Хроники Хлои

Люка больше не отвечал на мои сообщения. Я клялась и божилась, что понятия не имела, что мама была дома, обещала, что такого никогда больше не повторится, но все напрасно: он притворился мертвецом.

Я ждала на балконе, когда он привезет почту, но оказалось, что его перевели в другой район, потому что Соня вернулась к работе. Я бы очень хотела пойти к нему, но… я наказана. Мама разрешает мне только посещать лицей и выходить на балкон – это сущий ад. Вдобавок ко всему теперь она целыми днями сидит дома. Я чуть ли не должна спрашивать у нее разрешения, чтобы сходить в туалет. Хорошо бы как-нибудь ускорить время и оказаться сразу через три месяца, три недели и один день, когда я наконец стану совершеннолетней.

Впервые в жизни я оказалась под домашним арестом. Сурово, что и говорить, но куда хуже другое: мама мне больше не доверяет. Я ее разочаровала.

Она задала мне кучу вопросов, ей хотелось все знать. Я не ответила ни на один, и тогда она принялась рыться в моих вещах. А тот, кто ищет, всегда найдет.

Когда она обнаружила у меня пакетик презервативов, ее лицо побелело.

Найдя упаковку противозачаточных таблеток, она стала багровой.

Когда мама нашла кубик гашиша, она вышла из моей комнаты.

Я пошла к ней позже, вечером. Они с Лили смотрели телевизор. Глаза у мамы были красные. Я сказала, что сожалею о случившемся. Она раскрыла руки, и я прижалась к ней всем телом.

Когда она гладила меня по голове, я почувствовала, что ее сердце бьется сильно-сильно.

– Поговори со мной, моя птичка, – прошептала она. – Скажи, что у тебя не так. Как я могу тебе помочь?

Я не ответила. Ведь я и сама не знала, что у меня было не так. И уж тем более не представляла, чем она могла мне помочь. Вместо этого я заплакала, громко, навзрыд.

Позже мама пришла к моей кровати поцеловать меня перед сном. Она сказала, что не может сидеть сложа руки в такой ситуации, не может позволить мне заниматься саморазрушением. И добавила, что это, разумеется, не решит проблему, но она собирается меня наказать для моего же блага.

– Ты не можешь держать меня взаперти, – ответила я.

– Могу, Хлоя. Я – твоя мама, а ты еще несовершеннолетняя, так что я вполне могу запретить тебе выходить из дома.

Меня охватила ярость.

– Ты хочешь, чтобы я покончила с собой, да?

Я прекрасно видела, что в ее глазах промелькнул страх, но она только поцеловала меня в лоб и вышла из комнаты. Я заснула вся в слезах, не сводя взгляда с фотографии папы напротив меня.

Лили

25 марта

Дорогой Марсель!

В новостях сказали, что сегодня День неторопливости^[14]. Тогда я напишу тебе завтра, ладно?

Крепко целую.

Лили

Анна

У директора лицея Хлои забавное имя: Мартен-Мартен. Дожидаясь его у кабинета, я задавалась вопросом, что происходило в головах его родителей, когда они давали ему такое имя. Просматривались два варианта: либо они не любили своего сына, либо были не в себе.

– Госпожа Мулино, можете войти!

В дверях показался мужчина лет пятидесяти. Я пожала ему руку и села на предложенное место.

– Я рад, что наконец-то встретился с вами, – проговорил он, усаживаясь, в свою очередь.

– «Наконец-то»?

– Да, если учесть, что я уже очень давно хотел с вами увидеться. Вы ведь пришли побеседовать насчет Хлои?

Меня охватило неприятное ощущение, которое обычно предшествует плохим новостям. Я заговорила о дочери, делясь с директором своей тревогой, а он внимательно слушал меня, опершись локтями о стол и переплетя пальцы под подбородком. Оценки у Хлои были прекрасные, преподаватели хвалили ее как за успеваемость, так и за примерное поведение, так что я имела все основания считать, что мне необыкновенно повезло с дочерью. Она без проблем приспосабливалась к любому окружению, можно сказать, подобно хамелеону, легко и непринужденно. Однако в последнее время хамелеон приобрел четкую и несменяемую окраску, и она скорее мрачная, чем жизнерадостная, отчего я вдруг почувствовала себя беспомощной. Возможно, учителя или директор заметили что-нибудь необычное в ее поведении?

Мартен-Мартен несколько раз мотнул головой и поправил очки.

– Так вы не получали от меня писем? – спросил он.

– Каких писем?

– Допустим. Я очень удивился, что не получил на них ответа, но Хлоя убедила меня, что вы были очень заняты на работе. А ведь я написал вам не одно письмо. За последние недели у вашей дочери накопилось слишком много пропусков занятий. И, по-видимому, без всякой уважительной причины. Я несколько раз вызывал ее, пытаясь понять, что с ней происходит, однако она уверяла меня, что у нее все хорошо. Не произошло ли в ее жизни какого-либо события, коренным образом изменившего ее поведение?

Мои мозги отказывались воспринимать его слова.

– Вы уверены, что говорите о моей дочери? О Хлое Леруа?

Он был абсолютно уверен. В течение получаса он перечислял мне случаи прогулов занятий, наглого поведения, наконец, показал мне оправдательные записки, под которыми красовалась «моя подпись». Он говорил все это о моей дочери, о моей нежной, чувствительной Хлое, а мне казалось, что он рассказывает мне о незнакомке! О незнакомке, принявшей решение пустить свою жизнь под откос.

Должно быть, на моем лице отразилось столько ужаса, что Мартен-Мартен протянул мне носовой платок. Я взяла всю пачку.

Она вскоре опустела, как и моя цистерна слез, когда он проводил меня до двери, пожелав мне держаться.

Несколько минут я ехала наугад, без всякой цели. Этот день не должен был пройти просто так. Я собиралась устроить себе и дочкам отличный ужин, чтобы отметить окончание наших невзгод: господин Ренар на следующей неделе назначил мне встречу, чтобы уладить все дела с моими долгами. Я должна была чувствовать себя легко, а не так, словно я вешу тонну. Как я могла быть настолько слепой? Я-то думала, что Хлоя никогда от меня ничего не скрывала. Какой одинокой должна была она себя чувствовать. Как, наверное, ей было плохо! Не задумываясь, как лучше припарковаться, я одним колесом заехала на бордюр и остановилась, доставая телефон.

Он ответил после третьего сигнала.

– Привет, это Анна.

– Привет, Анна, рад тебя слышать. У тебя все в порядке?

Его мягкий голос возродил во мне тысячи воспоминаний. Я постаралась придать своему голосу твердость.

– Не совсем так. С Хлоей есть проблемы. Думаю, мне стоит с тобой об этом поговорить.

– Ты правильно думаешь. Я слушаю.

И я начала ему рассказывать обо всем: о рыданиях, замкнутости, молчании, прогулах, мальчиках, поведении в лицее. Только о гашише не упомянула, не в состоянии это озвучить.

– Все это – крики о помощи, ей очень плохо. Наверняка она чувствует себя страшно одинокой, при том что мне постоянно приходилось работать, а ты живешь в Марселе.

– Ты не должна чувствовать себя виноватой, Анна, ты стараешься для нее изо всех сил. И я тоже. Каждую неделю я связываюсь с девочками по скайпу и приглашаю их к себе, как только представится возможность.

– Прошло больше года с тех пор, как они тебя не видели.

Несколько секунд он молчал.

– Знаю, знаю и очень страдаю от этого. Моя мама неважно себя чувствует, и я не могу в данный момент принять их у нее. Вот если бы у меня нашлись средства на поездку… Я страшно по ним скучаю, ты же знаешь.

Голос его задрожал. Я слышала его прерывистое дыхание.

– Как я порой жалею, что уехал так далеко. Мне стоило об этом задуматься, но для меня тогда это было вопросом выживания. Я просто не мог оставаться вблизи вас, зная, что ты больше меня не любишь.

– Ладно, мне пора заканчивать разговор, Матиас.

Мое сердце учащенно билось, ладони стали влажными, а я слишком хорошо знала эти симптомы.

– Анна, достаточно одного твоего слова, чтобы я здесь все послал к черту.

– Я просто прошу тебя попытаться увидеться с дочерьми. Они не должны расплачиваться за все это.

– Мы тоже не должны.

– Пока, Матиас, хорошего дня.

В телефоне все еще слышался его голос, когда я отключилась. В ушах раздался шум, в челюсти начиналось легкое покалывание. Я закрыла глаза, сделала короткий вдох, а затем долгий выдох, как учил меня психотерапевт, с которым я консультировалась после первой панической атаки. Короткий вдох. Долгий выдох. Короткий вдох. Долгий выдох. Сердце забилось чуть медленнее. Короткий вдох. Долгий выдох. Дрожь начала успокаиваться. Короткий вдох. Долгий выдох. Короткий вдох. Долгий выдох. Угроза миновала.

Мне показалось, что я готова продолжить путь, как вдруг раздался звонок. Номер незнакомый. Я ответила.

– Госпожа Мулино?

– Да, это я.

– Добрый день, госпожа, вам звонит Мартина Ларош, завуч коллежа имени Эмиля Золя. Вы должны приехать как можно скорее, у нас небольшая проблема с Лили.

Лили

30 марта

Dear Marcel!

How are you?^[15] (Сегодня утром у меня был урок английского языка.) У меня почти все хорошо, если не считать того, что мама грустная с тех пор, как она все время стала проводить дома. Может, она и раньше такой была, но мы виделись гораздо меньше, чем сейчас, вот и кажется, что это было не так. Чистая математика.

Она хорошая, согласна, но отчего-то все время хочет, чтобы я сама убирала со стола, застилала за собой постель, открывала жалюзи, хорошо спускала воду в туалете, и вообще, мне кажется, она меня принимает за Золушку! А теперь к тому же она вбила себе в голову, что со мной плохо обращаются в коллеже, и все из-за одной пустяковой детали.

Сейчас я все тебе расскажу, и ты мне выскажешь свое мнение.

Все началось с урока географии. Мы с Клелией представили наше сообщение, посвященное северному сиянию, и у препода был довольный вид, по крайней мере, так нам показалось, хотя, если честно, вид у него всегда один и тот же, доволен он или разъярен. Во всяком случае, он не заснул, а это уже хороший знак.

И то сказать, мы неплохо поработали, да и с темой нам повезло, даже мама и Хлоя нашли, что это круто, не в пример Жюльетте и Манон, которым досталось сообщение о тундре. Мы подготовили настоящее слайд-шоу, класс был в восторге, а Манон вдруг ни с того ни с сего заявила, что при таком раскладе слишком уж просто заработать хорошую оценку. Господин Ванье возразил ей, что оцениваться будет только качество подготовки, без учета особенностей темы, но Жюльетта прошептала, что вряд ли это случайность, что самая лучшая тема досталась ябеде и подлизе (а я вовсе никакая не ябеда и не подлиза). Не знаю почему, но я сразу поняла, что это камень в мой огород, и сказала, что лучше уж быть ябедой, чем завистливой. Тогда Манон заявила, что было бы чему завидовать, не моей ли физиономии морской свинки? На что я ответила, что уж лучше иметь лицо морской свинки, чем вообще не иметь никакого лица. Учитель заставил нас прекратить перепалку, мы с Клелией кое-как закончили наше сообщение, а затем поспешили на урок математики. Вот тогда-то это и произошло. Я ничего такого не ожидала и не видела, что ко мне кто-то приблизился, только вдруг почувствовала, как сзади меня больно схватили за волосы.

Когда мама пришла за мной в учительскую госпожи Ларош, она выглядела так, будто у нее сильнейший грипп. Надо сказать, что Манон не удастся меня провести, я спрошу, какой маркой ножниц она орудовала. Клелия даже сказала, что вышло очень забавно, будто челка сзади головы, только мне от этого ни жарко ни холодно, рано или поздно волосы отрастут. Но вот мама очень сильно забеспокоилась, она уверена, что я подверглась насильственным действиям, что все это очень серьезно, что нельзя это оставлять безнаказанным, и с тех пор она не перестает осыпать меня поцелуями и называть разными ласковыми словечками, например, птичкой (интересно, моя голова так ли уж похожа на голову птички?).

Манон вызовут на дисциплинарный совет, и я надеюсь, что ей не удастся отвертеться.

Итак, Марсель, а ты что думаешь обо всем этом? Сейчас я тебя закрою и подброшу в воздух. Если ты упадешь открытым, значит, ты согласен со мной, если закрытым – значит, с мамой.

Ну и ну, ты упал закрытым. Я подозревала, что ты окажешься предателем.

Никаких тебе поцелуев.

Лили

P.S.: И все равно я очень тебя люблю.

Анна

Бабушка ждала меня в своей комнате, как всегда по четвергам. Она наложила немного румян и надушилась своими любимыми духами. На подносе были приготовлены два стакана и бутылка лимонада. Я наклонилась к ней и поцеловала ее.

– Как ты, детка? – спросила она.

– Хорошо, бабулечка, а ты как?

Прищурив глаза, она внимательно смотрела на меня до тех пор, пока я все ей не выложила. От бабушки невозможно что-либо скрыть, это настоящий детектор лжи. Сидя у изножия ее кровати, я рассказала обо всех событиях, произошедших за эту полную хаоса неделю. Поневоле я вывалила к ее ногам тяжкий груз, который не в состоянии была нести в одиночку.

– Я чувствую, что они нуждаются во мне, но не знаю, как им помочь. Если бы я слушалась своего внутреннего голоса, то немедленно бросила бы все и увезла их подальше отсюда.

Бабушка поставила стакан и приложила к губам салфетку.

– Ну, так и сделай это!

– Что ты хочешь сказать?

– Хотя бы раз прислушайся к себе, последуй своей интуиции. У тебя есть желание уехать – уезжай. Может, это и не решит все проблемы, но разве у тебя есть другой выход?

– Я не могу, бабушка!

Она живо отмела мой протест презрительным жестом.

– А что мешает? Если дело в деньгах, то возьми то, что дал тебе шеф, у тебя еще достаточно времени для жизни, чтобы расквитаться со всеми долгами. У меня мало что есть, но я тоже могу тебе помочь.

Я смотрю на лицо бабушки, ожидая, что сейчас она улыбнется, довольная, что так удачно меня разыграла.

– И не надо так на меня смотреть, словно я сейчас вцеплюсь тебе в волосы.

Я покачала головой, смеясь:

– Бабулечка, да не могу я уехать. И речь не только о деньгах, еще есть учеба девочек, необходимость найти работу, короче, это невозможно. И потом, я даже не знаю, куда могла бы поехать…

– Уверена, что ты обязательно найдешь такое место. Как-то ты рассказывала мне о северном сиянии, разве нет? – заметила она, хитро мне подмигнув.