Боже мой, как я был наивен! Я забыл, что в старину мебель делали не абы кто, как сейчас, а настоящие мастера своего дела, опытные столяры-краснодеревщики.

Нонешние мебеля, сварганенные на живую нитку, да еще из деревостружечных плит, разваливаются сразу же после первой пьянки. На такие шаткие столы не то что облокотиться, полный стакан поставить боязно.

А я решил разобрать дубового монстра, как детский конструктор – без кувалды, топора и лома. (Да и где их было взять?) Интеллигент хренов…

Короче говоря, когда я наконец понял, что этот стол может выдержать даже наезд танка и что мне с моими хилыми силенками здесь вообще делать нечего, мой запал новоявленного спеца по интерьерам сразу испарился. Я плюнул на свой план, который предусматривал обновление мебели, и решил оставить все как было.

По натуре я не только лентяй, но еще и потрясающий бездельник. Моим жизненным кредо были три постулата из бездонной копилки народной мудрости: «Мы работы не боимся, пусть она боится нас», «Пусть работает трактор, он железный» и «От себя гребет только курица и бульдозер».

Все, точка. Емко и всеобъемлюще. Лучше не придумаешь. Чтобы там ни говорили разные зарубежные злопыхатели, а наш народ действительно велик. А русский язык – могуч.

Пусть скажут спасибо всякие там Джоны и Гарри, что русскому Ивану лень на них даже плюнуть. Иначе они так не вышивали бы по всему миру на танках и самолетах, размахивая своими поганками направо и налево.

Не будите лихо, пока оно спит тихо!

В общем, представив на миг, что мне придется куда-то плестись, кого-то искать (чтобы разломали и вынесли стол), а затем каким-то хмырям еще и денежку платить за это, я ужаснулся своей невиданно активной жизненной позиции и быстренько улегся на любимый диван – чтобы поразмышлять в спокойной обстановке о политических проблемах современности.

И как же я оказался прав в своей неизбывной лени! Есть такое выражение – «спеши помаленьку». Как часто мы по своей глупости и наивности бежим впереди паровоза, а затем удивляемся, почему по нам проехались его колеса.

Дубовый монстр стал моим рабочим столом. Столешница освещалась мощной электролампой, а в ящичках и ячейках хранились различные инструменты и химикалии для реставрации монет.

Чего там только не было: различные кислоты и щелочи в стеклянных пузырьках, аммиак, едкий натр, углекислый аммоний, спирт, ацетон, парафин и синтетические смолы для консервации монет, щеточки – щетинные, из тонкой латунной проволоки и со стекловолокна, скальпели, зубоврачебные боры, пасты, порошки… В общем, целая химическая мини-лаборатория.

На обширной столешнице (которую я, из несколько запоздалой жалости к старинному раритету, накрыл большим листом толстого стекла) стояли термостат, миниатюрная бормашина, микроскоп (как и стол, он был в годах; тоже наследство от деда), большая сильная лупа на фигурной подставке, а также вполне современная аппаратура для электрохимического восстановления поверхности монет, много места она не занимала.

Что касается самой коллекции монет, то я держал ее в массивном швейцарском сейфе, который сделали в 1939 году, как гласила табличка на его задней стенке. В нем когда-то лежали чертежи и записи деда.

Это был сверхнадежный несгораемый бокс. Открыть его, не имея ключа и не зная цифрового кода замка, не смог бы никто. По крайней мере, в нынешние времена.

Когда дед умер, за содержимым сейфа пришли товарищи из Лубянки. Этот момент я хорошо запомнил. Но сколько спецы КГБ ни бились, поделать с замками ничего не смогли. Дело было в том, что дед никому не открывал тайну кода. Ключ нашли, он был в кармане его пиджака, а вот данных по швейцарскому кодовому замку – увы…

Промучившись с сейфом целый день, гэбисты начали кумекать. И додумались вызвать из зоны совершенно гениального вора-«медвежатника» по кличке Шнып. Он был таким старым, что, казалось, вот-вот рассыплется на ходу. Брехали, что Шнып успешно бомбил сейфы еще при царе-батюшке.

Ему пообещали свободу, если он справится с кодовым замком сейфа. Весь этот разговор происходил в присутствии всей нашей семьи, которая тоже была заинтересована в скорейшем решении проблемы с сейфом – там лежали денежки деда. (Между прочим, немалые – у деда почти каждый месяц были какие-то премии.) Поэтому я все слышал.

«Э-эх, касатики, – снисходительно ответил Шнып. – Зачем мне ваша свобода? Сами судите: у меня ни кола, ни двора, ни родных, ни близких, а в зоне все свои, там я авторитет, большой человек. Чифирок – пожалте, сдобную булочку – сей момент… Постель у меня мягкая, возле окна, простынки чистые, я накормлен, напоен, присмотрен… хе-хе… Что еще надо старому человеку? Ваша свобода для меня – смерть под забором. Так что спасибо за предложение. Но на замок посмотрю. Чего ж не уважить людей, коли просят».

Но едва Шныпа подвели к сейфу, как он тут же характерным жестом поднял руки к лицу – словно защищаясь от сильного света.

«Век свободы не видать! Начальник, я пас. Этот шнифер^[2] мне не по зубам. Я на таком сгорел в пятьдесят восьмом. Тут нужен хороший слух, а мне ваши вертухаи…^[3] извиняюсь… в сорок девятом так дали по лопухам^[4], что я наполовину оглох. Нет, не смогу. Ежели бы здеси нужна была тока отмычка…»

Тогда решили вскрывать сейф с помощью газового резака. Для этого нужно было сначала вытащить его наружу и отвезти в какое-нибудь удобное место.

Перспектива потерять столь надежное хранилище семейных ценностей моих стариков явно не воодушевила. Но и воспрепятствовать всесильной «конторе» они не могли.

Глядя на их унылые лица, я не сдержался и воскликнул «Эврика!» – как великий Архимед, который, сидя в ванной, сделал какое-то важное открытие. (Какое именно – убей бог, не помню; в школе я звезд с неба не хватал.)

Мне было стыдно признаться, что я давно узнал код замка и частенько нырял в темное нутро сейфа, чтобы стащить сотню-другую рубликов из дедовой заначки. Мне пришлось здорово потрудиться, дабы подсмотреть тот момент, когда дед начнет вращать диск с цифирью; а ключ от сейфа дедуля и не прятал, он лежал в письменном столе.

Для этого я соорудил целую систему из маленьких зеркал – почти что перископ; или стробоскоп – не суть важно, как ее можно было назвать. При этом я сильно удивился, обнаружив у себя столь выдающиеся способности к рационализаторскому творчеству.

На какие только жертвы не пойдешь ради женщин… К тому моменту я был влюблен по уши в Мими – Милочку Чердынцеву, которая училась в параллельном классе и которая обожала болтаться по разным злачным местам.

Эта маленькая слабость, увы, требовала больших денег, а мне выдавали лишь несчастные гроши на завтраки и на кино. Не скажу, что мы были бедными, но в семье существовал железный принцип: ребенка баловать нельзя.

В этом вопросе и дед мне не сочувствовал, хотя очень любил меня и все же баловал; правда, не деньгами. Наступая на горло собственному принципу, дедуля привозил дорогому внучку из своих загранкомандировок такие классные шмотки, что народ в школе на уши становился.

В общем, я был клевым, хорошо упакованным фраером, мажором, но без лишней копейки в кармане. Что конечно же не могло не смущать мою неокрепшую, юную душу…

Короче говоря, я раскололся и назвал код замка. Но при этом сделал вид, будто только сейчас его вспомнил.

Не думаю, что товарищи в штатском мне поверили, но дальше муссировать эту тему они не стали. Тем более что все документы и бумаги деда были в целости и сохранности.

Но предки потом долго меня терзали, выспрашивая подробности моей странной «забывчивости». Я изворачивался как только мог. Они успокоились только тогда, когда я с проникновенным и скорбным видом сказал, что дед поведал мне эту большую тайну едва не на смертном одре.

Действительно, я заходил к нему в кабинет вечером – как раз перед тем, как его на следующий день нашли мертвым в своей лаборатории. Наверное, он уже что-то предчувствовал, потому как крепко обнял меня, поцеловал в лоб и сказал:

«Никушка! Запомни мои слова. Есть две самые прекрасные вещи в этом мире – молодость и любящая женщина. Самое паршивое, что все это заканчивается практически одновременно. Ты уже достаточно взрослый парень, поэтому я могу тебе это сказать. Торопись жить, Никушка, пока молод. И люби женщин. Многих женщин. Потому что в старости они будут твоим самым светлым воспоминанием».

Заветы деда были для меня святыми…

Однако вернемся к нашим баранам, как сказал какой-то старинный бумагомарака. То бишь к монете, которую добыл Васька Штык. Я включил настольную лампу и начал рассматривать ее через чудо-лупу, которую выцыганил у своего знакомого, Мишки Завгороднего.

Где он взял ее, я спрашивать не стал. Скорее всего, где-то стибрил. Этот сукин сын тащил все подряд (потому я никогда не приглашал его к себе домой, хотя он и набивался прийти в гости много раз). То есть тащил все, что плохо лежало.

А в нашей стране все плохо лежит. Некоторые особо шустрые сограждане ухитрились под шумок приватизации стибрить и нефтяные месторождения, и рудники, и целые заводы. И ничего. Миллиардерами стали, уважаемыми людьми. В министерских креслах сидят, ордена им дают. Чем больше стырил, тем круче орден и тем больше к тебе уважение.

Так что происхождение Мишкиной лупы мне было по барабану. По идее, он был клептоманом. А это такая болезнь, которую может вылечить только виселица или топор палача.

Я держал в руках так называемую «рудничную» монету. Такие металлические деньги начали чеканить в шестнадцатом-семнадцатом веках в Германии из серебра определенных рудников, которые обязательно указывались в надписи или изображении.

Существует немало монет из серебряных рудников Мансфельда, Гарца, Штольберга, Ильменау, Рудных гор и так далее. Правда, датированы они в основном восемнадцатым и девятнадцатым веками. Самыми последними рудничными монетами считались мансфельдские талеры, чеканенные в 1862 году.

Я имел несколько рудничных монет, в том числе два рейхсталера и гульден. Мне удалось прикупить их по случаю. При всем том стоили они совсем недешево.

Но эта была какая-то особенная монета, непохожая на остальные. Она здорово смахивала на довольно редкий брауншвейгский рудничный талер 1601 года. Только на первый взгляд. А на второй имела массу различий, которые у нумизматов ценятся больше всего.

Во-первых, увенчанный нимбом святой на реверсе монеты, который опирался руками на «андреевский» крест в виде буквы «Х» размером с его рост, был одет не в монашескую хламиду, как обычно, а в тулуп с высоким стоячим воротником. На голове у него была странная шапочка, похожая на те, что носят пловцы, но с каким-то шишаком сверху.

Под ногами святого (уж не святого ли Якоба? – подумал я) виднелось изображение инструментов, которыми пользовались в то время горнорабочие, и двух тележек для вывозки руды на поверхность.

Во-вторых, легенда. Или проще – для непосвященных – круговая надпись на монете. Буквы легенды были латинскими, но когда я попытался ее прочесть, то у меня получилась сплошная абракадабра.

Неужто передо мной варварское подражание немецкому талеру? Тот, кто подделывал монеты, попросту не знал латыни и лепил, что ему в голову взбредет, пользуясь безграмотностью соотечественников. Но такие монеты имели хождение среди германцев в основном в эпоху великого переселения народов.

А это было… это было… дай бог памяти, в седьмом веке. Слишком рано для этой монеты. Чересчур хорошо она сделана. Будто вышла из-под современного пресса. А потом ее весьма искусно покрыли патиной.

Новодел? Нет, трижды нет! То, что монета старинная, я мог бы дать любые гарантии. Я действительно в нумизматике разбирался очень даже неплохо. А еще я обладал потрясающей интуицией на подделки. Провести меня было очень трудно.

Практически любая монета до сих пор была для меня как открытая книга. Я мог «прочитать» ее историю так, будто видел фильм или на худой конец комикс; у меня богатое воображение, но оно всегда конкретное и точное.

Ладно, подумал я, взглянем на аверс. Там точно что-нибудь раскопаю…

На аверсе был помещен графский герб. Это я определил по венчающей его короне. А вот дальше мне стало совсем интересно.

По углам гербового щита, за его пределами, были отчеканены два корабля. Один из них был драккар^[5] викингов – не узнать его просто невозможно. Он шел под парусом. А во втором я признал норманнский средневековый кнорр^[6]. Значит, монета может быть датирована никак не раньше тринадцатого века.

Но вот парус… Паруса, как такового, у кнорра не было. А мачта была, только очень низкая. Она стояла, как и положено, посредине корабля, а от утолщения сверху, похожего на котелок, исходили лучи. Они создавали, судя по рисунку, колебания, направленные вниз и в стороны.

Судя по тому, что под драккаром были изображены волны, он шел по морю. А вот кнорр скользил по облакам; их нельзя было спутать с волнами, древний гравер постарался на совесть.

Что это? Фантазия какого-нибудь свободолюбца? Как известно, и в древние времена мыслителей и изобретателей, далеко опередивших в своих мыслях время, хватало. Вспомним хотя бы миф об Икаре.

Но на монетах, да еще средневековых, никаких фантазий мне встречать не доводилось. За этим строго следила католическая церковь и ее передовой отряд – можно сказать, «ум, честь и совесть» эпохи Средневековья – святая инквизиция, прообраз большевистского ГПУ или более позднего КГБ.

Такого гравера с избытком фантазии в лучшем случае ждала дыба, а в худшем – огонь. Между прочим, глядя на наши современные дела, я иногда ловлю себя на мысли: а так ли уж был неправ Торквемада^[7], когда отправлял на костер всяких умников и ведьм вместе с колдунами?

Останься все по-прежнему, гляди, жили бы мы сейчас тихо-мирно, не зная ужасов Освенцима и Хиросимы, не было бы атомных бомб в арсеналах, а газеты не пестрели бы объявлениями шарлатанов-экстрасенсов и прочей братии, наживающейся на чужом горе.

Если бы… Это «бы» преследует человечество всю его не так уж и длинную историю. Естественно, по сравнению с той далекой эпохой, когда на Земле зародилась жизнь.

Герб… Чей он, навскидку не скажешь. Но этот герб мне тоже незнаком. Нужно будет, подумал я, поискать в справочниках по западноевропейской геральдике. Что касается надписей, то и здесь латынь, и опять бессмыслица.

В конечном итоге, вдоволь насмотревшись на свое приобретение и порывшись в справочниках, я понял, что зашел в тупик. Мне не смогли помочь ни мое чутье, ни мой опыт нумизмата, ни справочная литература. Монета идентификации не поддавалась.

Это здорово задело меня за живое. Монета-загадка будоражила воображение, толкала на новые исследования и изыскания, на какие-то подвиги, но я был не только ленив, но и благоразумен. (Правда, временами.)

По идее, мне нужно было еще посоветоваться с нашими городскими зубрами нумизматики. Это уже была конечная инстанция для коллекционеров. Патриархов нумизматики насчитывалось всего двое – Князь и Паташон. Это их прозвища. А еще молодые нумизматы вроде меня называли Князя Дедом.

Когда эти клички к ним прилипли, уже не знал никто, потому что Князю стукнуло семьдесят восемь, а Паташон вообще был без возраста. Мне, например, казалось, что он родился еще в девятнадцатом веке. Это если судить по его воспоминаниям.

Паташон был маленького роста, худой, как узник концлагеря, и всегда носил зонт-трость. Эдакая старуха Шапокляк в мужском обличье. А вместо ручной крысы Паташон держал большого и злобного пса.

Что касается Князя, то у него и впрямь были замашки крутого аристократа. Одевался он с иголочки, выходил в свет во фраке и при «бабочке», носил золотой перстень с черным бриллиантом, обедал только в лучших ресторанах города, и если там не было паюсной икры, то за стол не садился.

Такая, знаете ли, маленькая человеческая слабость…

Мне очень хотелось посмотреть их коллекции в полном объе ме. (Кстати, ворам тоже.) Но это было практически невозможно. Если старики и выставлялись, то показывали не самые главные и не самые ценные экземпляры.

К тому же ни Князь, ни Паташон не отличались гостеприимством (хотя первый был ко мне весьма благосклонен, и я несколько раз бывал у него в гостях). Выражение «мой дом, моя крепость» как нельзя лучше подходило этим двум зубрам нумизматики.

Оба жили бобылями (у Князя, кажется, все-таки были дети и внуки), и оба сделали из своих квартир первоклассные музейные хранилища с хитроумными замками, сигнализацией и разными ловушками.

И все же несколько лет назад одному деловому, домушнику с большим «стажем», каким-то образом удалось проникнуть в жилище Паташона, естественно, в отсутствие хозяина. Это еще когда у него не было пса.

Паташон в этот день ездил на овощной рынок, а так как поторговаться он любил и, кстати, умел, то задержался там дольше обычного.

Конечно же сработала сигнализация, шум, гам, тарарам, приехала вневедомственная охрана, менты зашли в квартиру… и нашли там совершенно безумное существо, которое, пока его вели под белы руки к милицейской машине, обмочило весь тротуар.

Что там случилось с вором в жилище старого нумизмата, что его столь сильно напугало, никто так и не узнал. А сам домушник, когда пришел до памяти, молчал об этом как рыба об лед, будто дал нерушимый монашеский обет.

Однако с той поры деловые обходили жилище Паташона десятой дорогой, а разная мелюзга просто не могла сладить с очень дорогими замками, которые были сработаны по индивидуальному заказу где-то за бугром.

Это все к слову. Так вот, идти с моей монетой за советом к кому-либо – а тем более к Князю или Паташону – было небезопас но. На моей памяти произошел поучительный случай с ценным коллекционным экземпляром.

Один парнишка, птенец в нашем деле, разместил в Интернете скан уникальной монеты. Видимо, хотел толкнуть ее за рубеж. По самым скромным прикидкам, монетка тянула тысяч на пятьдесят «зеленью». Это если продать ее, не торгуясь.

Но на нумизматическом аукционе «Сотбис» за этот раритет дали бы как минимум вдвое больше. Ну очень редкий, а значит, особо ценный экземпляр.

Так вот, после своей засветки малец прожил ровно неделю. Его нашли мертвым в собственной квартире. А монета, естественно, исчезла.

Поэтому в нашем деле конспирация стоит на первом месте. Коллекционеры – в особенности богатые, нувориши, – еще те безумцы. Чтобы добыть приглянувшийся раритет, не остановятся ни перед чем. А мой талер явно относился к разряду редких, уникальных монет. Это и к бабке не ходи.

Я, конечно, доверял старикам, но ни Князь, ни Паташон, насколько я знал, не были ангелами во плоти. Так что мне нужно было крепко подумать, прежде чем устраивать смотрины моему таинственному талеру.