Меншиков был послан в Малороссию, чтобы разобраться с жалобами и челобитными казаков, которые окольными путями, но все же попали в Петербург. Макарову, напуганному состоянием Петра Алексеевича, невольно пришли на ум выдержки из тех казацких грамоток:

«…Полковники обращают себе в подданство многих старинных казаков. Нежинский полковник в одной Верклеевской сотне поневолил более 50 человек, полтавский полковник Черняк закабалил целую Нехворощенскую сотню… Переяславского полка Березинской сотни баба сотника Алексеиха Забеловна Дмитрящиха больше 70 человек казаков поневолила. А еще полковники казаков, соседей своих по маетностям, принуждают за дешевую цену продавать свои грунты, мельницы, леса и покосы…»

Светлейший князь в Малороссию уже ездил год назад, но лишь затем, чтобы получить очередную мзду от гетмана Скоропадского да всласть покутить на дармовщину. На все остальное у него не хватило времени. Но старшины жалобщиков прикрутили. Отчет о поездке в Малороссию государь прослушал не очень внимательно, занятый какими-то другими мыслями, и Меншиков отделался лишь замечаниями.

Однако на этот раз дело было гораздо серьезней и касалось лично светлейшего князя. Ягужинский накопал на своего недруга столько, что впору было Александру Даниловичу идти на лобное место, чтобы положить голову на плаху.

Генерал-прокурор документально доказал, что в продолжение многих лет Меншиков до крайности бесцеремонно употреблял казенное достояние в свою пользу, покупал за казенный счет в свои дворцы мебель, всякую домашнюю рухлядь, содержал за счет державы лошадей и прислугу и позволял своим клевретам разные злоупотребления, прикрывая своим покровительством. Открылись за ним и противозаконные поступки по управлению Кроншлотом. Поэтому Макаров небезосновательно ждал большой грозы.

– Выйди вон, Алексей Васильевич, – тихо сказал Петр, глядя куда-то в сторону.

Бросив острый многозначительный взгляд на Меншикова, от чего генерал-губернатор начал бледнеть, Макаров быстро покинул Кабинет. Ему вовсе не хотелось попасть под раздачу «сахарных пряников», после чего долго болели ребра. В бешенстве царь мог пришибить и невиновного.

– На, читай! – Петр сунул скомканный лист под нос Меншикову.

Меншиков смущенно потупился.

– Мин херц, ты же знаешь, грамоте я не обучен…

– А воровать ты обучен?! – взорвался Петр; он схватил свою трость, которая стояла подле кресла, и начал лупить генерал-губернатора по чему попало. – Вор, мздоимец! Бляжий сын! Убью! В Сибирь, в кандалы!.. Запорю-ю!!!

Меншиков, согнувшись в три погибели, не уклонялся, лишь пытался прикрыть руками голову и жалобно стенал. Наконец он вообще упал на пол, и только тогда Петр прекратил экзекуцию. Пнув его напоследок сапогом, тяжело дышавший царь отшвырнул трость, схватил со стола чеканный позолоченный кувшин с вином, проигнорировав стоявший рядом кубок, запрокинул голову, и темно-красное бургундское тугой струей хлынуло ему в рот. Утолив жажду, привнесенную бешенством, Петр сказал:

– Вставай, хватит разлеживаться. Да сопли вытри! Внесешь в казну двести тысяч целковых. Двести тысяч! В течение недели! Понял?

– Понял, мин херц, понял. Я завсегда… ты же знаешь. Виноват. Бес попутал…

– Заткнись! Еще раз проворуешься, попадешь на дыбу. Ей-ей! А теперь доложи о поездке.

Опасливо посматривая на государя, Меншиков вытер носовым платком кровь с лица, допил остаток вина в кувшине и начал рассказывать, стоически стараясь не подавать виду, что ему больно.

– …По жалобе казаков на нежинского полковника Журковского. Гетман Скоропадский выдал им грамоты, ограждавшие от дальнейших обид, но когда они с этими бумагами явились к полковнику, тот обобрал их, избил, посадил в тюрьму и держал до тех пор, пока они не дали письменного обязательства быть у него навеки в подданстве… – Тут Меншиков опустил глаза, которыми преданно «ел» Петра Алексеевича.

В эту поездку в Малороссию ему пришлось применить и власть по отношению к зарвавшемуся старшине, что светлейшему не очень хотелось делать, потому что у него самого рыло было в пуху. Скоропадский выделил ему в виде взятки большие имения в Стародубском полку, и не только закрыл глаза на неправильное размежевание, но еще и записал в подданство Меншикова сотню казаков.

Генерал-губернатора утешало лишь то, что от «щедрот» гетмана перепало еще и Шафирову вместе с канцлером Головкиным. Конечно, с Шафировым он на ножах, но Александр Данилович был уверен, что ни тот, ни другой его не выдаст, иначе им самим придется плохо. Что касается гетмана, то Скоропадский известный хитрец – хоть и на ладан дышит, лишнего слова царю не скажет.

– А куда смотрит Протасьев? – нахмурившись, спросил Петр.

– Эти малороссы кого хочешь вокруг пальца обведут, – осторожно ответил Меншиков, которому не хотелось нажить врага в лице влиятельного думного дьяка. – Протасьев не в состоянии решить великое множество вопросов. Надо бы ему на подмогу еще кого-нибудь послать, мин херц.

В январе 1710 года в город Глухов – ставку гетмана – для надзора над Скоропадским был направлен «государев министр», суздальский наместник Андрей Петрович Измайлов. Однако вскоре он совершил нетактичный поступок – подписал вместе со Скоропадским увещательную грамоту к запорожцам, среди которых начались волнения и беспорядки, а также сношения с изменниками. Нетактичность поступка заключалась в том, что Измайлов помешал гетману лишний раз выступить с показной самостоятельностью. Поэтому уже осенью того же 1710 года его отозвали, а на смену ему прислали стольника Федора Протасьева.

– Мы об этом уже подумали, – несколько высокопарно ответил Петр. – Учреждена Малороссийская коллегия. Я вчера подписал указ. Она состоит из шести штаб-офицеров и прокурора под председательством бригадира^[7] Степана Вельяминова-Зернова. Это что-то вроде совета при гетмане Скоропадском. Коллегия будет надзирать за судьями, а также имеет право принимать жалобы от населения на казачьи власти, даже на верховный войсковой суд и войсковую канцелярию. Коллегия должна следить за всей входящей и исходящей перепиской канцелярии и осуществлять наблюдение за финансами. Летом Коллегия в полном составе выедет в Глухов.

– Гениально, мин херц! – просиял Меншиков. – Это то, что нужно.

Причина радостного возбуждения Александра Даниловича лежала на поверхности. Генерал-губернатор был в приятельских отношениях с Вельяминовым, и он не сомневался, что тот дружка не продаст и не накропает на него государю какую-нибудь пакостную цидулку.

– Я тут по приезде успел немного покрутиться, пока тебя, Петр Алексеевич, искал… – Меншиков вдруг сделался серьезным. – Думаю, скоро нам придется нового гетмана ставить.

– Почему?

– Хворает Скоропадский. Да и стар он уже… Это сколько ему? Дай Бог памяти… Кажись, семьдесят шесть.

– Пока держится бодро. Не замечал, что его одолевают хвори. Он еще зимой приехал в Петербург вместе со своей гетманшей и свитой, чтобы поздравить нас с заключением Ништадского мира.^[8] Ходит на приемы, посещает ассамблеи…

– А у меня есть сведения, что его поддерживают лишь настои какого-то знахаря.

– Тогда и нам с тобой стоит познакомиться с этим эскулапом. – Царь скупо улыбнулся. – Чай, и мы уже не молоды.

– Да-а, мин херц, а бывало… Помнишь?

– Ты мне зубы не заговаривай… – Петр взял со стола серебряный звонок и позвонил.

Спустя считанные секунды в Кабинет влетел Алексей Татищев. Из-за его плеча выглянул Макаров; поняв, что разговор Петра с Меншиковым далеко не закончен и что он не скоро понадобится государю, кабинет-секретарь степенно удалился.

– Алешка, вина! – приказал государь.

Схватив со стола пустой кувшин, денщик вихрем вымелся из кабинета. Меншиков с невольным завистливым вздохом посмотрел ему вслед. Когда-то и он был таким же юным и проворным, как белка, государевым денщиком. Как быстро течет время…

– Вернемся к Скоропадскому, – сказал Петр, озабоченно нахмурившись. – Старику и впрямь нужно подыскивать замену. Как мыслишь, кто это может быть?

Меншиков замялся. Имя нового гетмана у него уже вертелось на языке, но прежний лихой и безрассудный Алексашка давно превратился в умного и хитрого царедворца, поэтому он не торопился с предложением кандидатуры, удобной лично ему во всех отношениях.

Такой человек был – черниговский полковник Павел Полуботок. Вспомнив, сколько Полуботок отсыпал в его карман полновесных золотых червонцев, – за то, чтобы генерал-губернатор поспособствовал ему в получении гетманской булавы и прочих клейнод^[9], – Меншиков мгновенно вспотел; а ну как государь узнает про уговор?

Александр Данилович хорошо помнил выборы гетмана после бегства Мазепы, на которые приехал сам Петр Алексеевич.

Больше всех прав на булаву имел Данила Павлович Апостол, миргородский полковник, однако он совсем недавно порвал с Мазепой и был на подозрении; затем – черниговский полковник Павел Полуботок, но тот показался царю опасным, как смелый и энергичный человек. А третьим кандидатом был Иван Скоропадский, на котором Петр и остановил свое внимание, зная его как человека слабохарактерного, ни в каком случае не опасного.

Когда зашла речь о кандидатуре Полуботка, Петр сказал, как отрезал: «Сей человек хитер – из него может выйти второй Мазепа». Вряд ли государь изменил свое отношение к черниговскому полковнику, подумал Меншиков. Составив определенное мнение о человеке, Петр редко его менял; разве что обстоятельства заставляли пойти на компромисс.

Правда, и несостоявшийся гетман не был обделен царской милостью. Полуботку было пожаловано более 2000 дворов. Таким образом Павел Леонтьевич в одночасье стал одним из первых богачей Малороссии, что, безусловно, способствовало росту его влияния.

Меншиков, зная норов Петра, ответил совсем не то, что думал:

– Лучше кандидатуры, чем Данила Апостол, не найти. Он предан тебе телом и душой. Умен, тактичен, большой храбрец… Дрался со шведами аки лев.

Зная изменчивый нрав Петра, светлейший князь всегда ставил на две лошади. На всякий случай. С Апостолом у него тоже были отношения вполне доверительные. Но он, конечно, был победнее Полуботка, а значит, менее выгоден в плане дальнейшего сотрудничества, которое заключалось в дальнейшем приобретении малороссийских земель.

У Петра дернулся левый ус. Он вперил в Александра Даниловича бешеный взгляд, но генерал-губернатор сумел выдержать этот безмолвный напор – смотрел прямо в зенки государя ясными до прозрачности глазами.

– Ври, да не завирайся, – наконец сказал Петр. – Будто мне не ведомо, что ты руку тянешь за Полуботка.

Меншиков неопределенно пожал плечами; и все-таки поморщился от боли – рука у государя по-прежнему тяжела.

– И должен сказать тебе, – продолжал царь, словно и не заметив болезненную гримасу Александра Даниловича, – что ты прав. Апостол если и не умнее, то хитрее, чем Полуботок. Вся эта история с его бегством от Мазепы и тогда, и сейчас кажется мне очень подозрительной…

28 октября 1708 года гетман Мазепа с большинством казацких старшин и шеститысячным войском перешел на сторону шведского короля Карла XII. Среди старшин был и миргородский полковник Данила Павлович Апостол. Он знал о намерениях гетмана отделить Левобережную Украину от России и в этом вопросе был его единомышленником.

Но уже через месяц, 21 ноября, Апостол тайно оставил шведский лагерь и с большим трудом добрался до своего имения в Сорочинцах, где к тому времени стояли русские войска. Оттуда он прислал письмо новому гетману Скоропадскому, избранному на эту должность после перехода Мазепы к шведам, в котором уверял, что попал в шведский лагерь по недоразумению и вынужден был повиноваться Мазепе, пока не выпала возможность освободиться.

Однако, когда миргородского полковника перевели в Лебедин, где находился царский военный штаб, он попросил о встрече с Петром, и на ней от лица Мазепы предложил захватить в плен Карла XII. Сначала посланец гетмана вызвал недоверие царя, так как никаких документов, которые свидетельствовали бы о таких намерениях Мазепы, у миргородского полковника не оказалось.

Тем не менее спустя некоторое время к царю прибыли еще два гетманских посланца, и тогда между Петром и Апостолом начались переговоры.

Самым тяжелым был пункт о гарантиях Мазепе, который, не доверяя царю, настаивал, чтобы их удостоверили представители некоторых европейских дворов. Но и в этом вопросе наконец пришли к соглашению. 22 декабря канцлер России граф Головкин написал Мазепе письмо. Он подтвердил, что на переговорах достигнуто соглашение, и от имени Петра Алексеевича обещал гетману возвращения всех его прав и привилегий, когда тот захватит в плен если не Карла XII, то «прочих знатнейших лиц».

Но Мазепа сам себя перехитрил. Не дождавшись к назначенному времени ответа российского государя, он уже 5 декабря 1708 года направил письмо польскому королю Станиславу Лещинскому, в котором убеждал того поспешить с войском для общей борьбы против Москвы. Посланца Мазепы, ровенского мещанина Хлюса, перехватили и задержали, а текст письма обнародовали. Взбешенный Петр, который верил Мазепе до последнего, в специальном манифесте официально предъявил обвинение гетману в измене и двурушничестве.

Так Данила Апостол и остался в стане российских войск. Как и другим представителям казацкой старшины^[10], которые бежали из лагеря шведов после объявленной Петром амнистии, ему возвратили уряд миргородского полковника и все имения. Стараясь реабилитироваться, Апостол храбро воевал со шведами, за что не раз удостаивался царской похвалы.

Однако как он ни старался, а Петр все равно не доверял миргородскому полковнику. На это и надеялся Меншиков, назвав Апостола в качестве главного претендента на гетманскую булаву, которая уже едва держалась в слабых старческих руках Скоропадского.

– Все сходится на Полуботке, – задумчиво сказал Петр. – Будет ли он предан мне?

– Не сумлевайся, мин херц, у Степашки Вельяминова хватка железная. От него ничто не укроется – ни измена, ни лишняя копейка. Будь-то Апостол или Полуботок – всем придется плясать под его дудку.

– Хотелось бы надеяться, что ты прав… однако проверить стоит. Тщательно все там проверить. Ты, чай, по верхам лишь прошелся – с полковниками горилку пил да варениками закусывал. Не спорь! Знаю я тебя. Малороссы умеют накрыть богатый стол. И в пирах сильны, не чета полякам. А выпить ты по-прежнему не дурак.

– Мин херц, как можно… – Меншиков обиженно надулся. – Все твои поручения я выполнил. И даже раньше срока.

– Молодец, хвалю. Ладно, Данилыч, иди, отдыхай. А по поводу нового малороссийского гетмана будем думать. Время еще есть. Кстати, завтра у Головкина ассамблея. Так ты уж постарайся составить мне кумпанию. Катя что-то прихворнула…

– Всенепременно! – просиял Александр Данилович. – Буду как гвоздь!

Меншиков ушел. Петр долго стоял в полной неподвижности, задумчиво глядя ему вслед, пока в дверном проеме не появился запыхавшийся денщик с кувшином в руках.

– Тебя только за смертью посылать, – недовольно проворчал Петр.

– Государь, бургундское закончилось… – растерянно сообщил Татищев.

– Эка жалость! Что ж, придется кое с кого три шкуры содрать за небрежение к царскому винному погребу. Надеюсь, ты хоть что-нибудь принес?

– Да. Токайское.

– А пес с ним! Венгры, конечно, еще те сукины дети, но вина умеют делать. Ну-ка, плесни…

Татищев наполнил кубок и уже собрался покинуть кабинет, но Петр остановил его и приказал:

– Отыщи мне бригадира Румянцева. Да поскорей. Из-под земли достань!

– Но как же, государь… – Татищев беспомощно развел руками. – Я ведь сегодня один на дежурстве.

– Пришли взамен Ваську Суворова. Думаю, он сейчас находится в Кунсткамере.^[11] Он все свободное время там пропадает.

Василия Суворова, который был крестником царя, взяли в денщики недавно. Несмотря на то что ему шел всего семнадцатый год, он хорошо знал иноземные языки и, кроме своих основных обязанностей, служил Петру еще и в качестве переводчика.

Татищев убежал. Петр медленно, врастяжку, выпил токайское, наслаждаясь тонким ароматом и вкусом венгерского вина, закурил трубку и задумался, глядя на розовую полоску заката, перечеркнувшую окно.

Богат и знатен черниговский полковник Павел Полуботок. Его обширные владения расположены были на территории Черниговского, Лубенского, Гадячского, Нежинского, Сумского и Охтырского полков. Ему принадлежали около четырех тысяч крестьянских дворов, десятки винокурен, мельниц, гуты^[12], рудни^[13], табачные плантации, лошадиные табуны и стада рогатого скота.

И в коммерции полковник знал толк. Вся торговля зерном, водкой и табаком на территории Черниговского полка находилась в его руках. Торговал он и с Польшей. В 1715 году Полуботок обменял 575 пудов табака и 100 куф^[14] водки на 600 пудов меди, которую тут же с большой выгодой продал царю Петру, испытывающему большую нужду в цветных металлах, необходимых для литья пушек. Однако вскоре после этой сделки черниговский полковник не поладил с польским коммерсантом Кадзинским, который имел неосторожность ссудить полковнику 50 тысяч золотых^[15], да так и не дождался возврата ссуды.