Читать книгу «Дневники: 1936–1941» онлайн полностью📖 — Вирджинии Вулф — MyBook.
image





























































































Да, пролежала два дня и сегодня не могу писать. Но отдых божественный. Рецензий нет. В «Listener» ничего. И продажи отличные. Ажиотаж перед Пасхой – вчера было продано 280 штук. Несса к чаю. Но писать не буду – лишь подписываю книги и жду, когда высохнут чернила. Брюс Ричмонд попросил один экземпляр для больницы на Грейт-Ормонд-стрит. Лодочные гонки в 11:30. А завтра мы уезжаем. Никаких писем о романе «Годы», кроме одного от леди Саймон. Котелянский, Хейворд, Марджери Фрай – все хвалят «Годы». Больше пока никто не прочел и не высказался. Прекрасная погода: ясно и холодно. Герцогиня Бедфордская368 пропала.


Четыре дня подряд, начиная с 21 марта, Леонард отмечал в своем дневнике головную боль у Вирджинии. В четверг, 25 марта, Вулфы поехали в Родмелл на Пасху и оставались там до воскресенья, 4 апреля.


27 марта, суббота.


Нет, я не собираюсь причесывать «Гиббона», то есть сокращать его на тысячу слов. Слишком уж много требуется шестеренок, а мозги не работают. Просто пишу здесь, у камина, холодным, но солнечным пасхальным утром; внезапные лучи солнца, россыпь снега на холмах; внезапные бури, чернильно-черные тучи с щупальцами, как у осьминога, давящие; и грачи, суетящиеся и каркающие на вязах. Что касается красоты, то ее, как я всегда говорю, прогуливаясь по террасе после завтрака, слишком много для одной пары глаз. Достаточно, чтобы осчастливить все население, если бы только оно увидело это. Любопытное сочетание нашего сада с соседней церковью и ее крестом, черным на фоне Эшемского холма. Все это элементы английской жизни, случайно собранные в одном месте. Мы приехали в четверг; в Лондоне была суматоха, всюду машины; вчера наконец-то наступила полная свобода от телефона и рецензий, никто не звонил. Я начала читать «Лорда Ормонта и его Аминту»369 и нашла роман таким насыщенным, таким запутанным, таким живым и сильным после всей той бледной беллетристики, к которой я привыкла, что у меня, увы, снова возникло желание писать художественную прозу. Мередит недооценен. Мне нравится его стремление уйти от обычной прозы. К тому же у него есть и юмор, и некоторая проницательность – больше, чем ему сейчас приписывают. Читаю и Гиббона. В общем, есть что почитать, но писать больше не могу – опять напряжение и пульсация в затылке.


28 марта, воскресенье.


И снова я испытываю легкий трепет при звоне проклятых христианских колоколов – впрочем, каким бы приглушенным ни стал их звук в Родмелле за 500 с лишним лет, я не могу испытывать к ним сильной неприязни. Утро как будто июньское. Камин и июньское утро. Рецензии Дезмонда нет – дамоклов меч. Л. считает, что он завидует. Я так не думаю – подозреваю скорее легкое недоумение. Звонит Квентин. Л. пойдет на чай. Я не пойду. Погружусь в мечты. Вот будет удача, если мне удастся поймать нужную волну! Помню, как читала «Отелло»370 в Эшеме, как сидела там в саду, такая одухотворенная.

Вчера звонил репортер из «New York Times» – сказали ему, что он, если хочет, может полюбоваться домом 52 [Тависток-сквер] снаружи. В 16:30, когда я кипятила чайник, подъехал огромный черный «Daimler»371. Затем в саду появился маленький щеголеватый человек в твидовом пальто. Я дошла до гостиной и увидела, что он стоит и оглядывается. Л. его не заметил. Он был занят в саду с Перси372. Тогда я все поняла. Он стоял с зеленой записной книжкой, оглядывался и что-то записывал. Я пригнулась, чтобы он меня не заметил. Наконец Л. заметил его. «Нет, миссис В. не нужна такая публичность». Я пришла в ярость. Какой-то жук ползет по мне, а прихлопнуть его нельзя. Жук убрал записи. Л. вежливо проводил мужчину обратно к машине, в которой сидела его жена. Хороший же путь они проделали из Лондона – жуки приползают, подкрадываются и делают записи373.


29 марта, понедельник.


Страдания идут своим обычным чередом – с утра сонливость и вялость. И нет ничего, что могло бы меня взбодрить. Вчера я много читала Уайта374 о Селборне и «Лондонского шпиона»375. Очень холодная ночь. Нет, вряд ли это стоит записывать. Вчера мужчина в пальто делал заметки в поле, а потом кто-то стучал в дверь. Я сидела тихо. Л. был в Чарльстоне. Джулиан, по его словам, очень подавлен. Сегодня Этель Смит пишет, что прочла «Годы», но не будет комментировать, пока не прочтет еще раз. Полагаю, ей не понравилось. Что ж, она заглянет в среду. Нет. Моя стратегия – залечь на дно и не приглашать гостей до конца лета, хорошо устроиться, как медведь в берлоге. Мередит – влиятельный писатель; что будет, если противопоставить ему Генри Джеймса? Своего рода лекарственная смесь? А в Льюисе меня ждут книги: «Записные книжки» Саути376; «Листья травы»377; «История» Кларендона378 в шести томах – своего рода погружение во тьму, – все стоили от фунта до восьми.


30 марта, вторник.


Не стоит включать Шуберта379, если знаешь, что Л. против шума. Да и не очень-то хочется. Холодный пасмурный день – самое то для чтения у камина. Вчера я прогулялась до моста [Саутхиз] и обратно через редколесье – словечко Гилберта Уайта. У него странные пропорции, из-за чего холмы кажутся величественными горами, черепаха – слоном, дуб – лесом и т.д. Приятный эффект, напоминающий замедленную съемку, – будто смотришь через увеличительное стекло. Все в 6 раз больше своего истинного размера. Величайшее удовольствие для читателя. Фразы четкие, словно звон колоколов. А ведь у него не было никаких научных инструментов – только глаза. Вопрос в том, когда и как внезапно развилась наука. XVIII век – это почти средневековье.

Этель звонит и говорит, что перечитала «Годы» под руководством мисс Хадсон380 и уже не находит их невразумительными, а считает превосходными… Неужели хоть кто-то поверит? И все же я чувствую некоторое облегчение. Во-первых, это избавляет меня от необходимости спорить. Я принимаю что есть. Во-вторых, раз уж мисс Хадсон неожиданно получила удовольствие от книги, значит, «Годы» действительно будут хорошо продаваться. Сегодня наш последний день в уединении. Вечером могут доставить лондонскую почту. Квентин придет на ужин. Собрание Лейбористской партии; я даю голове отдохнуть, пока мы не вернемся. Но в четверг придется немного напрячься – весь путь до Минстеда и обратно пройдет в разговорах, но что тут поделаешь, когда умирает человек. Я имею в виду, что Джанет381 умирает. Как странно лежать здесь, спокойно созерцая отдаленный, но неизбежный конец, а Эмфи382 и вовсе за ним наблюдает. Но я склонна думать, что она по-своему тихонько счастлива, за исключением Эмфи, читая по привычке свои аннотированные издания Вордсворта383 и Мередита. Кажется, именно их она читала вместе со мной в парке в Фирле 30 лет назад.


31 марта, среда.


Слава богу, сегодня мне лучше. Ясность и стабильность – я сейчас греюсь на солнышке у окна. Все равно не буду писать до понедельника. Утро словно июньское. Деревья издают странный шелест, как будто лопаются почки, трескаются ветки. Каркают грачи. Деревья еще голые и яркие. Вчера вечером пришли письма. Лорд Оливье384: «Будучи не в духе и не в настроении браться за серьезные книги, я прочел “Годы”» – такая вот бессмыслица. Первые посетители – Хью385; вечеринка Салли Чилвер. Сегодня пришло уклончивое письмо от Спэрроу386 и извинениями и просьбой не читать рецензию, которой он ей не гордится. Л. назвал его «мелкой свиньей». Этель увлечена Дотти. Да будет так. Квентин вчера вечером порадовал меня, похвалив «Годы» за поэтичность и назвав «На маяк» самым странным романом, который он когда-либо читал. Хорошая встреча. Мистер Мэйсер Райт387 принес каминные решетки и кочерги. Луи388 в восторге. Очевидно, что писать я не могу. Рука отказывается держать ручку.


2 апреля, пятница.


Сама себе удивляюсь! Сегодня я вполне сосредоточена и бодра, мысли льются через край, потому что в пятницу Эдвин Мюир389 в «Listener» и Скотт Джеймс390 в «Life & Letters»391 так чертовски расстроили меня, отвесив свои пощечины. Оба они знатно унизили меня: Э.М. сказал, что «Годы» мертвы и разочаровывают, – то же самое, в сущности, сделал и С. Джеймс. Свет померк; меня прибило к земле. Мертв и разочаровывает – значит, меня раскусили, и эта одиозная мешанина, которую я назвала книгой, оказалась сущим провалом, – впрочем, так я и думала. Нет в ней жизни. Она гораздо хуже горькой правды и яркой оригинальности мисс Комптон-Бернетт392. Эта боль разбудила меня в четыре утра, и я сильно переживала. Весь день, пока я ехала к Джанет и обратно, прошел как в тумане. Но около семи он развеялся. В «Empire Review»393 была хорошая рецензия в четыре строки. Лучшая из моих книг – помогло ли это? Нет, не думаю. Но восторг от того, что по тебе проехались, вполне реален. По какой-то причине я чувствую себя бодрой; веселой; возбужденной; боевитой – даже больше, чем от похвалы. Конечно, мне было приятно услышать от Л., что никто из наших друзей не читает «Listener». В любом случае мое настроение поднялось, стало спокойным и ровным, а я снова почувствовала себя неуязвимой, твердо стоящей на ногах, бойцом.

Мне никто не писал. Итак, я чувствую, что пощечины закончились и можно начать все сначала. Остался только Дезмонд, если, конечно, он приедет, а потом – абсолютная свобода.

Очень интересный визит к Джанет [и Эмфи]. Обе они настолько бодры, веселы и даже очаровательны, насколько это возможно. Джанет округлилась и похорошела, с красивым… Позвонили Кейнсы – Мейнард читает «Годы» и полон энтузиазма. Что ж, это радует… А главное, дает больше шансов «Трем гинеям». Сейчас я готовлю свою радиопередачу, дату выхода которой мы пытались перенести, но вернемся к Джанет и Эмфи. Маленький солнечный домик с соломенной крышей, полный красивой мебели. У Эмфи так горят глаза, словно она всегда жила своей жизнью. Э. совершенно непринужденна; разговорчива; человечна; непосредственна. Порхает, как обычно, из комнаты в комнату, и перебивает, вольная птица; один глаз слезится, но никакого уныния – неподдельное веселье и радость. Джанет, видимо, и правда умирает, но они не знают, как долго она еще протянет. «Какая скука, – говорит она, – подхватить эту заразу как раз в тот момент, когда мы планировали провести приятную старость вместе. Мы столько всего хотели сделать». Они собирались поехать в Голландию и посмотреть на птиц. И это не было позерством; никакой скованности; все очень естественно. Мы немного поговорили с Джанет, потом с Э. Последняя сказала, что не верит, будто смерть кладет всему конец: «Что такое 70 лет? Так мало – так мало. Для чего все это, спрашиваю я себя, если на этом все закончится. О нет, мы продолжим жить – я уверена. Иначе и быть не может – как бессмысленно… – говоря это, она опирается локтем в сером джемпере на край стола; стекает слеза. – Джанет в это не верит – она не ходит в церковь. А я хожу. Я только посмотрю, готова ли она принять тебя. Да, мы всегда были бедны. Но потом приняли решение отказаться от походов в театр и лишней одежды. Мы хорошо питались: мама всегда говорила, что по молодости это особенно важно, – а потом нам приходилось зарабатывать на жизнь. Это было так здорово – знакомиться с интересными людьми. Очень немногим девушкам в наше время приходилось работать».

Немного посплетничали с Джанет, ибо времени было мало, о прошлом и настоящем; о ее вере, благодаря книге Херда394, в некую общую жизнь, а не в индивидуальную. Какое-то мистическое выживание. Молодежь хочет этого. Никакой религии. Кэтрин Асквит395 зовет в гости, но я сомневаюсь, что она готова к визитам. Я вполне счастлива; есть некоторый дискомфорт; не могу сидеть или гулять.

Странный переход от мысли о том, насколько я плохая писательница (после Мюира), к представлению о себе как о великой писательнице (после Мейнарда). В общем, быть плохой означает большее чувство свободы, но не славы. Разница между тем, чтобы прислониться спиной к стене и беззаботно парить над своими владениями… Парить над владениями – каково это? – самая звучная поэтическая строка396.


3 апреля, суббота.


Теперь мне предстоит выступить в эфире 29-го числа. Речь пойдет о следующем: слова не могут быть ремеслом. Я собираюсь пренебречь названием и поговорить о словах, о том, почему они не позволяют превратить их в ремесло. Они говорят правду; другого толка от них нет. Нужно два языка: язык вымысла и язык фактов. Слова – это не люди… Они не зарабатывают денег, требуют уединенности – почему?! Для сцепления друг с другом, для продолжения гонки. Мертвое слово. Пуристы и импуристы397. Есть только впечатления, но не утверждения. Я тоже уважаю слова. Слова вызывают ассоциации. Блаженство уносит прочь398. Мы легко можем создавать новые: «squishsquash», «crickcrack»399. Но в письменной речи их использовать нельзя400.


4 апреля, воскресенье.


Еще одна любопытная особенность. Мейнард считает «Годы» моей лучшей книгой; говорит, что одна только сцена Элинор и Кросби превосходит весь «Вишневый сад» Чехова401, и это мнение очень умного человека, пускай сказанное от чистого сердца, волнует меня гораздо меньше, нежели нападки Мюира, которые медленно, но верно проникают в душу. Дело не в тщеславии, а в каком-то другом чувстве, и оно исчезнет сразу после выхода следующего номера «Listener». Л. ездил в Тилтон и там вдоволь наговорился с близкими друзьями. Мейнард нездоров; судорога в сердечной мышце. Пальцы ног не разгибаются. Лидия встревожена. Странно, ведь на Рождество он сказал, что здоров как никогда. Разговоры о том, что делать с Джулианом, который всем кажется подавленным. И никаких газет сегодня утром – сколько же на меня вылилось злобы, что я весь день была в легком раздрае. Но если Дезмонд и возьмется за меня, он позволит себе немного благосклонности и уныния. Скорее всего, он не возьмется. Поскорее бы избавиться от рецензий! С огромным удовольствием читаю Бальзака402. Возвращаются силы читать романы.

Мейнард назвал «Годы» трогательной книгой; более нежной, чем все остальные мои работы; она не озадачила его, как «Волны»; символизм не напрягает; очень красивый язык; нет лишних слов, только нужные; он еще не закончил. Но как совместить два противоположных мнения: что это самая человечная книга и самая бесчеловечная? Ох, забыть бы все и писать – завтра я просто обязана сесть за работу.


9 апреля, пятница.


[Лондон] «Твоя отрада вряд ли хороша – она, конечно, слепоте сродни»403. Да, но моя отрада не слепа. Именно об этом достижении я думала в начале четвертого утра, когда мне исполнилось 55 лет. Я лежала без сна, такая спокойная и довольная, как будто выбралась из водоворота событий, погрузилась в голубое тихое пространство и пребывала там с открытыми глазами, в безопасности, готовая ко всему, что может случиться. Такого чувства у меня прежде никогда не было, но с прошлого лета оно возникало несколько раз – в глубокой депрессии, когда я как будто выходила из нее, откидывая одеяло, лежа в постели и глядя на звезды, – в те ночи в Монкс-хаусе. Конечно, днем это [?] раздражает, но что поделаешь. Так было вчера, когда пришел старина Хью и ничего не сказал о романе «Годы». Он стал толще, грубее. Я не чувствовала в нем прежнего добродушия – думаю, Голливуд немного испортил его. Пришел Ишервуд. Мы болтали о королевской семье: Хью будет писать репортаж о коронации для «Daily Mail» и получит £200 за 2000 слов. Потом он рассказал нам правдивую историю о Фрэнке Воспере404 и мистере Уиллесе405 – содомия – внезапный порыв у борта корабля – как располнело его лицо, как он боялся стать уродом. Вот за что я люблю Хью. Но его дар рассказчика изнашивается. Мистер Дэвидсон406, пастор в бочке, приглашает его на обед. Хью не слишком интересуется человеческой природой. Его вечно что-то раздражает. Тем не менее вечеринка прошла очень живенько, а когда она закончилась, я прогулялась по площади – первая летняя вечерняя прогулка – и полюбовалась нашими патриотическими клумбами с красными, белыми и синими гиацинтами. В мае мы едем во Францию.


14 апреля, среда.


Я должна заставить себя исправить «Гиббона» и отправить статью сегодня. Но после стольких месяцев работы исправления почти заставляют меня корчиться в агонии. И чтобы успокоиться, я отвожу 10 минут записи в дневнике на скорую руку. Я закончила, то есть набросала свое эссе для Би-би-си, причем с некоторым воодушевлением. Старушка Этель приходила на чай [9 апреля] и оставила все свои шипы в моей плоти. Сказала, что я самая сильная из женщин, намекая на то, что мы с Л. по каким-то причинам не звали ее в Родмелл. Но я не стала писать и говорить ей об этом. Нет, я погрузилась в единение и тишину. Как странно! Было бы скучно, не будь мой разум так активен. Сегодня утром ни одного письма – с тех пор, как вышли «Годы», их всего 10–11 штук. Никто не говорит со мной о романе, никто о нем больше не пишет. Похоже, с глаз долой…* И я как-то глупо избегаю встреч с теми, кто будет или не будет обсуждать со мной книгу. Тем не менее она продается лучше, чем все мои романы. Издательство «Harcourt Brace» продало по предзаказу в Америке 12 тысяч экземпляров – мой рекорд. Честно говоря, я не знаю, что и думать об этой книге: хороша она или плоха? Честно говоря, я шоке и поэтому не буду думать, а как можно быстрее вернусь к «Трем гинеям». В голове опять свежо, словно рассвет в июне. Впереди еще один рывок.

Сегодня вечером ужин с Кингсли Мартином, Стивеном Спендером и Джулианом. К.М. взволнованным голосом спрашивает Л., почему я не хочу писать для NSN. «Из-за денег?» Они предлагают увеличить мой гонорар и количество слов. Так что же мне ответить? Правду?

* Продано, кажется, 9300 экземпляров.


15 апреля, четверг.



























































































































1
...
...
16