Глава 2. Батюшка

Юлька гнала по автобану со скоростью 130 км/ч старую шкоду свекрови – щедрый презент на свадьбу. Покупать свою не хотела: были деньги, оставшиеся от продажи киевской квартиры, да держала их на черный день. Но красная малолитражка, несмотря на солидный 10-летний стаж, пока не подводила.

За окном на фоне гладкого лазурного неба (день выдался морозным и солнечным) проносились горы. Монументальные, с заснеженными вершинами, словно с компьютерных обоев, в свое время украшавших экран ее ноутбука (все мечты сбываются, помнишь?).

Юльке нравилась Австрия. Эта маленькая ухоженная страна сильно отличалась от ее «неосяйної-неозорої» Украины, погрязшей в долгах, коррупции, выхлопных газах и мусоре. Каждый австриец относился к своей родине как к собственному дому. Холил и лелеял природные богатства (свое!), не возмущался строгими законами (а ну-ка, запрети в Украине ловить рыбу в самых рыбных местах или собирать грибы в разгар осени?) и со старательностью тимуровца подбирал любую бумажку, выхваченную задирой ветром из стоявших на каждом углу урн. Ни в лесу, ни возле озер, ни на официально разрешенных местах для пикника – нигде и никогда не видела Юлька разбросанной, в кровавых пятнах кетчупа пластиковой посуды или распластавшихся больными медузами грязных полиэтиленовых пакетов. И этой бережной, хозяйственной любви к своей земле нельзя было не позавидовать. «Почему у нас не так?» – часто спрашивала себя, ощущая почти детскую обиду за родную землю.

А какие же здесь дороги! Машина шла по автобану, словно нож по сливочному маслу, а ямы и выбоины тут были таким же раритетом, как и дорожное хамство. Но эту благополучную, сытую, красивую Австрию Юлька, не задумываясь, променяла бы на стонущую, плачущую в веках, страдающую от ига монголо-татар/австро-венгров/поляков/москалей/бандитов неньку Украину, родную, настоящую, близкую, – если б могла там жить. После всего, что случилось, она не могла.

Дорогу в Зальцбург за последний год выучила назубок. Это был ближайший к ней город, где оказался православный (как тут говорят, ортодоксальный) приход с русскоязычным батюшкой. Юлька никогда не думала, что тут, в изгнании (именно так окрестила она для себя свой переезд), это станет для нее настолько важным: бывать в храме.

Она сроду не была религиозной. Родители – учителя, типичные советские атеисты (мама, конечно, в душе всегда верила, но крестила ее уже на совершеннолетие, когда официально были сняты запреты), книжки а-ля «Медный крестик» в школе, и этот всезнающий «научный» институтский подход… Она всегда говорила: «Можно верить и не ходить в церковь», но тут припекло, прижгло, подступило к горлу: нужен был выход. И она засуетилась, побежала, стала появляться на службах, читать «Закон Божий» и вникать, многое не понимала, искала литературу на православных сайтах, беседовала с батюшкой, человеком неравнодушным, который настоятельно советовал исповедаться… Гордыня жгла нутро: как же так, рассказывать кому-то о своих грехах, да еще о таких? Но боль эта, боль взаимной и горькой любви, любви грешной, обреченной, изначально провальной («Не гуляй с женатыми!»), не хотела в ней больше держаться. И Юлька, попостившись три дня и вычитав все необходимые каноны, попала-таки с третьего раза на исповедь («Все правильно, раньше не была готова – вот и не пускали», – прокомментировал отец Александр). Облегчение пришло, однако ненадолго. Ее религиозное рвение то слабело, увядало, растворялось в будничности, и она неделями не вспоминала молитвы, то вдруг крепло, разбухало внутри мощным стержнем, и Юлька выдерживала целый пост, не взяв в рот и капли животного (Маркус удивлялся и злился: «Зачем так себя мучить?»), и отстаивала нечастые службы… Но все равно вопросов было больше, чем ответов. И сомнение – нет, не грызло, жило в душе полноправным хозяином, скептически констатируя адский труд выгоревшего, обесточенного сердца.

– Можно к отцу Александру? – она стояла на пороге типичного австрийского «пряничного» домика с желтыми стенами, где вот уже двадцать лет обитал батюшка со своей семьей.

– Юлия, – узнала ее матушка Ксения, миловидная 50-летняя женщина с бледными щеками, из-под ажурного платка которой выбивалась почти седая прядь. – Что ж вы без звоночка? Батюшка занемог, голову с утра прихватило. Подождали бы до завтра, до службы.

– Простите, матушка, не права. Но очень нужно! Я много времени не отниму, поверьте. Подожду столько, сколько скажете.

Юлька не позвонила, потому что знала: батюшка мог вежливо перенести разговор, а ей требовалось услышать его непременно сегодня – слишком объемным оказался сон, слишком острыми были Юлькины чувства. Развеять, развеять сомнения, согнать с души тени прошлого! Матушка глубоко вздохнула, словно подчеркнула неуместность Юлькиного прихода, но провела ее в увешанную иконами комнату, не забыв шепнуть: «Платок накиньте». Юлька спохватилась, достала из сумки темную косынку: перед священником с непокрытой головой появляться дерзко.

Батюшка Александр в домашней одежде – светлая рубашка и такие же светлые полотняные штаны – появился через несколько минут. Это был высокий, статный человек с моложавым, хоть и убранным в морщины лицом. Бороду он носил недлинную, аккуратную: практически белый цвет ее и волос выдавал солидный уже возраст священнослужителя. Батюшка косил на один глаз, отчего прихожанам часто казалось, что он посмеивается над ними. Улыбался отец Александр редко, хотя человеком, по сути, был добрым, по-русски говорил с акцентом, не спеша, подбирая слова, слушал всегда внимательно.

Сам он родился в Германии, там же увлекся иконописью и получил богословское образование, потом был рукоположен, какое-то время жил в России, преподавал в Вене, а теперь стал настоятелем небольшого православного прихода, который «окучивал» словно любовно посаженный сад, хотя саднила временами мысль о том, что вера его на австрийской земле чужая…

– Извините, извините, пожалуйста, – залепетала Юлька. – Знаю, что служба завтра… Так получилось. Мне очень нужно поговорить.

– Успокойтесь и говорите, – разрешил отец Александр, потирая виски: в голове стучало.

– Мне приснилось, что он умер. Тот человек, которого я любила. Помните? Во сне он утонул. И это было так тяжело! Я до сих пор не могу прийти в себя!

Отец Александр, конечно же, помнил эту рыженькую растерянную прихожанку, попавшую в сети земной любви так крепко и мощно, что выпутаться не представлялось возможным и поныне. Он никогда не осуждал своих прихожан, памятуя, что человек слаб, со многими вел духовную работу годами, но не всегда она давала скорые плоды.

– Юлия, в вас еще живет обида. Вы не смирились, – он не дал ей возразить и зашелестел, глядя на ее уставшее, осунувшееся лицо. – Все, что происходит с вами сейчас, вы воспринимаете как испытание, или, скорее, наказание за тот ваш грех. Но это так далеко от истинного смирения! Вы не простили себя и того мужчину, хотя Бог вас простил и дал вам шанс на новую жизнь. И переезд в эту страну, и встреча с мужем – это воля Божья, и вы должны принять ее как истинную благодать, как подарок Его – и жить с миром в душе. Приснился – так поставьте свечу, помолитесь, напишите «за здравие», – он шумно выдохнул. От разговора боль усиливалась.

– Мне кажется, я все еще люблю его… – выдавила Юлия.

– Любовь не грех, а дар Божий. Грешны наши поступки, страсти. Вы сделали самое большее, что могли дать ему как любящий человек, – освободили его от греха, тяжелейшего греха, который тяготил бы его всю жизнь.

– Это неправда, – вдруг сказала Юлия, подняв на священника глаза. – Он был бы счастлив со мной.

– Как он мог быть счастливым, если бы сделал несчастными своих детей? Помолитесь за него и идите с Богом! – священник вздохнул и подумал, что придется-таки выпить таблетку.

– А мне почему Бог не дает детей, ведь вы говорите, что встреча с Маркусом – дар?

– Венчайтесь по православному закону. Каждый день благодарите Его и просите, искренне, от всего сердца. Сказано же в Писании: «Просите и дано будет вам», – больной глаз у отца Александра задергался, отчего Юльке показалось, что он ей подмигивает.

Юлька молчала, хотя сотни вопросов вертелись у нее на языке. Почему любовь, одухотворенная любовь с Ромкой, была грешна, а отношения с Маркусом – куда более приземленные, хоть и освященные католической церковью – нет? Почему с разлукой из жизни ушла и радость? Почему без него так одиноко, хотя с Богом в душе одиноко быть не должно? И если так, почему Бог не дает ей Веры? Она понимала, что задавать такие вопросы может только безбожник, а потому пристыженно молчала. Расценив это как знак к окончанию беседы, отец Александр благословил ее, попрощался и поспешно вышел. Притворяя за собою дверь, он подумал: «Господи, награди уже ее ребенком, чтобы было чем голову и руки занять, неугомонная какая…» И зычно крикнул матушке:

– Ксеня, давай таблетку! Но не зеленую, та не помогает, а красную. Не то до службы не доживу».

Глава 3. Изабелла

С тяжелым сердцем возвращалась Юлька домой. Подвела Маркуса, убила столько времени на дорогу, потревожила отца Александра, но разговор с ним в этот раз не принес облегчения. Как справиться со своим смятением? Легко сказать – благодари, но это должно идти от сердца, а не от разума! Забыть и жить дальше? Эта волшебная формула, которую она, случалось, повторяла по нескольку раз в день, иногда срабатывала. Не все же время она плакала и страдала! Бывали целые периоды беззаботной, спокойной жизни – как та поездка с Маркусом на море, как работа над рисунками и макетами.

В Украине Юлька была дизайнером. В свое время отучилась в «художке», но дальше этого дело не пошло, хотя талант отображать на бумаге изящными линиями и штрихами самую суть людей, вещей и форм у нее был яркий и самобытный. Дизайнерские курсы дали профессию, научили использовать иллюстрации в макетах, создавать инфографику, превращать обычные фотографии в фотокартины или коллажи: под заказ и настроение. Юлька творила легко, радостно, экспериментировала в новых стилях, работала с цветом и в черно-белых тонах. Ее тонкие рисунки не раз украшали рассказы, печатавшиеся в глянце, и даже обложки книг.

Работать по специальности здесь она не могла: нужно было получить сертификат о местном образовании, считай, заново отучиться. А чтобы продавать иллюстрации изданиям, пока не хватало раскрутки. Юлька попыталась сделать свой сайт, но этого оказалось мало. По старой памяти ей еще заказывали макеты и рисунки из Украины. Гонорары платили, но переведенные в евро, они сильно теряли в весе. В иные месяцы у Юльки не было ни одного заказа, и она просила денег у Маркуса – на бензин, продукты, мелкие траты. Он давал всегда безоговорочно, давал больше той суммы, которую она называла: Юлька ведь тоже работала на его магазин – оформляла витрины, рисовала рекламные листовки, регулярно убирала и время от времени сидела в качестве продавца. Но вот этот момент – просить – пусть даже у собственного мужа, пусть даже честно заработанное – Юльку напрягал невероятно. Поэтому волчком крутилась, чтобы ее не забывали, щедро слала резюме, читала профлитературу. Стол часто был завален неоконченными набросками: не все нравилось, не все удавалось довести до совершенства. Но были рисунки, которые проникали в самое сердце, не оставляли равнодушным: «Девушка у пруда», «Проводы», «Сельские дети». И в эти минуты – когда творила, горела, что-то создавала – она дышала полной грудью, была по-настоящему свободной, и нечаянно соскочившая на полотно памяти Ромкина тень лишь тепло грела, но не мешала.

Когда же работа оканчивалась, вместе с гордостью, облегчением, радостью она испытывала вдруг почти неслышный укол одиночества, и в следующую минуту по телу уже разливался этот сладкий яд воспоминаний и жалости – к себе, к нему, к его жене, к Маркусу, к жизни…

Впрочем, кто не нуждался в жалости, так это Маркус. Он много тренировался, с аппетитом ел, играл в компьютерные игры, продолжал путешествовать… Юлька старалась о нем хорошо заботиться. Сейчас, например, едва отдышавшись, жарила его любимые тонкие блинчики – сидит ведь, наверное, без обеда. Она заварила в термосе травяной чай, переоделась в джинсы и отправилась в магазин – помогать, утешать, радовать. Как и подобает порядочной жене.

В этом маленьком городке все рядом. Когда она парковала машину, то заметила выскользнувшую из бокового входа кошачью фигуру Изабеллы, хоть та и намотала цветастый шарф до самых глаз. «Чего ты ходишь к нему, он женат!» – хотелось выкрикнуть Юльке, но она тут же вспомнила себя. «Сколько ж еще это будет меня преследовать?»

Она надела нарядную улыбку и отворила дверь. Маркус невозмутимо копался в несезонном товаре – футболках и шортах.

– Быстро же ты, – удивился он.

– Разве? Полдня прошло! Зачем сюда приходила эта ненасытная лисица? – Юлька не сказала ничего обидного, но такая метафора отчего-то задела Маркуса.

– Почему ты называешь ее так? Это образованная женщина. Она пришла поговорить.

– О чем ей с тобой говорить? О клубах? О сексе? Зачем она тут трется? Будь осторожен, она что-то вынюхивает.

– Юлия! Как тебе не стыдно!

– Это ей пусть будет стыдно.

Изабелла – бывшая девушка Маркуса. Черноволосая, грациозная, хитрая. Наверняка хотела его на себе женить. А Юлька – раз – и разбила мечты о камень. Впрочем, было совсем не так. Маркус рассказывал, что еще до встречи с Юлией они серьезно поссорились. Изи работала секретарем: целыми днями сидела в офисе, отвечала на звонки, принимала факсы и сортировала почту. Она отлично знала английский и итальянский, хорошо танцевала, превосходно каталась на лыжах, обожала шопинг; ее крутой нрав требовал более динамичной работы. Вся собранная за день энергия выстреливала в Маркуса: он выгуливал ее по клубам, возил в горы, бассейны, отели, придумывал для нее все новые и новые развлечения, но она никогда не унималась. В ней текла восточная кровь (отец имел турецкие корни): отсюда эти роскошные черные волосы, эти зеленые с поволокой глаза. Даже крупный нос не портил ее, а лишь придавал шарма. Неугомонная Изи вымотала-высосала бедолагу Маркуса; даже ему, бесшабашному и легкому на подъем, был не по силам этот неуемный ритм, эта безостановочная гонка за удовольствиями. Магазин требовал немало времени; у Маркуса обнаружились хобби, которые Изи не разделяла. Он уставал, не отвечал на ее звонки, «падал на дно», они ссорились, скандалили. В последний раз Маркус сказал ей «прощай», а тут появилось это рыжее солнце с печальными глазами, заворожило его, переполнило до краев сердце. «Именно такой, сдержанной, уравновешенной, мудрой, и должна быть истинная женщина», – часто думал херр Городецки, глядя на свою украинскую жену. Плохо знал Юльку, недосмотрел, какой огонь в ней горит…