Я выбрал дуэль. Обязательным условием было непременное согласие обеих сторон с одним из вариантов. Рауль от дуэли отказался. Но отказался весьма изящным способом: он процедил, что ему жаль оставлять английскую эскадру без такого доблестного моряка, как я.

Оставался договор. Опять-таки, мы вынуждены были принять его, так как остальные возможности мы сами же и отвергли. Нас неправильно могли понять наши коллеги. Заключили договор. Договор состоял в том, что мы решали, на какой срок пленница переходит к нам, а решить, к кому ей идти первой, она должна была сама. Нет, она не падала нам в ноги, не ползала по песку, не умоляла и не рыдала, она только сказала, спокойно переводя свой взгляд с Рауля на меня и обратно:

«Я буду принадлежать тому и только тогда, кому отдам свое сердце и когда сама захочу этого. Мне все равно, кто будет первым. Первые все равно не вы! Можете тянуть жребий». Она произнесла это по-испански, а затем повторила по-английски и по-французски. Всех невольно восхитило мужество и гордость этой женщины.

«Итак, – сказал я, – непременное условие: никакого насилия над ней».

«Хорошо, – с ироничной улыбкой согласился Рауль. – Можно это даже записать, а нам расписаться. Кровью!» – рассмеялся он.

Изабелла презрительно посмотрела на него.

Жребий выпал Раулю. По договору неделю она принадлежала ему, неделю мне, а затем я, как последний ее хозяин, решал ее судьбу: оставить у себя, отдать команде или продать.

Через неделю состоялась торжественная передача пленницы. У нее был несколько изможденный вид, но красота не поблекла, а только стала еще более выразительной. Я спросил ее: было ли оказано насилие над ней со стороны первого хозяина? Если бы таковое было, по условиям договора Рауль был бы изгнан из эскадры, без права возвращения к нашей благороднейшей профессии.

«Нет, он выполнил обещание», – презрительно улыбнулась она, красноречиво поглядев на руку француза.

Его рука была перебинтована и висела на перевязи. Рауль был явно смущен этим.

Я отвел Изабеллу в дом, где располагался со своими рабами, и предоставил отдельную комнату. Она попросила меня вернуть ей двух рабынь, без которых испытывает известные затруднения.

«Разве Рауль не вернул их вам?»

«О рабынях вы с ним в своем договоре забыли упомянуть».

«О, простите нас великодушно…»

«Великодушно? Что ж, это столь редкое качество в этих краях, что я, пожалуй, прощу. Вы только не забудьте вернуть мне и Софью и Марию. А то здешний климат плохо сказывается на мужской памяти».

«Скажите, сеньора, рану Раулю нанесли вы?»

«Нет, – улыбнулась Изабелла. – Вот эта миленькая штучка».

Она вытащила из рукава стилет и провела нежным пальчиком по трем его граням.

«Ой, порезалась».

«Соблаговолите принять», – я протянул ей кружевной платок с вензелями «Ф» и «Д».

«Благодарю вас. Это излишне», – Изабелла спрятала стилет и стала поднимать порезанный палец к губам.

Я поддался порыву и перехватил ее руку. Я поднес ее к своим губам и поцеловал ранку. Кровь показалась мне сладкой.

«У вас сладкая кровь», – невольно вырвалось у меня.

«Что, у других пленников она горчит?»

Я невольно рассмеялся. Недобрый огонек в ее глазах погас. Она тоже улыбнулась.

«Довольно, мне уже не больно, – сказала она, отнимая руку от моих губ. – Вы мне предложите постель, воду и еду?»

«Он что, издевался над вами?»

«Нет, сначала он мне предложил стать его наложницей, и клялся осыпать меня золотом и изумрудами. Когда я ему отказала, он попытался овладеть мной силой, демонстрируя свои мужские достоинства и красочно расписывая утехи, которые ожидают меня, но я жестоко высмеяла его. Двое суток он потратил на уговоры, а потом распорядился давать столько еды и питья, чтобы я только не умерла с голода и от жажды. А спать разрешал не более трех часов в сутки. В остальное время меня будили его люди. Зато в последний день он заявился ко мне с царскими дарами, засыпал подарками, вниманием и обхождением. Стал угощать вином, яствами, но я сразу же почувствовала в вине привкус снотворного снадобья (я прошла эту школу в Венеции) и не стала пить. Тогда он велел мне выпить бокал, и тут я…» – Изабелла не удержала зевок.

«И тут вы вытащили эту миленькую штучку с трехгранным жалом? Вот ваше ложе, сейчас вам принесут все необходимое. Спокойной ночи, сеньора».

«Благодарю вас, – произнесла Изабелла и опустилась на ложе. – Простите меня, у меня не осталось никаких сил…»

Самое интересное началось у нас с Раулем, когда закончилось мое недельное право на пленницу. Он пожелал задать вопрос, не прибегал ли я по отношению к ней к насилию.

«Нет, не прибегал, – с насмешкой ответила Изабелла. – Разве вы не видите, его рука не болтается на тряпке».

Взбешенный Рауль занес над ней руку, но я успел перехватить ее. Француз стал вырывать свою руку из моей, но у меня рука достаточно цепкая, и я не выпустил ее. Тогда Рауль выхватил кинжал левой рукой и точно вонзил бы мне его в правый бок или в спину, но Изабелла обеими руками схватилась за него. Брызнула кровь из ее порезанных пальцев. Рауль замешкался, и я ударом кулака свалил его на землю. Зрители стали кричать: «На рею его! Повесить! Вздернуть!»

Я велел позвать Бонтемпса, чтобы он забрал своего помощника и сам решил его участь.

В Изабелле я нашел самую преданную женщину, какую только мог отпустить Господь мужчине. Нет, мы не были с ней близки, как можно было предположить, но сколько интереснейших бесед провел я с ней, Бог тому свидетель. Эта Изабелла оказалась родственницей Изабеллы Розер, той самой Розер, которая помогла Игнатию Лойоле в организации ордена иезуитов. Тайком от всех я переправил потом Изабеллу на родину».

– Надо же, я помню тот рассказ слово в слово, – сказал капитан. – А ведь прошло сорок лет…

Он чувствовал дрожь в теле. Видно, вся его прошлая жизнь застоялась в нем, как дурная кровь, и искала выход.

– А дальше? – по-детски простодушно воскликнула Анна Семеновна.

– Дальше? «Нашел из-за кого на дуэли драться – из-за бабы!» – фыркнул тот, что предложил мне начинать свой рассказ. «Что?» – спросил я. «Из-за бабы…» «Предупреждаю, это Дама моего сердца». «Из-за бабы, говорю, драться! – завелся тот. Глаза его налились кровью, лицо и шея побагровели, а руками, растопырив ладони, он брезгливо мотал над землей. – Из-за сучки…» Прошу прощения, сударыня… Пришлось ударить его разок. Я сел на свое место. Воцарилось молчание.

«Там, в твоих сказках, небось, не баланду едят, а окрошку с мясом трескают?» – спросил хмурый мужик, ласково взглянув на упавшего.

«Окрошки с мясом не было, сразу должен сказать. Сало было. Сухари двойной прокалки. Черное вонючее сало, скользкое и горькое, да труха из хлебных крошек, червей и мышиного кала. А запивались эти яства зеленой водой, протухшей год назад, с амебами и инфузориями-туфельками. И вообще, быт и общий вид у нас был еще тот, – я оглядел всех. – У вас тут еще пристойно. Бурая плесень в трюмах, где белая, где зеленая, а где просто черная, прогнившая палуба, башмаки проваливались в гниль и труху, растрепанные паруса, составленные из кусков грот и бизань… И, венец вселенной, беззубые, задристанные, опухшие оборванцы, куда вам до них! Да еще к этому нескончаемые ночи. Жуткие ночи в тропиках, когда во сне оплавляешься, как свеча». А закончил я почти как Толстой: «Вообще-то пираты не делали ничего необычного, они зарабатывали на жизнь. Пират – не профессия. Пират – это образ жизни, символ несогласия с жизнью. Можно ли соглашаться с жизнью, в которой хочется стать пиратом?» Помню, после этих слов я встал. Мне вдруг показалось, что передо мной огромная масса людей. Больше, чем в зале, больше, чем на площади, наверное, больше, чем в жизни.

Анна Семеновна согласно кивнула головой. Взор ее блестел.

«Сундуки с золотом, острова сокровищ, скелеты и черепа, трюмы и бочонки с ромом – продолжил я косить подо Льва Николаевича, – такая белиберда! Но как они пленяют слух, как они будоражат воображение! Недостаток разума и воображения делает из послушного обывателя или батрака отчаянного пирата. Пардон, я отвлекся. Когда Рауль показался на набережной в сопровождении десятка головорезов, у меня сердце дрогнуло, но один только раз. Представьте: набережная, туман, не спеша, мы идем навстречу друг другу. Сошлись под фонарем. Ворвань еще не зажгли. Смеркалось… Обошлись без учтивых фраз и поклонов. Я достал саблю, намотал на левую руку платок и приготовился к обороне. Рауль жестом остановил своих бандитов и напал на меня. У меня не было сомнения в подлости Рауля, но на секунду его жест показался мне исполненным благородства. Правда, он то и дело норовил встать так, чтобы его дружки оказались за моей спиной. Долго бы я не продержался. Едва звякнули клинки, два француза уже были у меня с боков, но тут из-за поворота вывернули мои товарищи. Они молча бежали к нам. Отразив удары Рауля и великана, наседавшего слева, я запрыгнул на валун у отвесной скалы. В нем было углубление, и я мог там плясать, как в чаше, не опасаясь, что мне подрубят сбоку ноги. Когда подоспели мои товарищи, для бандитов Рауля это было полной неожиданностью, и они потеряли сразу же половину своих людей. Вторая половина тут же побросала клинки. Один Рауль с бешеной силой клацал саблей по камню. Я соскочил на землю и, дав знак своим, чтобы не встревали, напал на Рауля. Я ранил его в грудь и плечо. Чтобы не отдать свою саблю мне, он швырнул ее в воду, а руки скрестил на груди».

– Это потрясающе – Homo Fictus – вымышленный герой! – воскликнула Анна Семеновна. – С ним вы можете стать самым настоящим героем!

– А я и есть самый настоящий герой, – возразил Дрейк. – Указ Президиума Верховного Совета на подходе.

Анна Семеновна торжествовала – в первом номере журнала такая история, замечательно! Она, правда, не врубилась, где в рассказе выдумка, а где ложь. Да хоть все ложь и выдумка! Правда-то она кислая! За милую душу пойдет! На минуту ей показалось, что Дрейк сумасшедший. Да ну, нет, конечно! Выпил? Глаза блестят, но это от рассказа. Актер, стопроцентный актер, хоть в водевиль бери.

Дрейк вдруг произнес:

– Я неплохо знал Монтеня.

– Кого?

– Монтеня, – небрежно сказал капитан. Мы встретились с ним в Лукке, на водах. Это в Италии. Его мучили почки, а меня желудок.

– Значит, самого Монтеня? – сказала Анна Семеновна.

– Я ему сразу не раскрыл своего имени. У меня было от чего болеть желудку… Спирт, вода, сухари с шоколадом – да я говорил уже… – Дрейк вдруг вспомнил те несколько летних месяцев, что провел в тундре, наблюдая за передвижением вражеских судов. Кораблей было не так много, но шли они вдоль берега мучительно медленно, как и не на войне. После передачи данных он не чувствовал облегчения, так как враг приходил и уходил, доставляя ему только безмерную усталость. Чтобы не было цинги, он жевал траву и корешки, отчего у него то и дело были тщетные позывы на рвоту. За полтора месяца он перестал хотеть есть, а ложку употреблял только для того, чтобы выковыривать ею из себя какие-то козьи орешки.

– И что же вы искали, капитан, в дальних краях? – Анна Семеновна уже начала верить, что капитан и взаправду плавал по белу свету под пиратским флагом, не тогда, конечно, но очень правдоподобно, очень!

«Я очень хорошо знаю, от чего бегу, но не знаю, чего ищу, – сказал мне Монтень. И еще добавил: – Природой мне суждено жить во Франции, и я по большому счету равнодушен к иным красотам, хотя как путешественник, и пленяюсь порой ими». Я, в отличие от него, вовсе не равнодушен к красотам мира. Их и искал. Чего еще надо?

Что же с ним? Аутизм, или как там его? – стала вспоминать Анна Семеновна. – Когда грезят и бредят наяву. Однако прошел час, и капитана было не узнать. Он снова стал немногословен и, когда Анна Семеновна пыталась растормошить его игрой ума, с недоумением глядел на нее. Складывалось впечатление, что он рассказал ей о себе в некоем забытьи, словно был не в себе. Может, он и вправду был не в себе? А где тогда? Вроде не пьян.