2

Утро выдалось мягким и безветренным. Выпавший за ночь нежный, пушистый снежок еще не успел превратиться в бурое месиво, и город сверкал чистотой, сбросив сразу добрые 500 лет. Над островерхими крышами курились дымки – хозяйки разводили огонь, готовили завтрак. Часы на ратушной площади отбили семь. Груженые крестьянские сани тянулись от городских ворот к рыночной площади. Возницы уныло глядели на спешащих за покупками служанок в теплых пуховых платках – обоз припозднился, все лучшие места на рынке были заняты с ночи. Придется сбывать товар задешево… Пекари первыми открывали свои лавки – по городу плыл аромат свежей сдобы. Колокола церкви Святой миссии нежно пропели утреннюю молитву, но лишь немногие горожане осенили себя святым крестом: столица волшебников относилась к вере спокойно, если не сказать равнодушно. Едва поднявшееся над горизонтом солнце просвечивало сквозь ажурные черные шпили Университета, возвышавшегося на восточной окраине города.

Епископ Пардский стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел на город. Миссия находилась на возвышенности, и поэтому Бристо был виден как на ладони. Город напоминал ежа, ощетинившийся рядами черепичных крыш, тесно примыкающих друг к другу. Бристо процветал. Это было видно по тем же крышам. В Парде крыши давно потемнели от времени, на их замену ни у кого не было денег. А здесь – веселые оранжевые островки пламенели из-под снега повсюду, заливая окраины рыжим огнем. Город рос. Но над его улицами и домами угрюмо, как казалось епископу, нависали грозные башни логова магов, вонзая в беззащитное небо острые черные шпили.

Издали, с Континента, порученная миссия казалась ему несложной. Сейчас, глядя на шпили, перечеркнувшие солнце, он думал иначе. Епископ хмурился, рассеянно барабаня пальцами по толстому свинцовому стеклу. В дверь робко постучали… И верно, пора за стол. Он вздохнул, расправил плечи – ни к чему посторонним видеть его сомнения – и, упрямо выпятив подбородок, направился в трапезную.

Завтрак прошел в молчании. Отец-посланник острым чутьем ревностного служаки почувствовал состояние епископа и старался быть как можно незаметнее. Поднявшись первым из-за стола, епископ приказал закладывать лошадей. Академик, как и сам епископ, оказался ранней пташкой – встреча была назначена на утро.

Около девяти часов карета епископа остановилась у высоких ворот. Университет волшебства был окружен стенами, достигавшими двадцати футов высоты. «Темнят волшебники, – подумалось епископу, – значит, есть что скрывать». Кучер забарабанил в ворота. В них приоткрылось небольшое переговорное окошко. Кучер сказал в него несколько слов, многозначительно скосив глаза на карету. Вопреки ожиданиям ворота не раскрылись. В них приоткрылась небольшая дверь – как раз одному человеку пройти. У епископа даже в глазах потемнело от такой наглости. «Ну… я ж вас… Я ж вам это припомню… Вы у меня еще попляшете…» Но делать было нечего. Он пинком распахнул дверцу кареты, не дожидаясь помощи оробевшего кучера, спрыгнул на дорогу и, багровый от злости, неуклюже, по-медвежьи, протиснулся в дверь.

Во дворе младшие ученики играли в снежки. От сверстников их пока отличали только форменные мантии и темные костюмы. Не было в них еще той плавной грации движений и цепкости взгляда, которые позволяют безошибочно распознать волшебника среди простых смертных. По ту сторону ворот епископа уже поджидал невысокий худой человек в синем камзоле с серебряным шитьем. На узкие плечи он накинул легкую синюю мантию, как будто и не зима стояла на дворе, а осень. При виде епископа его вытянутое лисье лицо попыталось изобразить радушную улыбку, но острые, глубоко посаженные глазки быстро ощупали гостя, проникая, казалось, в самые потаенные мысли. Это был Аргнист, старший преподаватель клана прорицателей. (Сведущий человек сразу узнал бы его по темно-синему с серебром цвету клана и серебряной цепи ментора.) Волшебник отвесил легкий поклон, представился и пригласил священника следовать за ним.

«Ишь ты, хитрая бестия, – раздраженно думал епископ, – ведь специально не надел шляпу, чтоб передо мной не снимать. Унижаться, значит, не хочешь? Дай-ка я еще раз на твою физиономию погляжу, чтоб не забыть».

Аргнист вел епископа по лабиринту узких проходов между высокими зданиями Университета. В проулках было сумрачно, тихонько завывал ветер. Другому стало бы здесь не по себе, но епископ был сделан из грубого, прочного материала и смутить его было сложно. Внезапно проход расширился, и спутники вышли на небольшую внутреннюю площадь. Здесь было тихо и сонно. Прямо перед ними возвышалась резиденция академика. Это ее темные башни виднелись из окна миссии. Отсюда они казались зазубренными утесами, о которые бессильно бьются тяжелые валы времени.

Вблизи резиденция академика произвела на епископа еще более неприятное впечатление, чем из окон миссии. Он представил себе ссохшегося высокого старика с длинным крючковатым носом, одетого в черную развевающуюся мантию. Старец нависал над пергаментной картой мира, сверля ее взглядом запавших глаз, и трясущимся желтым пальцем выводил на ней какие-то богомерзкие письмена. Епископ передернул плечами. «Вот оно, гнездо осиное, ересь и богохульство, – гневно думал он, – отрада Нечистого». Аргнист потупил проницательный взгляд и распахнул перед епископом тяжелые двойные двери.

Вход вел в сводчатую галерею, которая шла вдоль левой стены резиденции. Ее заливали косые лучи утреннего солнца, проникающие сюда через высокие окна с разноцветными витражами. Епископ пригляделся. Витражи изображали исторические сцены. На первом из них был Орест Тиэрский, дарующий жизнь коленопреклоненному Джассе – богопротивному гандскому королю. «А произошло сие событие в… – епископ напрягся, но дату так и не вспомнил. – Ну и бог с ней». Одобрительно кивнув головой, он пошел дальше. Черты его разгладились: «Правильный Витраж. Пусть волшебники не забывают, кто здесь хозяин. Тиэр и не таким хребты ломал». Настроение епископа, колеблющееся между отвратительным и пасмурным, несколько улучшилось. Аргнист поджидал его возле большой круглой ниши в западной стене. В ней располагалась незаметная дверь, по обе стороны от которой возвышались неподвижные фигуры в длинных белых балахонах, подпоясанных золотыми обручами. Стражи были высоки, черноволосы. Раскосые глаза и желтоватая кожа выдавали в них туэльванов. Епископ впервые по-настоящему удивился. Во всем Тиэре наемников-туэльванов могли позволить себе лишь Святой престол, стратег и монарх. Менее всего он ожидал увидеть их здесь. В руках туэльванов, разумеется, не было оружия. Они сами были оружием. Аргнист ужом скользнул внутрь, вернулся, приоткрыл дверь и с поклоном пригласил епископа войти.

Академик оказался вовсе не таким уж старым и совсем невысоким. На вид ему было лет пятьдесят – пятьдесят пять. Коричневый с золотом замшевый камзол, щеголеватые остроносые полусапожки из мягкой кожи и светлые облегающие лосины. Изящная короткая бородка клинышком гармонировала с короткой стрижкой, пронзительным взглядом близко посаженных карих глаз и орлиным (все-таки!) носом. При виде епископа его тонкое лицо осветилось вежливой радостью. В изысканных выражениях он пригласил гостя располагаться, бросить шубу на диван, подвинуться к камину – одним словом, академик был воплощением гостеприимства. Епископ в тон ему отвечал, что не стоит беспокоиться и что он премного благодарен любезному хозяину. «Как бы не так, – думал при этом епископ, – рад ты меня видеть. Ну-ну. Посмотрим, подыграем. Ишь рассыпается мелким бесом». Он сел в глубокое лоснящееся черное кресло, вытянул к огню ноги. Академик расположился в кресле напротив, изящно положив ногу на ногу, и обворожительно улыбнулся. Его повадка и внешность были присущи в большей степени придворному из свиты монарха, чем главному магу мира. На какое-то мгновение епископ даже засомневался: а не дурачат ли его волшебники? Может, это просто подставушка, шут гороховый, а настоящий академик сейчас наблюдает за ним из потайного места, потешается. Но нет. Поднаторелый взгляд епископа сразу заметил в глазах собеседника тот особый отблеск, который может сравниться лишь с блеском булатного меча – бесстрастного и неумолимого. Такой человек не получает приказы – он их отдает. Академик, скрываясь за любезной личиной, тоже изучал епископа, гадая, почему Папа доверил посольские обязанности этому огромному неотесанному мужлану. Академик понимал, что Урбан V затеял какую-то игру, и ему вовсе не хотелось принимать в ней участие, не зная ее смысла. Отдав дань взаимным вопросам о здравии, епископ счел требования этикета соблюденными и со свойственной ему прямотой перешел к делу.

– Как вы понимаете, любезный… э-э…

– Академик Дерпент, – напомнил маг.

– Да, академик Дерпент. Миссия, порученная мне его святейшеством папой Урбаном Пятым, весьма и весьма серьезна. – Он сделал многозначительную паузу. Академик внимательно слушал, подавшись вперед.

– Поручение это довольно деликатного свойства, и поэтому Папа обратился ко мне, не доверяя, как я полагаю, своему окружению. – Академик едва заметно кивнул, как бы понимая и одобряя выбор Папы. – Окрыленный первым успехом, епископ продолжил: – Как вам, разумеется, известно, Папа олицетворяет всю Мировую церковь и на нем лежит вся полнота ответственности.

Такому стилю изложения епископ научился еще в семинарии, применяя его в тех случаях, когда предмет был заучен плохо, а экзаменатор попадался суровый. Он мог говорить часами, преподнося прописные истины таким тоном и с таким видом, что собеседник поневоле проникался к оратору доверием. Епископ полагал, что это сработает и сегодня. Но академик по-прежнему молчал, выказывая тем не менее глубочайшее внимание. Священник не знал, как перейти к главному, не умаляя при этом достоинства Папы. На лбу его выступил пот.

– Э-э, так вот… Он сбился с мысли под взглядом академика, но овладел собой и продолжил: – Поскольку обязанности Папы велики, часть из них он вынужден перекладывать на своих наиболее доверенных подчиненных. «Черт тебя задери, ты так и будешь сидеть истуканом?» Это разумно, не правда ли?

– Безусловно. Это очень разумно.

– Все эти подчиненные – люди достойные, скромные, честно трудящиеся на благо Церкви и Господа. А некоторые из них просто незаменимы. – Епископ скромно потупился. – Поэтому папа Урбан заботится о здоровье таких людей превыше всего. Но, видите ли, любезный… э-э… академик Дерпент, иногда наша медицина бессильна и… такой человек может оказаться на краю могилы, несмотря на все усилия лекарей.

Священник умолк и удрученно взглянул на академика. Волшебник сочувственно покивал, поджав тонкие губы.

– Это в высшей степени прискорбно, ваше преосвященство, но я не совсем понимаю, как это связано с моей скромной персоной. – Он обезоруживающе улыбнулся и развел руками.

«Понимаешь. Все ты прекрасно понимаешь. Дурачка-то, наверное, на твое место не посадили бы. Хочешь, чтоб просили тебя, умоляли. Выше Церкви подняться хочешь…» – епископ титаническим усилием выдавил любезную улыбку.

– Ну как же, мессир академик, посудите сами. Все мы в воле Господней, не правда ли?

– Полностью с вами согласен.

– Таким образом, поскольку лекарства оказались бессильны, значит, Господь в мудрости своей видит другие пути к исцелению этого человека.

– Простите мне мое непонимание, ваше преосвященство, я, конечно, не ученый-богослов, но… Может быть, Господь желает присоединить этого человека к своему небесному воинству?

Епископ со вздохом покачал головой, как бы сожалея о той пропасти неведения, в коей пребывал его именитый собеседник.

– Э-э, ваша светлость, вот тут-то вы и не правы. Совсем не правы. Это я вам как ученый-богослов скажу. Вот, судите сами: у волшебников Дар от Бога?

– Безусловно.

– Значит, Всевышний дал его вам для каких-то своих целей?

– Совершенно верно.

– Ну вот видите. Если Волшебный Дар служит целям Всевышнего, то как вы можете утверждать, что исцеление этого необычайно важного для Папы человека не есть такая цель? А вот если и вы окажетесь бессильны, то тогда уж действительно. Тогда и я с вами соглашусь – этому человеку действительно пора присоединиться к Создателю. – Епископ сложил руки на могучей груди и с видом глубочайшего смирения устремил взор к небу. – Более того, – он заговорщицки понизил голос, наклонившись к академику и поманив его пальцем, – это личная просьба самого Папы. Понимаете? Личная. – Он перевел дух и откинулся на высокую спинку, не сводя с собеседника многозначительного взгляда. Академик вскочил и, заложив руки за спину, принялся ходить по кабинету. Епископ, повернувшись в кресле, наблюдал за ним. Казалось, внутри академика происходит молчаливая борьба. Он что-то бормотал себе под нос, порывисто взмахивал руками. Наконец он вновь сел, точнее, нырнул в кресло. Епископ снисходительно смотрел на него. «Испугался? То-то. Это тебе не фейерверки из посохов пускать. Со мной… то есть с Церковью, шутки плохи».

– Верите ли, дорогой епископ, я просто в совершеннейшей растерянности. С одной стороны, я, безусловно, преклоняюсь перед величием личности папы Урбана. Кроме того, на меня произвело огромное впечатление ваше ораторское искусство, но… – он тоже перешел на шепот, округлив глаза. – Не все так просто. У волшебства тоже есть свои законы. Я не могу просто так их нарушить…

– Личная просьба, – еще раз с нажимом повторил епископ.

– Я понимаю. Но, видите ли, вы же не можете, скажем, заставить камень падать вверх, даже если это будет личная просьба… Вы согласны?

– Но ведь вы можете.

Плечи академика поникли. Его лицо выражало самое искреннее сожаление.

– Поверьте, дорогой епископ, если бы я мог… даже не по личной просьбе его святейшества, а только из расположения к вам… Знаете что, – его лицо просияло, – давайте прогуляемся в моем зимнем саду. Там и продолжим нашу беседу. А затем я приглашаю вас отобедать. У нас, – добавил он с гордостью, – отменные повара. Я сомневаюсь, что такое подают даже в самом Тиэре.

«А что, – подумал епископ. – Это можно. После хорошей трапезы всякий сговорчивей становится. Не может быть, чтоб я этого мозгляка не уломал. Ведь может, нюхом чую, может, только артачится». Епископ согласился.

Ближе к вечеру совершенно очарованный обходительным хозяином и изысканностью стола епископ в сопровождении почетного караула нетвердыми шагами покинул территорию Университета. Продрогший, голодный возница радостно подсадил его Преосвященство в карету и, чмокнув губами, погнал лошадей к миссии. «Да… – думал епископ, развалясь на сиденье. – Такого, поди, и кардиналы не едали. А вино! Какое вино! И академик этот – милейший человек, хоть и тряпка. Он во мне сразу силу почуял, так и сказал… Как же он сказал-то? Ловко так… А вот: преступление, – епископ погрозил пальцем воображаемому оппоненту, – такого человека держать в этой… в провинции. Верно, преступление, я тоже так думаю. А отца-посланника правильно не допускают… нечего ему… вот еще, всякую мелочь за стол сажать. Эх, что за законы у этих волшебников… дурацкие законы. Вот если бы я был волшебником… Тьфу, чур меня! Я бы всех, в бараний рог, вы у меня… я вас… – епископ погрозил противоположной стенке кулаком. Внезапно он засопел, всхлипнул, вытирая глаза широкой ладонью. – Вот только, черт возьми… Что я теперь скажу Папе?…»