Во многих районах сборщики налогов отказывались делать свою работу, а королевские судьи – рассматривать дела или выполнять функции по охране порядка. Королевская власть отчасти потеряла контроль над административной машиной ^[78].

Переговоры судебной системы с властью зашли в тупик. В конце июня 1648 года Парижский парламент сделал еще один беспрецедентный шаг. Он объединился с судьями из сестринских структур – Счетной палаты и Палаты податей и налогов – для того, чтобы сформировать единый орган, под названием Палата св. Людовика (Chambre de Saint Louis – по названию зала, где они встречались), для обсуждения общих реформ управления. В числе требований членов Палаты св. Людовика было: снизить талью, задним числом списать все недоимки по талье, полностью выплатить жалованье всем королевским чиновникам. Помимо этого, судьи настаивали на необходимости выплатить проценты по просроченным аннуитетным^[79] королевским платежам. Также они полагали, что следует отменить многочисленные особые должности, с помощью которых королевская власть обходит требования судебной.

В июле 1648 года корона согласилась денонсировать все существующие на тот момент кредитные договоры с источниками финансирования без компенсации им авансов и других уже полученных государством сумм. Это обернулось тотальным, хотя и краткосрочным коллапсом государственного финансирования – банкротством 1648 года. Оно вынудило отчаявшегося Мазарини и его сотрудников начать переговоры с финансовым сообществом, чтобы оно вновь открыло свои кошельки. Часто переговоры заканчивались тайным соглашением о компенсации потерь из-за денонсирования кредитного контракта, и компенсация оказывалась еще более затратной, чем денонсированные обязательства ^[80].

Что касается большинства других парламентских требований, то королевская сторона тянула время. В конце августа, когда Париж получил известия о крупной военной победе под Лансом, которая, по мнению правительства, должна была склонить общественное мнение в его пользу, оно попыталось арестовать двух самых резких в своих речах судей. Результат оказался сравним со знаменитым «Днем баррикад» во время Религиозных войн (в мае 1588 года)^[81]. Уличная толпа и спонтанные группы городского ополчения – милиции – блокировали улицы и атаковали королевские военные патрули. Они едва не растерзали канцлера Сегюра, едущего через Париж, – его пришлось спасать тяжеловооруженному военному отряду ^[82]. Толпы окружили королевский дворец, требуя освобождения судей. Королева-мать была вынуждена униженно капитулировать. При очевидной поддержке населения парламент повторил свою программу еще в одной декларации в конце октября, сделав акцент на налоговых послаблениях для народа ^[83].

Королевский двор снова медлил – и не напрасно. В тот самый день, когда парламент выступил со своим октябрьским заявлением, был подписан мирный договор, и война за гегемонию в Европе завершилась^[84]. Это случилось под конец обычного военного сезона^[85]. Поэтому правительство смогло приказать Луи де Бурбону, принцу Конде^[86], идти со своей армией под Париж и быть готовым развернуть там лагерь. В начале января 1649 года двор бежал из Парижа в Рюэй, пригородный королевский замок, и оттуда объявил осаду столицы.

Во время всех этих беспокойных событий Фуке оставался верен своей должности и короне. Отдавая себе отчет, какой широкой поддержкой пользуются судьи верховного суда (Le parlement de Paris), он посоветовал Мазарини проявлять умеренность и, по возможности, умиротворять магистратов ^[87].

Однако стоило противостоянию перейти в открытое вооруженное столкновение, как Фуке принял сторону короны. Когда королева-мать и Мазарини использовали войска Конде для осады Парижа, Фуке, будучи интендантом, занимался их снабжением ^[88].

Но даже грозный Конде, при всей его репутации, не смог запугать судей. В ответ на осаду парламент назвал Мазарини «врагом государства» и объявил вне закона. Затем парламент мобилизовал городскую милицию и санкционировал организацию вооруженного ополчения. В поисках военачальника, который бы защитил Париж от королевской армии, парламент обратился к знати. Быстро выяснилось, что многие недовольные аристократы в своих личных интересах желают выступить на стороне магистратов. Среди них были даже родственники короля: принц де Конти^[89], младший брат Конде, герцогиня де Лонгвиль, их сестра, и герцог де Бофор^[90], внук Генриха I V. Конти был объявлен главнокомандующим парижскими войсками и выступил на защиту города против собственного брата.

Но Конти, в отличие от старшего брата, не обладал военным талантом, и парижская армия потерпела от Конде несколько поражений. Сначала королевское правительство планировало предложить городу мир на жестких условиях, поскольку располагало всеми козырями. Однако ранней весной все изменилось. До Парижа долетела весть о том, что с севера вторглись испанцы, с которыми Франция все еще находилась в состоянии войны. И войска Конде тут же потребовались, чтобы их остановить. В этой ситуации против Фронды выступил маршал Анри де ла Тур д’Овернь, виконт де Тюренн^[91], единственный военачальник масштаба Конде. Такое развитие событий побудило партию Мазарини и королевы-матери смягчить свою позицию.

После очередных переговоров 11 марта 1649 года был подписан Рюэй-Сен-Жерменский мир, который, казалось, удовлетворял всех. Парламент согласился отменить судебное решение против Мазарини, прекратить совместные заседания с другими верхними палатами верховного суда и вернуть крепости Бастилию^[92] и Арсенал под королевский контроль. Королевская сторона, в свою очередь, обещала уважать требования парламента и его декларации, датированные июлем и октябрем 1648 года. Все бунтовщики были амнистированы. Дворянам были обещаны пенсии и достигнуты другие договоренности со сторонниками Фронды ^[93].

На поверхностный взгляд, парижский парламент достиг впечатляюще многого, особенно с учетом, по сути, революционного характера прав, на которые он претендовал: вносить изменения в ежегодный королевский декрет и объявлять королевских министров вне закона. Но мир, последовавший за первой серией Фронды – так называемой Фрондой парламента, – оказался иллюзорным. Правительство скоро забыло многие из своих обещаний. Обе стороны – парламент и корона – оказались заложниками вражды могущественных аристократов, которых они рекрутировали в качестве союзников.

Военные действия разразились снова в начале 1650 года, после того как королева-мать и Мазарини, уставшие от бесконечных попыток Конде подмять королевский совет, арестовали его самого, его брата Конти и его шурина герцога де Лонгвиля. Это запустило новый раунд военных действий – начался смертоносный замкнутый круг, длившийся до начала 1653 года и известный как Фронда принцев. Постоянные перебежки крупных аристократов, военачальников и даже таких высокопоставленных чиновников, как канцлер Сегюр, с одной стороны на другую делают эту историю крайне сложной для пересказа. Но на всем ее протяжении Фуке оставался верен короне. В 1650 году его посылали с миссией в Нормандию, чтобы предотвратить захват этой провинции сторонниками Конде. Затем он присоединился к королевскому войску в Бургундии, снова с полномочиями интенданта королевской армии ^[94].

Награду за лояльность Фуке получил в ноябре 1650 года. В парижском парламенте освободился пост генерального прокурора (procureur general). Это была одна из самых престижных в системе судопроизводства должностей: королевский procureur general вместе с avocat general^[95] и заместителями представлял в парламенте интересы короны. Все вместе они назывались parquet^[96]. Кроме того, в обязанности генерального прокурора входила особая административная ответственность за полицейский и судебный аппарат королевства, а также за дела церкви, королевскую земельную собственность и образование. Занимавший эту должность некто Блэз Мюльян решил ее продать. Фуке охотно бы купил ее, но, несмотря на практику торговли должностями, последняя входила в число тех, покупка которых могла состояться только с королевского одобрения. Идея сделать Фуке защитником королевских интересов во Дворце правосудия^[97] привела Мазарини в восторг. Сделку закрыли за 450 тысяч ливров: частично наличными, а кроме того, в зачет сделки Фуке передал сыну Мюльяна свою должность рекетмейстера, стоившую 150 тысяч ливров ^[98].

Почти десять лет после смерти жены Фуке занимался только карьерой и заботился о братьях и сестрах. Чтобы укрепить сеть семейных альянсов и произвести на свет наследника мужского пола, пора было жениться вторично. Выбор Фуке пал на Мари Мадлен Кастий из семьи, занимавшей прочное положение в мире высоких финансов. Мари Мадлен, 1636 года рождения, была на двадцать с лишним лет моложе жениха. Ее семью связывали крепкие узы с родом Пьера Жанена, под началом которого служил дед Фуке Жиль де Мопё, да и среди родни были крупные финансисты, в частности финансист и королевский казначей (trésorier d’Épargne) Никола Жанен де Кастий. Ее дядя служил старшим домоправителем у Гастона Орлеанского, дяди короля, а кузен – маршал де Вильруа^[99] состоял при юном короле гувернером. По иронии судьбы, кузина невесты Шарлотта де Кастий была прежде замужем за тем самым несчастным графом де Шале, которого отец Фуке в 1626 году приговорил к смерти ^[100].

Но интересы настоящего оказались важнее старинных обид, и это воспоминание не помешало в феврале 1651 года состояться свадьбе. Приданое новой жены Фуке было скромнее, чем у первой. Однако она была единственным ребенком и наследницей родительского состояния. Спустя несколько лет после вступления в брак Мари Мадлен принесла дому Фуке примерно полтора миллиона ливров в качестве наследства. Это почти вдвое превосходило средства, оставленные Фуке отцом. Фуке оказался действительно очень богат и стал вровень с высшей аристократией ^[101].

Свадебные торжества совпали с очередным поворотом колеса фортуны. На той же неделе, когда Фуке венчался, Парижский парламент вновь потребовал отставки и изгнания Мазарини и освобождения Конде с его высокородными союзниками. На этот раз Гастон Орлеанский занял сторону магистратов, как и коадъютор, архиепископ Парижский Жан Франсуа Поль де Гонди^[102] (будущий кардинал де Рец).

Все это заново воспламенило парижан; толпа практически ворвалась в Пале-Рояль, требуя, чтобы им дали увидеть юного короля.

Мазарини бежал из страны с одной только короткой остановкой в Гавре, чтобы «освободить» Конде и его товарищей по заключению, и продолжил свой путь в ссылку на земли электора Кёльна^[103]. Какое-то время бунтовщики-принцы и Гастон торжествовали победу, снова подчинив себе королевский совет. Регентшу заставили отправить в отставку некоторых министров, в том числе Гюга де Лионна^[104], которого чета Фуке затем прятала в одном из поместий мадам Фуке ^[105]. В последующие месяцы, когда новые хозяева королевства передрались друг с другом, Фуке изо всех сил пытался сократить причиняемый кардиналу Мазарини ущерб. Он пытался создать в рядах высокого суда кружок магистратов если и не лояльных Мазарини, то хотя бы разделяющих идею защитить королевскую власть от грубого давления принцев, и настойчиво, хотя и тщетно, убеждал парламент не разорять знаменитую коллекцию произведений искусства, собранную кардиналом.

Мазарини знал об этих усилиях и неоднократно, при разных обстоятельствах, выражал ему благодарность ^[106]. Примеру Никола следовал младший брат Базиль, известный как «аббат», поскольку получал доходы от нескольких аббатств, хотя и не был священнослужителем. На семь лет моложе Никола, во время Фронды он поступил к Мазарини на службу в качестве неофициального представителя и курьера. Так, от его имени он вел приватные переговоры с заинтересованными вельможами, поддерживал сеть шпионов и информаторов кардинала. Базиль старался, как и его брат Никола, создать невидимую глазу систему поддержки бывшего министра, которая в нужный момент могла бы сыграть важную роль ^[107].

В сентябре 1651 года король отметил тринадцатый день рождения и был объявлен совершеннолетним. Это событие лишало главного аргумента фрондеров, недовольных ранними шагами регентши. Согласно отстаиваемой ими позиции, только совершеннолетний может пользоваться всей полнотой королевской власти ^[108]. Теперь король смог издавать указы, подтверждая предыдущие распоряжения матери и кардинала. Последнее обстоятельство привлекло на его сторону некоторых парламентских магистратов, однако не подействовало на принцев. В сентябре 1651 года вновь вспыхнула гражданская война между Конде с его тогдашними приверженцами, с одной стороны, и правительством – с другой. На этот раз, отчасти благодаря усилиям братьев Фуке, несколько значительных игроков, в том числе Тюренн и некоторые высокопоставленные члены Парижского парламента, примкнули к партии короля ^[109].

В декабре 1651 года Мазарини вернулся во Францию. В ответ на это парламент объявил его вне закона, конфисковал и распродал его имущество, в том числе великолепную библиотеку, – бессмысленный акт культурного вандализма, который Фуке оказался бессилен предотвратить ^[110]. Вскоре Конде и его приверженцы вернули себе контроль над Парижем. В мае 1652 года Фуке вошел в состав парламентской делегации, которая потребовала, как одного из условий мира, повторного изгнания Мазарини. В частном порядке Фуке давал понять, что рассматривает это как временный, но необходимый маневр. Однако Мазарини отказался уезжать, уверенный, что, если сейчас уедет, обратно его не позовут ^[111].

Неподдельная лояльность Фуке не оставляет места для сомнений. В июле 1652 года армия Конде стояла под стенами Парижа. Го родская администрация не позволила ей войти. Однако Конде двинулся маршем вокруг стены, рассчитывая войти в город через Сент-Антуанские ворота на востоке, которые охраняла Бастилия. Фуке сумел послать гонца в стоявшее неподалеку королевское войско под командованием Тюренна и сообщил ему о маневре Конде и о его силах ^[112].

Благодаря этим сведениям Тюренн блокировал Конде и разгромил бы его, прижав к городским стенам, если бы дочь Гастона герцогиня де Монпансье не убедила отца отдать приказ открыть ворота и впустить армию Конде. Его отход прикрывали пушки Бастилии, по приказу герцогини стрелявшие по королевским войскам ^[113].

Париж вновь оказался под властью Конде. Никола ускользнул из города и присоединился к двору, где снова пытался убедить Мазарини пойти на временные уступки. Парижский парламент объявил короля пленником Мазарини и назначил Гастона Орлеанского генерал-лейтенантом королевства, а Конде – главнокомандующим армии. В ответ правительство короля приказало парламенту покинуть Париж и временно собраться в Понтуазе^[114] – шаг, который Фуке поддержал ^[115].

Повиновалась лишь горстка судей, хотя в их число входили первый председатель Матьё Моле^[116] и генеральный прокурор Никола Фуке ^[117].

Возникли два соперничающих парижских парламента. Один из них находился в Понтуазе, а другой, более многочисленный, заседал в своей старинной столичной резиденции и сохранял верность принцам.

Одним из первых актов парламента в Понтуазе стала петиция королю об изгнании Мазарини ^[118].

Кардинал наконец подчинился и в августе 1652 года уехал во владения герцога Бульонского, входившие в состав Империи. Хотя королевский двор обосновался в Кампани, Фуке оставался в Понтуазе, удобном наблюдательном пункте, позволявшем следить за развитием событий в Париже. Он и брат Базиль – глаза и уши Мазарини в Париже и Кампани – в письмах докладывали о происходящем военному министру Мишелю Летелье и самому кардиналу ^[119].

В Париже парламент и принцы погрязли в непримиримых раздорах. Многие вступали в тайные переговоры с правительством короля. В октябре Конде, не желая сдаваться, но и не имея ресурсов, чтобы продолжать сражаться, покинул Париж и отправился в добровольную ссылку – на службу к испанскому королю. Не прошло и десяти дней, как в Париж триумфально вступил молодой король. Некоторым задержавшимся там лидерам восстания, в частности Гастону Орлеанскому и его дочери, герцогине де Монпансье, было приказано покинуть Париж. Другие же, в том числе Гонди, были арестованы.

Мазарини вернулся из ссылки в феврале 1653 года. Бунтовщики были наказаны. Верные ожидали заслуженных наград. Фуке уже присмотрел свою. В начале 1653 года умер суперинтендант финансов Шарль де ла Вьёвиль^[120]. Должность суперинтенданта финансов была одним из ключевых правительственных постов. Ее чаще занимали по назначению короля, чем приобретали за деньги. Никола Фуке уверенно предложил себя. При этом он подчеркнул, что пост требует человека с принципами, пользующегося общественным доверием и продемонстрировавшего «несокрушимую (inviolable) верность Вашему преосвященству» ^[121].

Претендовали на должность и другие; среди них блистательный Абель Сервьен^[122], один из главных переговорщиков Вестфальского мира, тоже оставшийся верным Мазарини во времена Фронды; Матьё Моле, один из самых уважаемых членов Парижского парламента и кузен мадам Фуке; маршал де Вильруа с его многочисленными связями. В конце концов Мазарини решил сделать должность двойной и назначил суперинтендантами Сервьена и Фуке совместно.

Статус новой должности, помимо прочего, давал право называться «государственным министром». Так Никола Фуке, потомок провинциального торговца тканями в пятом поколении, занял кресло в палате королевского совета.