгновения в образ палача. Образ этот поднял голову, взглянув вверх, и – растаял.

«Не нужны они мне! – подумал я. – Пусть валят!»

И тут же – забыл обо всём этом. Потому как та горячая волна, что прокатилась по моему телу, заставив его биться, ритмично, как метроном, грохоча сердцем, вызвала обильное кровотечение сразу изо всех ран на этом чужом мне теле, в которое я был заключён, как пожизненный узник в одиночную камеру.

И словно этого мало, на меня рухнул… Мир. Всеми ощущениями. Звуками, тактильными, болевыми, запахами, собственной вонью, цветом и красками, ощущениями пространства, жизни.

Я бы упал. И переждал бы эту бурю во мне, но ведь вместе со звуком пришло и понимание, что рядом идёт бой и кто-то дико, отчаянно кричит, прося помощи, спасения.

Потому каким-то автоматом (что это – «автомат»? – не знаю) готовлюсь к бою. Осматриваю себя. М-да! Хотел бы сказать, что бывало и хуже. Но – не бывало. Ладно, что уж теперь?! Ищу оружие. Штык на место – короток. Топор – самое длинное, что имелось.

Пытаюсь идти. Сильно припадаю налево. У меня ещё и одна нога короче другой! И не сгибается полностью. А правая рука не разгибается. Повезло, однозначно!

Выбираюсь на гребень. Вижу, что несколько «дружков» палача гоняют рыжеволосую девочку. Да и хрен бы с ней, но на руках у девочки свёрток, в котором только полный дубина не признает ребёнка. А вот это уже – за гранью моего понимания. И моего равнодушия. Иду. В атаку.

Ну как иду в атаку? Ковыляю.

– Бродяга! – кричит один отморозок, разворачиваясь на меня с какой-то радостью, – бежит навстречу, сразу забыв о рыжей.

Бродяга я, бродяга! Ковыляю кое-как. Как настоящий бродяга. Откуда? Куда? Не знаю. Не важно же!

Не знаю – почему, но я знал, что именно он собрался делать, как бить, как замахиваться, куда целиться. Если бы не деревянное тело, скованное, как стянутое жгутами, было бы проще. Но и так – увернулся, подрубил ему ногу своим топором, ещё один замах топора – голова его лопается.

Не знаю – почему, но на меня опять нашло. Не смог сам себя удержать – припал к сводящей с ума крови.

Как раскалённая, расплавленная сталь под высоковольтным напряжением, она потекла по пищеводу. Стало нестерпимо ярко, меня разрывало изнутри, распирало.

И так же быстро, как и в прошлый раз, всё закончилось летящим перед лицом пеплом сигаретным. И дым сигаретный