Поблагодарив Аллаха за пищу, я откинулся на подушки – сытый и довольный. Девушки вдруг разом уставились на меня, затем переглянулись, и Айна, сладко потянувшись, поднялась и по-кошачьи, качая бедрами, неспешно направилась к центру шатра. Одновременно с этим раздались звенящие звуки бубна-рика, который вдруг оказался в руках Амины. Девушка стала ритмично стучать, а тело Айны живо откликнулось на мелодию – она начала танец.
Грациозные плавные движения ее гибкого тела, едва прикрытого полупрозрачной шалью, вызывали во мне доселе незнакомые чувства. Меня резко бросило в жар, сердце забилось чаще, а внизу живота возникло напряжение. Ритм бубна постепенно ускорялся, и тело Айны, казалось, связанное с инструментом незримыми узами, тут же подстраивалось. Игриво двинув обнаженным плечом, Айна бросила на меня взгляд. Мне почудилось, будто из-под ее длинных густых ресниц вырвалась молния и поразила меня в самое сердце. Кровь сильнее прилила к голове и низу живота, щеки полыхали, дыхание сперло. Я привстал с подушек и уставился на девушку немигающим взором, боясь пропустить хоть малейшее движение, ловя каждый ее вздох и взгляд. Рик выбивал уже какой-то безумный ритм, Айна кружилась подобно пустынному вихрю – лишь мелькали всполохи ее темных волос и розовой шали.
В следующий миг этот ураган налетел на меня и уронил на подушки. Айна прижалась ко мне своим гибким горячим телом и стала осыпать мое лицо и шею поцелуями. Вдруг девушка отстранилась, сползла с меня и пристроилась справа, лукаво улыбнувшись. Что-то коснулось моей левой щеки. Я повернул голову и поймал взгляд Амины – холодный, величественный и манящий одновременно. Девушка приблизилась и мягко коснулась губами моего лба. В отличие от горячих, дурманящих разум губ Айны, от ее поцелуя веяло свежестью и прохладой. «Лед и пламя», – мелькнула мысль, прежде чем эти божественные гурии целиком заполонили мой разум и тело, вознеся меня на вершины блаженства и неземных наслаждений.
Одному Аллаху известно, сколько дней – а может быть, лет? – провел я в райском саду, вкушая все сладости бытия, о которых только может мечтать человек. Я ощущал себя птицей в руках Господа Миров, которой не нужно заботиться ни о дне насущном, ни тем паче будущем. Телесные и душевные муки были мне неведомы в этом благословенном месте. Прошлая жизнь со всеми ее тяготами и страданиями, радостями и свершениями постепенно стала меркнуть, растворяясь подобно утреннему туману в первых лучах солнца. Я даже стал забывать себя… Единственное, что имело значение, – я есть!
Провалы в памяти, когда я вдруг ловил себя на том, что не помню, как оказался в том или ином месте, либо заставал себя за действиями, которых не планировал совершать, участились. Но и они не трогали меня… Ровно до тех пор, пока однажды, пребывая в очередном забытьи, я не встретился с муаллимом. Его взгляд, как и прежде, лучился добротой и мудростью. А еще он словно прорвал плотину в моей душе, и прошлое хлынуло все сметающим потоком, увлекая меня за собой.
– Уч-ч-читель… – горячие слезы потекли по щекам. – Н-но как?
– Аллах милостив, мой мальчик, – Абу Бакр отер соленую влагу с моего лица. – А ты здорово возмужал!
Я глядел на муаллима, не в силах поверить в это чудесное пришествие, и даже боялся лишний раз вдохнуть – вдруг наваждение рассеется?
– У нас мало времени, Нурислам, – взгляд и тон учителя резко переменились. – Слушай внимательно и запоминай.
Никогда прежде я не видел муаллима таким – зловеще серьезным. Я кивнул, поежившись от его пронизывающего взгляда.
– Аллах по великой милости своей дал тебе вкусить райских плодов, чтобы не только разумом, но и телом ты знал, что ждет благочестивого мусульманина за порогом смерти.
– Но… разве я не…
– Не перебивай! – грозно прервал меня Абу Бакр, так что у меня волосы на затылке зашевелились. И тут же продолжил совсем спокойно: – Дарующий вскоре призовет тебя обратно в мир, чтобы продолжил ты служить Ему. И даст тебе проводника, который научит и направит, дабы не сбился ты с пути истинного и порадовал Господина нашего. Всемилостивый открыл мне его имя: Хасан ибн Аббас. Повтори, чтобы я убедился, что ты верно запомнил, – муаллим требовательно посмотрел на меня.
– Хасан ибн Аббас, – неуверенно проблеял я.
– Так ты ценишь милость Аллаха?! Четче и громче!
– Хасан ибн Аббас! – от назойливости муаллима я начал закипать.
– Еще раз!
– Хасан ибн Аббас!!! – в сердцах выпалил я, сжав кулаки и зачем-то закрыв глаза.
А когда открыл их, с удивлением обнаружил себя сидящим на ватном матрасе. Рядом валялось покрывало из верблюжьей шерсти. Я стал осматриваться в надежде понять, где же я оказался. Тщетно. Грубые стены, покрытые смесью глины с соломой, одно крохотное окно, сквозь которое пробивались солнечные лучи, и плотный темно-синий полог, закрывающий вход, – все это я видел впервые в жизни. Рядом с лежанкой стоял ибрик17 и глубокая емкость для омовения, глиняная кружка и еще несколько закрытых сосудов неизвестного мне назначения.
Только я надумал подняться и выйти на улицу, как полог решительной рукой был отодвинут, и в комнату вошел мужчина. Я ахнул, признав в нем торговца с рынка, который подарил мне абу.
– Ты звал меня, Нурислам? – он оскалился, словно хищник, отчего по моей спине пробежал холодок.
– Й-йя…
– Ты кричал мое имя, словно муэдзин во время намаза, – расхохотался мужчина. – Неужели не помнишь?
Образ муаллима и его требовательный голос, призывающий меня повторить имя проводника, яркой вспышкой озарили сознание.
– Так ты…
– Хасан ибн Аббас, – опередил меня торговец. – Отныне я твой наставник и покровитель, – мужчина внимательно глядел на меня немигающим взором. – Ты готов послужить Аллаху?
***
Надрывающийся голос с дребезжащими интонациями вернул меня из воспоминаний обратно в шумный, галдящий мир.
– …да ниспошлет Всевышний кару на головы узурпатора Умара и его приспешников, что отняли власть у Али – брата и вернейшего соратника Пророка, мир ему!
Я решительно пошел на голос.
На небольшом пятачке, свободном от лотков с товарами, стоял нищий в зеленой потертой риде с множеством заплаток, грязно-серой небрежно повязанной чалме, босой и скрюченный. Старец опирался на сучковатую палку, активно жестикулируя при этом свободной рукой.
– Доколе будем терпеть сие бесчестие, вопрошаю я вас?! Или нет среди вас достойных мусульман, преданных рабов Господина нашего? – продолжал выкрикивать старик, срываясь на визг.
Толпа обступила нищего плотным кольцом. Я змеей проскользнул в первый ряд и занял место напротив своей жертвы. На земле у ног старика стояла глиняная миска, куда время от времени кто-то из сочувствующих опускал несколько монет. Я кожей ощущал витавшее в воздухе напряжение – семена нищего, похоже, нашли благодатную почву. Малейшая искра, и полыхнет кровавым заревом. Наставник предупреждал, что нельзя этого допустить. Ладонь непроизвольно легла на рукоять кинжала под плащом.
Нищий распалялся все больше, бешено сверкая глазами и брызжа слюной:
– …да будет Аллах свидетелем, что истину говорю я вам, братья и сестры, и за правое дело стою и стоять буду до самой смерти!
«Недолго тебе стоять, проклятый еретик», – злорадно ухмыльнулся я, шагнув в сторону нищего. Мир подернулся легкой дымкой, лишь ярко-зеленое пятно мишенью застыло перед глазами. Миг назад я стоял среди толпы, и вот я уже в шаге от цели. Старик не удостоил меня и взглядом, продолжая подстрекать народ.
– А вот и твое подношение, – я схватил нищего за плечо и воткнул джамбию аккурат между его ребер, ощутив, как клинок прошил мягкие ткани и пронзил сердце. – Гори в аду, лживый пес!
Прервавшись на полуслове, старик раскрыл рот, будто рыба, выброшенная на берег. Смесь ужаса и боли читалась в его взгляде. В попытке устоять нищий судорожно схватился за меня. Отстраненно и безучастно я наблюдал, как мутнеет его взор и жизнь утекает из тела.
Внезапно губы нищего расплылись в улыбке. Глаза перестали безумно вращаться и уставились на меня. Снисхождение и лукавство излучал его взгляд, а вовсе не предсмертные муки. А еще в их глубине я заметил пляшущие зеленые искорки.
– Я уже заждался тебя, Нурислам, отчего ты медлил? – тихим мягким голосом промолвил старик.
– Откуда тебе известно мое имя? – удивился я.
Старец закатил глаза, издав изумленный вздох.
– О Всевышний, и это все, что интересует тебя здесь и сейчас, на пороге вечности?
– Ты что, совсем ума лишился? Что за ерунду ты несешь?! – я попытался оттолкнуть старика и высвободить свой плащ, который он сжимал цепкими пальцами, но хватка его была железной.
Он уставился на меня так, что душа ушла в пятки: зрачки старца полыхали изумрудным пламенем. Его жуткий нечеловеческий взгляд словно держал меня за сердце, отсчитывая каждое биение.
– Шайтан! – в ужасе воскликнул я, но не услышал звука собственного голоса.
Не в силах больше смотреть в его отвратительное лицо, я отвел глаза в сторону. Пожилой мужчина в белой риде и черной чалме наклонился поднять монету с земли – да так и замер в неудобной позе. А вот мальчуган в алом камисе тянул за плащ рядом стоящую женщину, видимо, пытаясь привлечь ее внимание, – и тоже застыл, будто вкопанный. И куда ни глянь – одна и та же картина. Мир оцепенел в безмолвии, будто некто могущественный щелчком пальцев остановил течение времени.
Я медленно повернул голову в сторону нищего. Выражение его лица совсем не изменилось: все тот же ироничный взгляд горящих глаз и легкая улыбка на губах.
– Кт-то ты? – и снова я не услышал произнесенных слов.
– И опять неверный вопрос, – губы старца оставались неподвижными, но его голос звучал в моих ушах. – Абу Бакр воспитал на редкость глупого ученика.
Я уже не удивлялся осведомленности нищего, понимая, что передо мной не человек. Аллах мой заступник, Ему вверяю жизнь свою и склоняюсь перед волей Его…
– Хм, а ты не так безнадежен, мальчик. Хоть братство и сделало из тебя слепое орудие, но им не удалось погасить пламя любви в твоем сердце. Хвала Господу Миров!
Я все еще не понимал, к чему клонит старец, поэтому просто замер в ожидании.
– Ты спрашивал, кто я? Если угодно, я тот, кто указует тарикат18, которым тебе суждено пройти.
С этими словами нищий протянул ладонь, на которой покоилась небольшая косточка от хурмы. Сквозь ее тусклую оболочку пробивались искры, словно она светилась изнутри.
– Это аманат19, вверенный тебе Создателем, – пояснил старец. – Ты должен хранить его пуще жизни и, когда придет время, передать мусульманину Джалаладдину. Такова воля Владыки нашего.
– Но кто этот почтенный господин и где мне его искать? – спросил я, раздраженный манерой нищего говорить загадками.
– Я – лишь указующий путь, а пройти его ты должен сам. Для этого у тебя есть сердце, что дал тебе Всевышний: все ответы внутри, нужно только научиться его слышать.
Я осторожно, затаив дыхание, взял косточку и крепко зажал ее в кулаке, чтобы – не приведи Аллах! – не выронить. От косточки исходило приятное обволакивающее кисть тепло.
– Вахат Макфия… – услышал я неразборчивое бормотание старика, – неисповедимы пути Твои, Мудрейший!
– Ты что-то сказал? – обратился я к нищему, который стоял с отрешенным взором, улыбаясь собственным думам.
Взгляд старика тут же стал осмысленным, он лукаво подмигнул мне и, склонившись, прошептал:
– Беги, Нурислам, беги! – и с силой толкнул меня в грудь.
Я отлетел на несколько локтей и плашмя приземлился. Резкая боль пронзила спину, перед глазами заплясали яркие всполохи.
И тут мир ожил, заполняя звенящую пустоту в моей голове. Первое, что я услышал, были изумленные возгласы, переходящие в вопли:
– О Аллах!
– Он зарезал старика!
– Убийца!
– Хватай его!
В мгновение ока я непонятно как вскочил на ноги, с трудом удержав равновесие. В нескольких шагах от меня в луже крови замерло тело нищего. Рукоять кинжала, вся в кровавых отпечатках, торчала у него из груди. Но все взоры были прикованы отнюдь не к этому страшному зрелищу. Толпа глазела на меня. Их ужас, негодование, осуждение, гнев – все это кипело и переливалось через край. А несколько самых воинственных мужчин уже приближались ко мне.
Пульсация аманата в правой руке привела меня в чувство. Краем глаза я заметил брешь в толпе и молнией ринулся туда, позабыв о боли в спине. Смел прочь выскочившего наперерез мужчину, перевернул стоявший на пути лоток с финиками и нырнул влево, огибая вереницу всадников на верблюдах.
Я бежал так быстро, что временами казалось – вот еще немного и сердце просто выскочит из груди. Тело и разум сделались одним целым, и я со скоростью молнии менял направление и обходил преграды, неосознанно выбирая самый короткий путь. В сознании пульсировала одна мысль: «Выжить!» Не ради себя, но ради великой цели, которую доверил мне Создатель.
Я увидел, что через Северные ворота в город входит караван. Затеряться среди бесчисленного множества людей и животных было лучшим решением в этой бешеной гонке. Я сбавил темп и быстрыми шагами направился в их сторону. Каких-то пятьдесят шагов – и ловите ветер в пустыне…
Но тут что-то просвистело у меня над головой, и гибкая плеть крепко стянула грудь и плечи, остановив меня на бегу. Рывок – и я оказался на земле. «Сейчас меня до смерти иссекут плетью», – обреченно подумал я. Но это был кожаный хабил. Меня просто поймали, как норовистую лошадь, и протащили по земле. Я не мог видеть, кто меня тащит, но когда попытался встать, то следующий рывок вновь повалил меня на землю.
Когда я все-таки сумел поднять голову, то увидел над собой чернобородого бедуина на вороном жеребце, который внатяжку держал этот проклятый хабил, лишая меня свободы передвижения. А другие всадники тем временем заезжали с боков, видимо, намереваясь зажать меня в кольцо.
«Зарба20!»
И тут передо мной встал образ Хасана, протягивающего мне черную горошину:
«Братство должно оставаться в тени, лучше смерть, чем разоблачение!»
Я потянулся к вороту риды, стараясь сделать это незаметно. И нащупав языком небольшое утолщение, впился в него зубами. Алмут алфори легко смялся под тканью, и ядовитые крупицы просочились через редкие волокна, наполняя рот нестерпимой горечью, а сердце – страхом.
К тому же нестерпимый жар опалил ладонь, в которой я сжимал косточку хурмы.
«Передай аманат Джалаладдину», – раздались в голове слова нищего.
Раздираемый противоречиями, я лишь крепче сжал кулаки и выкрикнул в бездонное небо:
– Иду к тебе, Аллах!
Горечь распространилась на весь рот, и я судорожно глотал ее, надеясь на легкую смерть. Яд начал расползаться по телу, и я чувствовал, как немеют руки и ноги. Следом пришло удушье. Я силился вдохнуть, но комок в горле не давал мне этого сделать. Хотелось разорвать себе горло, чтобы впустить живительный воздух, но руки не слушались. Мелкая дрожь сотрясала тело, постепенно набирая силу. Глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Мир закружился и стал меркнуть, пока не погас вовсе.
О проекте
О подписке