II. Вдова «Короля степей»

Пройдя в несколько мгновений всю прошедшую свою жизнь, Борха в то же время не сводил глаз с аргентинской дамы.

Он восхищался ее красотой еще в доме Бустаменто; но здесь, в отеле, он видел ее близко, без всяких драгоценностей и украшений, которые тогда придавали ее красоте ослепительный блеск. Он еще помнил бриллиантовое ожерелье, возбудившее восхищение и зависть других женщин. Теперь на ней было только колье из жемчугов на шее, обладавшей, казалось, такой же, как и они, молочной прозрачностью. Платье ее отличалось, элегантной простотой. Клаудио подробно разбирал ее красоту, чтобы объяснить себе обаяние, которое, казалось, окружало ее как бы сиянием. Прежде всего, в ней привлекала внимание белизна кожи, напоминавшая белизну жемчуга, слоновой кости, белизну белых и сквозящих материй, обладающих нежным внутренним блеском. Она не портила кожу притираниями. Несомненно, она посвящала целые часы на поддержание своей красоты, но эту работу скрывала с осторожной ловкостью, – только немножечко краски на губах, очень легкий голубой ореол вокруг век, тонкая черная линия в углах глаз.

Борха понял, что наиболее привлекательным в ней, не говоря о скульптурной соразмерности ее тела, была улыбка, – легкая улыбка, которая бродила на ее губах, и влажный, нежный, сладостный взгляд глаз, с несколько расходящимися веками.

В своем воображении он видел ее, увенчанную фиалками, как Афродиту греческих певцов, когда ее подняли на Олимп, похитив из Средиземного моря, где она только-что родилась из пены морских волн. Клаудио пристально смотрел на ее короткие белокурые волосы, без всякого украшения, очевидно, быстро и небрежно приглаженные перед зеркалом перед тем как сойти в столовую. Но видел он это лишь глазами воображения. Мысленно он созерцал ее в головном уборе богини. Несомненно, она была увенчана фиалками, как Афродита. Он ощущал их благоухание.

Он продолжал говорить с сеньорой Пинеда совершенно машинально. У него была уверенность, что он не сказал ничего нелепого, или неприличного, но он сам не понимал, что означают его слова. Быть может, он описывал свою жизнь в Авиньоне, свои иллюзии, – то, что он собирался изложить в книге, на которой в то время сосредоточил все усилия своей воли. Быть может, он говорил о своих друзьях в Мадриде и о том вечере, когда он познакомился с сеньорой Пинеда. Между тем самое ценное внутри него отвлекалось и сосредоточивалось, чтобы воскресить все свои воспоминания о прошлом этой женщины.

Сеньор Бустаменто много раз говорил в присутствии его о сеньоре де Пинеда, богатой вдове из Буэнос-Айреса. Ей принадлежали громадные стада, которые, казалось, нельзя было сосчитать; множество домов в столице ее страны, и тем не менее ее муж считал себя бедным, когда умирал, так как он до того обладал еще бо́льшим богатством.

Розаура Салседо принадлежала к так называемой колониальной аристократии. Семья Салседо была богата в те времена, когда богатством в Америке являлись земельные участки, не имеющие границ и стада почти диких быков, охраняемых такими же дикими «гаучос», когда громадные эти стада давали доход в виде шкур и жиров, годных для вывоза. Мясо же скота шло только на потребу бесчисленных воронов, чудовищно жиревших от нескончаемых пиров в Пампасах.

Аристократические жители Буэнос-Айреса ели фрукты из своих вилл вблизи города. Жили они с патриархальной простотой и вместе с тем в аристократическом обособлении; вступали всегда в браки между собой. Летом они уезжали в свои поместья, где не раз им угрожало вторжение индейцев. Появление парусного судна с известиями из Европы было для них целым событием.

Бустаменто описывал внезапную перемену в этом колониальном мире, бедном деньгами и богатом продуктами. Эту внезапную революцию совершили: скорострельные ружья, тянутая проволока, пар и холодильный аппарат.

Местные солдаты, продвигаясь внутрь страны, не успев сделать первого выстрела из своих старых ружей, должны были сражаться в рукопашную с индейцами, которые шли на них, пуская вход свое оружие: камни, тесак. Начинались нескончаемые войны. Но перед скорострельным карабином индеец бежал, признав себя побежденным, и белые могли завладеть бесконечными пространствами пампасов. Это случилось почти в наши дни, после 1870 года.

Владелец окружал свои земельные участки проволокой, и эти его почти незримые заборы создали дороги, принудив скитающегося и вороватого «гаучоса» держаться определенного направления, что в свою очередь утвердило общественный порядок и обеспечило собственность.

Пар привел пароходы под разными флагами в пресные воды Рио де ла Плата. В то же время, благодаря пару, внутрь страны проникла железная дорога. Жители Буэнос-Айреса могли создавать увеселительные парки в местностях, где прежде разъезжали галопом племена воинственных индейцев. Каждый новый приток эмигрантов располагался лагерем все дальше на целый день езды по железной дороге. Появились десятки городов на равнинах. Из бесконечных пространств, населенных уроженцами всех наций, стали притекать к прибрежью целые потоки ржи и маиса.

Изобретение холодильного аппарата упрочило это благополучие. Скотоводство стало прибыльным не только из-за одной продажи шерсти, шкур и жиру. Мясо сделалось предметом вывоза. И это простое изобретение любознательного француза Клода Толье, умершего в Париже в бедности, создало в Аргентине бесконечное число миллионеров местных и иностранных.

Семья Салседо не воспользовалась этой экономической революцией, оставшись навсегда верной прежнему колониальному быту. К тому времени, когда увеличилась в сто раз ценность стад овец, у них имелось налицо всего несколько земельных участков и очень мало скота. Салседо вмешивались в политическую борьбу страны, побуждаемые к этому романтическим энтузиазмом, и на это тратили бо́льшую часть своего состояния. Были они люди бескорыстные, великодушные, несколько фанфаронистые, предрасположенные к войне и приключениям из-за любви к опасностям: все те же качества древних конквистадоров, умиравших в бедности.

Отец Розауры, мужчина красивый и бравый, заботился только о том, чтобы его считали настоящим кабальеро, чтобы сторонники его политической партии восхищались им, а противники боялись его отваги и доблести. Когда Розаура была еще маленькой, отца ее убили на дуэли, – одной из тех ужасающих южно-американских дуэлей на пистолетах, которые неминуемо кончаются смертью. Всегда бывает убит один из дуэлянтов, иногда оба, и только в самых редких случаях оба противника остаются живы.

Розаура, единственная дочь, росла подле матери, дамы, в которой, казалось, возродились энергия и достоинства древних креолок, умевших принимать у себя в салоне и в то же время искусно управлять своим имением, когда мужья участвовали в революциях и гражданских войнах. Она прилагала огромные усилия, чтобы престиж их семьи не упал. Ее считали «бедной, но благородной сеньорой», и новые миллионеры иностранного происхождения добивались ее дружбы, хотя всем было известно, что мать и дочь тайно работали у себя на дому, занимаясь шитьем и вышиванием для некоторых магазинов Буэнос-Айреса, которые в прежние времена считали их в числе лучших своих покупательниц. Эта работа давала им возможность покрывать расходы по дому.

Когда Розауре минуло 18 лет, Пинеда увидел ее в первый раз. Бустаменто восторгался, говоря об этом испанце, описывая его, как конквистадора, опоздавшего родиться на три века. Он был человек коммерческий, торговал земельными участками в громадных размерах, с той широтой и смелостью, которая мыслима только в Америке.

– Во время одного из его путешествий в Европу, – говорил дон Аристидо с патриотической гордостью, – Пинеда, которого называли «Королем степей», посетил лондонскую биржу и, увидав там аспидную доску, на которой вписывали из различных местностей торговые предложения, написал: «Продается три тысячи квадратных миль земельной собственности». Все подумали, что это шутка. Но наш соотечественник мог располагать еще более обширными земельными участками. Он купил большую часть Парагвайской республики. Все леса, почти девственные, по одну и по другую сторону Верхнего Парана и реки Парагвай, до самых недр Бразилии, принадлежали ему. По аргентинским равнинам железная дорога шла часами и часами среди полей, принадлежавших ему. Пинеда покупал и продавал, покупал и продавал. Он считал потерянным время, когда в течение одного дня не получал громадных сумм одной рукой, чтобы отдать их другой. Нотариус, находившийся на службе у него, работал в его кабинете, занятый писанием купчих крепостей на его покупки или продажи.

– Я все куплю, – говорил он надменно. – Цена для меня не имеет значения; насчет этого мы всегда сойдемся. Единственное, что меня интересует, это – определить время и обусловить плату.

Все банки помогали ему с методической и организаторской смелостью вести эту пляску миллионов. Он покупал оптом сотни квадратных миль, чтобы потом продать, разбив их на мелкие участки. Лучшими его клиентами были эмигранты, высаживавшиеся в Аргентину с желанием работать. Он покупал на бумаге бесконечные территории в глубине Америки, поближе к судоходным рекам, территории, населенные одними тиграми с золотистой шкурой, громадными боа, или небольшими гадюками, свернувшимися в венчиках лесных цветов, и семьями кочующих индейцев со свинцовыми серьгами в ушах, отчего уши их отвисали ниже плеч – несчастными остатками примитивного человечества.

Эти смелые покупки были, как он говорил, деньгами, которые росли для будущего. Со временем коровы и человек явятся на эти участки в поисках новых пастбищ, и он продаст их, увеличив уплаченную им цену в тысячекратном размере.

В эпоху высшего расцвета своего могущества он познакомился с Розаурой. Мать ее посетила «Короля степей» в его конторе.

Не легко было свидеться с Пинеда, но сеньора верила в престиж своего имени. Сверх того, эта дама хранила традиционное тщеславие креолок, привыкших смотреть, как на ниже стоящих на всех тех, кто приезжал селиться в их страну. Всякий, кто не говорил по-испански, считался у них «гринго», – а испанцев, – несмотря на то, что сеньора Салседо гордилась своим испанским происхождением, – она называла «галлегос», как это делали ее предки. Ничего не было странного в том, что «галлего» Пинеда со всеми своими миллионами поспешит принять у себя в кабинете сеньору вдову де Салседо… Так оно и случилось. Дама нуждалась в совете. Дочери ее принадлежал, как единственное отцовское наследство, участок земли, незначительный по своему размеру в этой стране. Но приобретение Пинедой огромных земель, лежащих непосредственно около ее участка, и возможное проведение там железной дороги давали этой частице земли неожиданную ценность. Можно было получить несколько тысяч «песос», что до известной степени улучшило бы положение семьи. И сеньора пришла к обладателю многих миллионов просить его купить этот участок, или посоветовать, сколько ей просить за него у желающих его приобрести.

Пинеда слушал ее рассеянно, не сводя глаз с Розауры, которая тоже смотрела на него, но лишь с вежливым равнодушием. Молодая девушка сопровождала мать случайно, так как они должны были затем вместе делать визиты. Этот разговор о земельных участках и нескольких тысячах «песос» досаждал ей так же, как и шум в соседних с кабинетом конторах, – треск пишущих машин, споры между служащими и деревенскими жителями, приехавшими из внутренних областей страны.

Пинеда перестал смотреть на Розауру и обратился к ее матери, обещая немедленно ознакомиться с ее делом, несмотря на множество спешных занятий. Меньше чем через сутки он даст ей ответ и просит разрешения передать его лично сеньоре Салседо у нее на квартире. Он не желает, чтобы две такие дамы утруждали себя посещением его конторы. Миллионеру было тогда 40 лет, и он провел всю свою жизнь в погоне за деньгами не только ради материальных благ, которые они доставляют, но также и ради могущества и власти, которые они дают. У него не было времени наслаждаться утехами настоящей роскоши. До этого времени он не знал иной любви, кроме любви – легко доступной и оплачиваемой. С другой стороны, работа поддерживала в нем вторую молодость, несколько грубую, но сильную.

Настал момент, когда его неслыханное счастье должно было получить признание общества. Если бы он жил в Европе, он, быть может, старался бы приобрести женитьбой дворянский титул. Но здесь достойным венцом его карьеры ему казалась женитьба на Салседо… И притом эта Розаура, – с ее обольстительной молодостью и походкой богини, высокая, белая, белокурая…

На следующий же день сеньора де Салседо увидела его входящим в ее салон, в перчатках и сюртуке, робко разглядывающего картины и несколько устарелую мебель этой комнаты, которая, как ему казалось, отдает запахом старинных книг. Испанец мог похвалиться, что он удивил сеньору. Она была до того изумлена, услыхав, что миллионер обращался к ней за разрешением жениться на Роэауре, что просила его повторить свое предложение, думая, что плохо поняла его. Наконец, смущенная и взволнованная, она настояла на том, чтобы он дал ей время на ответ. Ей необходимо поговорить с дочерью.

Последняя удивилась меньше, чем мать. Ей, правда, не приходило в голову, что этот деловой человек, серьезный и более чем зрелый, был способен к любовной страсти; но она всегда верила в свою счастливую звезду и ждала, что рано или поздно какой-нибудь миллионер попросит ее руки. Она любила «золото», так как ежечасно видела, с каким трепетным поклонением относятся к нему люди. К тому же она ценила деньги и как дополнение к красоте. Она имела право владеть миллионами.

Быстрее матери согласилась она на предложение испанца и через несколько месяцев вышла за него замуж, узнав сразу все тщеславное удовлетворение, какое дает безграничная роскошь. «Королю степей» Америка казалась слишком ничтожным фоном для великолепия, которым он окружал жену, и, бросив дела, он переехал с нею в Европу. Парижские создатели и фабриканты ценностей, украшающих женщину, увидели на небе мод новое светило, – мадам де-Пинеда.

Молодые страны, обладающие необычайными богатствами, идут вперед большими скачками: растут от грубых сотрясений, как растения, оплодотворяемые свирепыми ветрами.

В Аргентине вскоре наступил один из финансовых параличей, и «Король степей», идущий всегда вперед с закрытыми глазами, доверяясь своей счастливой судьбе, увидел себя, как говорится, «одной ногой над пропастью». Эмиграция в Аргентину уменьшилась; в Европе деньги стали редки из-за несчастной войны на Балканах. Чума уничтожала коров и быков тысячами. Саранча тучей затемняла солнце, пожирая хлебные растения. Семь худых коров после семи жирных, – период нескончаемых бедствий, которые неожиданно наступают во всех странах, отличающихся райским изобилием.

Три года боролся Пинеда с жестокой судьбой. Он задолжал много миллионов туземным банкам. Ими был устроен ликвидационный комитет для администрации и продажи его земель, обширных, как целые государства. Главная забота Пинеды сосредоточилась на том, чтобы Розаура ничего не узнала о критическом положении его дел.

«Король степей» умер внезапно, – без всякой предварительной болезни. Многие считали это тайным самоубийством. Вдова Пинеды (вдова в двадцать пять лет) оглянулась кругом с изумлением, словно проснувшись от розового сна. Никто не улыбался ей и не осыпал ее галантными комплиментами, как раньше.

Ее одиночество увеличилось со смертью матери. Казалось, будто эта бедная сеньора, так гордившаяся блестящим замужеством дочери, захотела последовать за зятем в его поражении. У Розауры оставалось двое детей, сын и дочь. Они были еще такие малютки, что мать при виде их, вместо того, чтобы ободриться, лишь больше впадала в отчаяние и разражалась слезами. «Что станется с ними? Как спасти их? Я ничего не понимаю в этих мужских делах».

Но счастье снова повернулось к ней лицом. Дела пошли опять хорошо: деньги появились в изобилии, и мало-по-помалувернулась прежняя жизнь.

В одно утро Розаура снова проснулась богатой. Большая часть ее территории была продана банками, долги все уплачены, и, наконец, после целого года споров, прений, собраний, вдова оказалась обладательницей большого состояния. Розаура сохраняла свое место среди миллионеров страны.

Европа и, в особенности, Париж привлекали вдову. Доктора в Буэнос-Айресе знают болезнь, чисто аргентинскую, всегда свирепствовавшую там среди женщин. Врач, после долгих исследований, улыбается и говорит мужу:

– У вашей сеньоры болезнь Парижа.

Так как Розаура не нуждалась в разрешении для этого путешествия, она немедленно уехала во Францию. Бедная родственница сопровождала ее туда, чтобы заботиться там об ее двух малютках.

Розаура опять стала главным украшением маленького американского мирка, говорящего по-испански и живущего в Париже. Она наняла отель вблизи Булонского леса, виллу на Лазурном берегу – для зимних месяцев, а лето делила между Довилем и Биаррицем.

Некоторые испанские ее друзья, с которыми она познакомилась в Биаррице, пробудили в ней желание побывать в Испании. И ее предки и предки Пинеды были родом оттуда. Розаура поехала в Мадрид, где пробыла довольно долго. Дон Аристидес Бустаменто, познакомившийся с богатой вдовой в Биаррице, считал своим патриотическим долгом быть ее гидом по музеям и при экскурсиях в ближайшие исторические города.

Однажды, в более интимном кругу в доме сеньора Бустаменто, Розаура и «кабальеро Тангейзер» впервые встретились друг с другом. А теперь, по прошествии двух лет, неожиданно снова увиделись в отеле в Авиньоне.

Борха напрягал память, чтобы вспомнить все, слышанное им урывками о жизни этой женщины. Кто-то двусмысленно улыбнулся, говоря о ней и о некоем Урданета, тоже американце, живущем почти всегда в Париже. Но больше он ничего не мог вспомнить.

Розаура говорила с ним и спрашивала, почему он так рассеян. Дама желала знать, как ему пришло в голову написать книгу: поэму в прозе о доне Педро де-Луна, – испанском папе в Авиньоне.

Борха пришлось рассказать, как еще в детстве, живя в Валенсии с дядей Фигуэрос, он восхищался портретом папы Калликста III. Фамилия его тоже была Борха. Старая служанка каноника говорила ребенку, что человек может добиться всего, если сосредоточит все свои силы на одном желании. Папа, изображенный на овальной картине, повторял с самого своего детства: «Я буду папой, я буду папой», и стал им. Он же открыл дорогу к папскому престолу одному из своих племянников, Родриго де-Борха, известному впоследствии под именем папы Александра VI (третий испанский папа), отцу многочисленного семейства, который итальянизировал свою фамилию, превратив ее в Борджиа.

Вдова Пинеды слушала Клаудио с интересом. Правда, в парижском салоне ее отеля или на террасе виллы эти же рассуждения показались бы ей скучными. Он говорил, что его исследования о первом Борджиа натолкнули его на дона Педро де-Луна, колосса, высеченного в глыбе горы.

– Мне стыдно, – заявила Розаура, – что я совсем не знаю Авиньона, после того, как столько раз была в нем. К тому же этот папа, которым вы так восхищаетесь, начинает интересовать и меня. Мне всегда нравились люди с сильным характером, с сильной волей, которые знают, чего они хотят, и умеют хотеть.

Она обещала пойти на другой день утром с Борха осматривать дворец-крепость Авиньонских пап. Быть может, в тот же вечер она уедет. А может быть, продолжит свой отдых в Авиньоне еще на два или три дня.

Ей нечего делать на Лазурном берегу; никто ее не ждет. Настала весна, и люди, которые провели там зиму, уже уехали далеко. Борха робко высказал сомнение, которое уже давно смущало его:

– Кажется странным, что такая сеньора, как вы, едете на Лазурный берег, когда все люди вашего круга давно уехали оттуда. Только важная и неотложная причина…

Розаура посмотрела на него, будто хотела выведать его мысль. И затем сказала с деланной простотой:

– Я хотела забыть жизнь в Париже, не видеть людей, проводить дни, не думая ни о чем, любуясь Средиземным морем.

И, не замечая противоречия между этим заявлением и следующей фразой, добавила:

– Я была в Париже чересчур одинока и скучала.