Боринаж, жизнь среди пролетарских масс дала, наконец, более конкретное содержание его художественным устремлениям. Жизнь в Боринаже дала ему художественные образы, во имя которых, он чувствовал, стоило жить и трудиться художнику. Это один из важнейших моментов в его жизни. «Я не могу тебе сказать, – пишет он в том же письме, – каким счастливым я себя чувствую, что опять взялся за рисование, хотя ежедневно появляются все новые затруднения и будут появляться и дальше… Пока для меня дело идет о том, чтобы учиться хорошо рисовать, стать господином своего карандаша, угля, кисти; достигнув этого, я всюду смогу делать хорошие вещи, и Боринаж так же живописен, как Бретань, Нормандия, Пикардия или Брие».

Обращение Винсента к искусству произошло приблизительно в 1880 году, т. е. когда ему было двадцать семь лет. Юношеские годы прошли, начиналась зрелость. А между тем ему приходилось делать то, что свойственно юношеству, – учиться. Учение его к тому же должно было начаться с самых азов, а до конца жизни ему осталось всего десять лет, он умер в 1890 году. Как трагически мал оказался срок для развертывания деятельности такого сложного человека и серьезного живописца, каким он был.

Положение Ван Гога с того момента, как он серьезно принялся за свою учебу, оказалось чрезвычайно унизительным для него: это было положение взрослого человека, испортившего «неизвестно почему» свою карьеру и вынужденного, как говорится, сидеть на шее своих родных, тех, от кого он ушел, кого он оскорбил и продолжал оскорблять своими странными повадками, своими воззрениями, столь противоречившими патриархальной морали пасторских кругов, даже своим наружным видом, роднившим его с представителями люмпен-пролетариата.

Создавшиеся у него отношения с родными, на средства которых он вынужден был учиться, рисуются в его письме 1881 года, посланном им из Брюсселя, куда он приехал из Боринажа, считая этот переезд необходимым для учения. С какой униженностью, с одной стороны, и болью за «ограбляемых» им родителей – с другой, наносил он на почтовую бумагу оправдания своих грошовых трат и набрасывал обманчивые перспективы своих будущих и, увы, никогда не достигнутых им заработков.

Чтобы облегчить и ускорить процесс учения, Винсент делает даже попытки примириться как-нибудь с теми, кого восстановил против себя во время своего столь неудачливого миссионерства. Через брата он принимает меры к тому, чтобы связаться с меценатами, любителями и торговцами художественными произведениями, надеясь в этом кругу найти хоть какое-нибудь сочувствие своему делу. Собираясь ехать для всех этих примирительных процедур в отчий дом, он пишет брату: «Лучше всего, конечно, если бы я провел это лето в Эттене – там достаточно материала для работы, ты можешь написать отцу, что я готов и в одежде, и во всем прочем все устроить так, как им хочется… и в семье, и вне ее всячески обо мне судят и рядят, и вечно слышишь при этом самые противоположные мнения. Я этого никому не ставлю в вину, так как сравнительно мало кто знает, почему художник действует так, а не иначе».

Одновременно Ван Гог всячески старается связаться с передовыми художниками своего времени, в частности со своим родственником Мауве, одобряющим его рисунки и советующим ему заниматься живописью; но Винсент считает это еще преждевременным и продолжает заниматься рисованием по учебнику, отвлекаясь от него только для рисования с натуры.

От времени его пребывания в родительском доме в 1881 году дошел ряд набросков, сделанных в письмах к брату. Как и раньше, внимание его направлено почти исключительно на передачу поз и движений рабочих, вызванных каким-нибудь трудовым процессом. В данном случае – это сельскохозяйственная работа, поскольку только ее он и мог наблюдать в Эттене. Между прочим, он продолжает копировать те же произведения Милле, над которыми работал еще в Боринаже.

В этот первоначальный момент его серьезного и практического отношения к делу художника обращает на себя внимание то, что, несмотря на пользование учебниками рисования, несмотря на изучение, конечно кустарное, анатомии и перспективы, Винсент уже проявляет свежесть и остроту восприятия натуры. Вместе с тем и по тематике своей, по тому вниманию, которое Винсент уделяет процессам труда и выбору рабочего типажа, рисунки свидетельствуют о довольно отчетливом представлении начинающего художника о том, чему его искусство должно служить в будущем. Наконец, знаменательно и то, что Ван Гог, несмотря на большую любовь к старинной живописи и знание ее, предпочитает все же опираться на современных ему мастеров. В это время в его письмах место старых голландцев, Рембрандта, Делакруа, Домье, занимают имена Мауве, Израэльса, Боутона и других современных ему, тогда еще передовых мастеров Голландии, Бельгии и Англии.

Так началась художественная деятельность Ван Гога.

Но уже в самом начале он, по обыкновению, срывается и снова переживает тяжелый внутренний кризис. Кризис этот, приведший Винсента к такой изоляции от общества, которая превзошла все бывшее с ним до сих пор, связан с двумя женщинами, которых он любил. Одна из них принадлежала к тому социальному слою, с которым он боролся, а другая – к люмпен-пролетариату.

Если в ранних конфликтах со средою он затронул два важнейших устоя буржуазного существования: усомнился в законности и моральной правильности права собственности и раскрыл ханжескую, хищническую подоплеку религии и мелкобуржуазной, бюргерской морали, – то теперь ему пришлось больно для себя и для других затронуть и еще один из основных устоев буржуазного общества – семью, положение женщины в этом обществе.

Конфликт начался в доме отца Винсента в Эттене и завершился катастрофой в Гааге.

Среди посетителей пасторской семьи в 1881 году была некая К., молодая вдова с сынишкой, недавно потерявшая мужа. Она заинтересовала Винсента. «Любовь – это нечто положительное, нечто сильное, – писал он брату, – так что для каждого, кто любит, нет возможности сопротивляться этому чувству. Моя жизнь и любовь – одно. Пусть, кто хочет, будет меланхоликом, для меня этого довольно, я не желаю больше ничего, кроме той радости, которой полон жаворонок весной!..»

Не верится, что его любовь была так же беззаботна и проста, как песнь жаворонка. Не поверила ей и К… Она покинула вскоре Эттен, не без воздействия родных и пасторского дома, обеспокоенных увлечением Винсента. Какое возмущение вызвало поведение Ван Гога в Эттене, можно судить но письмам его к Тео за это время: «Я работаю здесь с мая, я начинаю знать и понимать мои модели, моя работа идет вперед, но все это далось мне не без труда… И вот, когда я в пути, отец мне говорит: “Так как ты пишешь письма К… и между нами возникают неприятности… я тебя выставляю за дверь!..” Что бы она сказала, если бы знала, что произошло сегодня утром, – она так добра и приветлива, что ей доставляет сердечную боль вымолвить хоть одно неприятное слово; но когда эти столь сладкие, столь деликатные, столь любвеобильные люди, когда они поднимаются, затронутые за живое, – горе тем, против кого они восстают».

Тяжелая борьба закончилась, как и следовало ожидать, взрывом ярости с той и другой стороны: «Я сунул мой палец в пламя лампы, – вспоминал потом Винсент один из моментов этого взрыва, – и сказал: “Дайте мне повидаться с ней на то хотя бы время, сколько я выдержу руку в пламени”… Но они задули, кажется, лампу и ответили: “Ты ее не увидишь”». И Винсент в самом деле никогда больше не видал К.

Но это было не все. Как за срывом на поприще теологии последовал Боринаж, так за отвергнутой любовью Винсента к К. наступила позднее его глубокая и трагическая привязанность к несчастной, изуродованной жизнью женщине из «подонков» общества, привязанность, окончившаяся тяжким моральным и физическим кризисом, повергшим Винсента в отчаяние. Спасаясь от меланхолии, начинавшей овладевать им после бурного столкновения с «господами жизни», Ван Гог поехал в Гаарлем, потом в Гаагу к своему родственнику, художнику Мауве. Очень характерны те строчки, которые Винсент посвящает своей попытке поучиться у этого тогда уже признанного мастера. Именно такого рода попытками, в самом начале которых уже обнаруживается строптивость характера Винсента и его скептицизм по отношению к учителям, почти что и ограничивалась вся учеба его у современных ему мастеров. Ван Гог всегда был и оставался прежде всего самоучкой в лучшем и трудном смысле этого слова.

Винсент описывает свою встречу с Мауве, или, вернее сказать, свою атаку на этого художника, так:

«И тогда спросил Мауве: “Есть у тебя особое что-нибудь?” – “Да, вот два этюда”. И вот он сказал мне много хорошего про них, слишком много, и несколько критических замечаний, слишком мало. На следующий день мы поставили мертвую натуру, и он начал при этом поучать меня: “Так ты должен держать свою палитру”. После того написал я несколько этюдов и две акварели». В кратком описании встречи с Мауве Винсент проявляет едкую иронию к учителю, не понявшему, что перед ним не новичок, а человек, глубоко продумавший вопросы, связанные с работой художника, и глубоко захваченный этой работой.

Свидание с Мауве и работа с ним не только не успокоили взволнованные чувства Винсента и не избавили его от мучительного одиночества, но, скорее, еще больше подчеркнули последнее. Тогда-то он сделал шаг, который роднит его с некоторыми наиболее трагическими героями Достоевского.

«Все время у меня в мозгу и в теле оставалось ощущение голода, именно в мозгу и в существе моей души, вследствие той воображаемой или действительно существующей церковной стены (он говорит здесь про ту стену, посредством которой от него отгораживалось общество – Н. Щ.). “Но я не хочу подчиниться этому фатальному настроению”, – сказал я себе. И подумал про себя: “Я должен быть с женщиной, я не могу жить без любви… Я не дал бы и гроша за жизнь, если бы не было в ней чего-нибудь бесконечного, глубокого, истинного”».

На улицах города он встречается с женщиной, отношения к которой как бы предсказывают наступление другой, более крепкой и трагической связи, возникшей несколько позднее в том же городе.

«Я нашел женщину, – пишет Винсент, – далеко не молодую, далеко не красивую, не отличающуюся, если хочешь знать, ничем особенным… Она была довольно большая, сильно сложенная. У нее, может быть, и не было дамских ручек, как у К… но руки, как у тех, кто много работает. Впрочем, она не была грубой и пошлой, но имела в себе нечто очень женственное. В ней было нечто от фигуры Шардэна, или Фрера, или, может быть, от Яна Стена. Одним словом, это было то, что французы называют “работницей”… ах, ничего выдающегося, исключительного, ничего необыкновенного… Тео, для меня это, я не знаю, как выразиться, нечто отцветшее, нечто, почему прошлая жизнь имеет бесконечно много прелести…

Я, в сущности, чувствую любовь к таким женщинам, любовь, которая старше, чем любовь к К… Когда мне иногда приходилось в полном душевном одиночестве, смертельно скучая, полубольным, в нищете, без гроша денег в кармане ходить по улицам; тогда я смотрел им вслед, завидуя тем, которые могли быть с ними, у меня было чувство, эти девушки – мои сестры».

В протесте против буржуазного жизнеустроения, в ненависти по отношению к защитникам и носителям этого жизнеустроения Винсент срывается к люмпен-пролетариату. Здесь он находит новые связи с людьми, презираемыми попами и благовоспитанными бюргерами, здесь ищет личной жизни, и здесь же раскрывается перед ним родина его художественных образов, новая красота, красота обыкновенных, ничем не замечательных, кроме своих постоянных страданий и непрестанных забот о куске хлеба, героев и героинь, которые дают ему силы для выполнения новой миссии, – его деятельности художника.

1935 г.