Разумеется, Нороган и не думал следовать совету Нольса. Дрянной мальчишка оказался злостным обманщиком, который провел всех вокруг пальца. Однако, выходя из мрачного дома, естествознатель с досадой отметил, что белая записка мистическим образом перекочевала со стола к нему в карман, как вечное напоминание о случившейся трагедии. Что ж, пусть будет.
Нороган принялся вытаскивать тела друзей из дома. Ему не хотелось, чтобы они были погребены в этом зловещем месте, лучше уж на улице. Он уже почти закончил свою печальную работу, остался лишь Доланд. Но подойти к нему Нороган не посмел. Его душили муки совести, помимо прочего ему суеверно подумалось, что бывший друг и соперник, уже будучи мертвым, вопреки всем законам природы очнется и посмотрит на него с осуждением. Нороган попросту малодушно боялся встретиться с ним лицом к лицу.
Выйдя за порог, он, не глядя вперед, выставил руку и сжег тела тех, с кем столько времени воевал плечом к плечу. Ветер развеет их прах по земле, справившись с ролью гробовщика куда лучше, нежели он сам.
Поежившись, Нороган уныло поплелся по лесу, совершенно забыв о том, что умеет перемещаться в пространстве. Он страдал, не физически, но душевно, ибо ему не чужды были сострадание и доброта. Просто в тот момент в доме он поддался злу, не сумел ему противостоять, но как же теперь все исправить и возможно ли хоть сколько-нибудь это исправление? Мучительно размышлял об этом незадачливый естествознатель, чувствуя, как хлопья снега смешиваются со слезами на его щеках.
***
Он не сразу вернулся домой. Целый год Нороган как корабль приставал к сухопутным берегам то одного поселения, то другого. Везде естествознатель старался помогать людям, если замечал, что те в этом нуждаются. Больных Нороган излечивал, за что его прозвали в народе знахарем. Беднякам помогал строить дома. Он в полной мере использовал свою силу, совершенствовался в ней, и повсюду, куда бы он не приходил, за ним тащились вереницы благодарных людей, готовые возносить его до небес.
Но ему было этого мало. В сердце своем он ощущал болезненный нарыв, незажившую рану, и не знал, как бы излечиться раз и навсегда. Любые добрые дела казались ему недостаточными, чтобы в полной мере искупить трагедию в хижине. Она стала его ночным кошмаром. Ему часто снились бывшие приятели; мертвецы спокойно сидели за столом и зловеще улыбались прогнившими желтыми зубами. А Нороган стонал в холодном поту, пытаясь отогнать наваждение.
Прошло много времени; он не считал дни. Но вот в какой-то момент Нороган отчетливо осознал, что пролетел год, и близится Совет Двенадцати. За тем лишь исключением, что из естествознателей будет только он, Ирионус и Индолас. Предвидится невыносимо печальное собрание.
Сначала Нороган не хотел идти. Однако чем ближе подходил день назначенного события, тем отчетливее он понимал: не прийти нельзя. Для полного излечения ему до́лжно не только показаться на Совете, но еще и признаться всем в том, что он сделал. Глядя в глаза.
Бедняга с отчаянной тоской думал о том, как будет сообщать Павлии о смерти мужа. А также о том, что он сам (ближайший друг Доланда!) явился тому виной. Ему мечталось, что после признания он получит искреннее прощение от товарищей, но тут же одергивал себя.
Его не простят.
И вот Нороган вновь стоит перед прекрасным и молчаливым Шуханером, как и год назад. Только теперь он чувствовал себя не молодым влюбленным юношей, способным на великие подвиги, а дряхлым стариком. Медленно и неуверенно Нороган вошел во дворец, его бил страшный озноб, как во время лихорадки. Волны вокруг бушевали, а ему хотелось покончить все разом и найти успокоение на дне моря. Но нет, это не выход.
Сегодня в зале с витражами находились лишь мужчины. Ирионус. Индолас. Как и следовало ожидать.
Но нет, он жестоко ошибся, там был еще один, и Нороган даже не сразу разобрал, ибо на глаза его как будто навернулась белая пелена. Картина стала яснее, проявилась, но кто же перед ним? Неужели Доланд?
Нороган замер на месте, будто громом сраженный, а воскресший из мертвых приятель его сам подбежал к нему и с чувством обнял.
– Ах, как я рад, что ты жив, дружище! Так рад! Я думал, что остался один после той жуткой ночи в Рабилоне. Все исчезли, и я совершенно не понял, что в действительности произошло!
После этих слов к Норогану подошли остальные и принялись обнимать и целовать, а он стоял недвижимый, как деревянный чурбан, чувствуя, что ноги его весят куда больше, чем в действительности должны.
– Но скорее, расскажи мне, что с тобой произошло? Может, тебе известно, где остальные? – с искренней надеждой в голосе вопрошал Доланд, взяв растерянного естествознателя за руки.
Мне известно, где остальные. Прах их в произвольном порядке летает по миру, и ты первым должен был попасть в компанию мертвецов. Но ты жив. Какая ирония.
Нороган уже открыл рот, чтобы сказать правду. На него не мигая смотрел Ирионус; как показалось бедняге, предводитель выглядел строгим, словно судья, который собирается вершить правосудие. Правда должна быть произнесена; именно тогда Нороган полностью излечится от своего недуга. Полное раскаяние свершится, и он начнет новую жизнь, не повторяя старых ошибок.
Но Нороган смалодушничал. Вернее, ему подумалось, что он скажет, но чуть позже. Поэтому, робко обведя глазами присутствующих, он позорно пробормотал:
– Я тоже рад тебя видеть. Ты совсем не помнишь, что произошло?
Доланд огорченно покачал головой.
– Совсем ничего. Помню, мы пили чай с хозяином, а потом мне стало нехорошо. Я вовремя постарался исцелить себя, но сил было так мало, что сознание покинуло меня. Очнулся я в том же доме, но все вдруг исчезли. Потом я еще несколько раз забывался, но меня нашли добрые люди, забрали с собой и выходили. После своего окончательного выздоровления я несколько раз возвращался в Рабилон и искал ваши следы. Но все тщетно. Что же произошло на самом деле, расскажи, друг? И где остальные?
– Я не знаю, где… – севшим голосом ответил Нороган. – Мне тоже стало худо, а пришел в себя я уже в.… другом месте. Сильное отравление.
– Что же там с вами произошло? – воскликнул Ирионус, чрезвычайно волнуясь.
– Хозяин хижины, где мы остановились на ночлег, упоминал что-то про Теней, – нахмурив лоб, сказал Нороган. – А еще про то, что на естествознателей открыли охоту.
– Это нехорошо. Индолас тоже принес печальные вести. Мы узнали, где теперь скрывается Вингардио. Кажется, он и правда потерял свои способности. Только случилось кое-что странное. Библиотеку Воронеса восстановили, – мрачно сказал тогда Ирионус, тяжело вздохнув.
– Как такое возможно? – удивленно воскликнул Нороган, позабыв на секунду про собственные невзгоды. – Кто мог это сделать, если единороги разрушили библиотеки и забрали силы естествознательства?
– Мы не знаем, друг мой. Это нас весьма печалит. Если библиотека восстановлена, значит, и все свитки в ней лежат в целости и дожидаются назначенного часа. А среди них есть один, самый могущественный.
– Последнее слово! – выкрикнул Нороган в чрезвычайном волнении.
– Именно так. Если Вингардио его прочитает и вновь обретет силу… Война продолжится.
– Мы не должны этого допустить!
– Да, именно поэтому настоящее заключение Совета таково: мы немедленно отправимся в Воронес, чтобы найти свиток и уничтожить его раньше того, как Вингардио прибудет в библиотеку. Это сейчас представляется самым важным. Нельзя допустить нового кровопролития.
– Рискованно возвращаться в Воронес. Тем более, раз туда направляется Вингардио, – задумчиво сказал Индолас; не для того, чтобы перечить предводителю, а просто сообщая некую данность.
– Да, но иначе нельзя, – с сожалением ответил Ирионус, серьезно глядя на друга. Тот лишь молча кивнул. Каждый из них отчетливо понимал, чем им грозило возвращение былого могущества Вингардио. Это означало полное поражение.
***
Все последующее происходило для Норогана как в тумане. Поспешные сборы, перемещение в Воронес, безрезультативные поиски свитка, загадочное исчезновение Вингардио, который по какой-то немыслимой причине так и не заявился в любимый город. Дни нанизывались друг на друга, утро сменяло ночь, и жизнь будто посерела, лишившись красок. Из Воронеса незадачливые естествознатели возвращались ни с чем. Они вновь прибыли в Шуханер, на сей раз договорившись окончательно разделиться.
– Я отправлюсь в Беру. Столица Королевства есть средоточие новостей. Может, мне станет известно, куда запропастился Вингардио, – предложил Индолас.
– Я полечу к жене и сыну, – кивнул Ирионус.
– Я с тобой, друг. Провожу тебя и вернусь к Инкарду и Павлии в Гераклион, – сказал в свою очередь Доланд.
– А что ты, дружище? – при этом вопросе Нороган вздрогнул всем телом. Покуда их объединяло общее дело, он еще мог как-то забыться. Но что делать теперь? Признаться разом, облегчить душу?
– Я, пожалуй… Перемещусь в Рабилон, – надтреснутым голосом произнес Нороган. – Попытаюсь найти наших друзей, вдруг они живы.
Доланд подошел к нему и по-дружески обнял.
– Да пребудет с тобой сила единорогов.
Отчего-то Норогану смутно почудилось, что они прощаются навсегда. Так иногда бывает: смотришь на близкого человека, вот он стоит перед тобой во всей красе, живой, радостный, полный сил. Но тебя вдруг пронзает жестокое осознание, что это не навсегда. Близится момент, когда, увы, он уйдет из твоей жизни, и ты останешься один, стеная от горя и сожалений, что сделал по отношению к нему не все, что должен был.
Глядя на лучшего друга и одновременно соперника, Нороган вдруг особенно остро осознал его величие и в сравнении с ним – собственную низость. Ранее он ошибочно полагал, будто Доланд не подходит Павлии. Но нет, на самом деле именно он заслуживал такой девушки. Как, впрочем, и она его. Мужчина, стоявший перед ним, вдруг показался Норогану поистине прекрасным; но не в физическом, разумеется, смысле. Доланд был прекрасен внутренне: благородное спокойное лицо его буквально искрилось этой неземной красотой, и Нороган, поддавшись секундному очарованию другом, порывисто схватил того за плечи.
– Слушай, прости меня, если можешь! – виновато проскулил он, с невыразимым страданием в голосе.
Доланд удивленно приподнял брови.
– Да за что же это?
– Ну… Вдруг я обидел тебя однажды… Сказал что-то не то, – малодушно пробормотал Нороган и побагровел от глубокого стыда.
– Я прощаю тебя, хоть решительно не понимаю, в чем же ты провинился, старина, – шутливо засмеялся Доланд.
А потом они с Ирионусом бесшумно исчезли из дворца, как будто их и не было минуту назад. Витражи со всех сторон, и пустота, обволакивающая и безысходная пустота.
Куда податься? А главное – зачем? Наверное, Нороган в этот печальный момент окончательно потерял смысл жизни. Прощение Доланда, увы, не коснулось его души, ибо он не признался чистосердечно другу в содеянном. Между тем жить уже не хотелось. Пройдет какое-то время, и он тоже превратится в ничтожный прах, как Троний, Аркус, Керт и другие несчастные, пострадавшие от его черной зависти и ревности, так стоило ли вообще пытаться? И тогда Нороган вспомнил роковые слова Нольса, человека, встреча с которым полностью изменила его жизнь. Он говорил: хочешь вылечиться, поезжай в Тимпатру.
А что, если ему, правда, податься в Тимпатру? Переместиться он туда не сможет, ведь он никогда там не был. Значит, придется проделать некий путь, возможно, полный смертельных опасностей. Вдруг жизнь сжалится над ним, и он найдет свое успокоение в дороге? Так думал Нороган и постепенно воодушевлялся. Новое путешествие манило его и сулило освобождение; конечно, он по-прежнему не расценивал слова Нольса всерьез. Он даже не до конца верил в то, что коварный мальчишка был Тенью. Нороган, будучи отъявленным скептиком, всегда с большим сомнением относился к подобным нематериальным вещам; он считал, что раз на жизненном пути ему самому Тени без физической оболочки не встречались, то, значит, их попросту нет и быть не может. Весь его жизненный опыт подсказывал, что нет ничего такого чудесного и необыкновенного. А человеческий опыт – любопытная штука. С одной стороны, это некое позитивное знание, а с другой – ограничение, которое мы сами создаем себе и за рамки которого потом уже не можем выйти. Хорошо, когда есть опыт. Равно как хорошо, когда его еще пока нет.
***
Павлия неторопливо прогуливалась по узким улочкам Гераклиона до пристани. Под ее ногами заманчиво шуршали причудливые раковины и розоватые камни, а белые волосы ее трепал морской ветер.
Муж Павлии трагически погиб, пытаясь защитить своего друга – Ирионуса, она осталась совсем одна с маленьким сыном. Денег катастрофически не хватало. Если бы еще у нее были хоть какие-то естествознательские навыки; муж как-то предлагал ей выучиться, но она не захотела, посчитав это ненужным умением. И вот теперь она расплачивалась сполна за принятое решение.
Родители Павлии были бедными моряками из Гераклиона. Погибли они весьма рано от свирепого шторма, до основания разрушившего их маленькую лачугу на берегу. Потом, конечно, Доланд построил ей другой дом, куда лучше прежнего, но девушка все равно частенько наведывалась на пристань и зачарованно смотрела в голубые дали, словно пытаясь на горизонте разглядеть безвозвратно ушедших родных.
Бедная девушка отчаянно нуждалась в помощи. В Гераклионе она занималась тем, что шила рыболовные снасти, но платили ей за труд ничтожно мало, чаще мидиями или головастиками. А ей нужна была нормальная пища, чтобы кормить Инкарда.
Когда сын был еще слишком маленьким для того, чтобы задавать вопросы, Павлия меньше переживала, хоть ее всякий раз настораживал немой вопрос, появлявшийся в его пытливых детских глазах. Но теперь серьезной беседы было не избежать… Как же поведать сыну о трагедии, приключившейся в их семье? Бедный Ирионус лишился жены; а она – мужа.
Иногда Павлия задумывалась о том, чтобы найти мужчину. Но это только от безысходности. «Все для Инкарда», – с горечью думала она, глядя на беловолосого сынишку. Тот отчаянно напоминал отца – точно маленькая его копия, восставшая из мира небытия.
И вот сейчас, стоя на крутом берегу и задумчиво глядя на безбрежную морскую гладь, Павлия тосковала, не зная, что бы предпринять и как бы лучше ей устроить дальнейшую жизнь.
Вдруг она почувствовала легкое движение за спиной и нервно обернулась.
Нороган. Еще более загорелый, с волосами, совсем выцветшими на солнце, улыбающийся, такой уверенный и непоколебимый, точно скала из гранита.
– Ты! – только и воскликнула Павлия, перед тем, как заключить друга в крепкие объятия.
О проекте
О подписке