Хансу Юргену и Еве не нужно было бояться, что они повстречают благородную госпожу Бригитту – та была занята совершенно другими вещами. Удивительно, как это она раньше не услышала хихиканья, радостных криков и хлопков в ладоши. Такие звуки беспричинного веселья не потерпит ни одна уважающая себя хозяйка.
Они стояли к ней спиной, хлопали в ладоши и приплясывали от радости. «К лешему его! Так ему и надо!» – кричали они так громко, что не услышали, как сзади подошла хозяйка и сердито спросила, кто это им разрешил бросить работу и устроить гулянку.
Однако это была вовсе не гулянка – просто все веселились, глядя на какого‑то нелепого седока, явно не по своей воле оказавшегося в седле скачущей галопом полузагнанной лошади галльской породы [27]. Проказливые мальчишки хлестали ее прутьями и веревками, но сухая терновая ветка, привязанная под хвостом, подгоняла бедное животное больше, чем их усилия. В конце концов неуклюжая кляча перескочила через изгородь у дороги и помчалась через ямы и канавы к лесу, не обращая ни малейшего внимания на человека, распластавшегося всем телом по ее спине и вцепившегося в гриву. Ей было безразлично, болтается ли тот еще в седле или уже свалился.
Всадник, вызвавший такое бурное веселье, быстро таял черной точкой вдали. Между его появлением и бесславным бегством успело произойти многое. За некоторое время до описанных событий он приехал на телеге, а служанки смотрели на него, разинув рты. Пояски и шелковые ленты, гребни, цепочки и серьги, а также переливающиеся на солнце огненно-красные и ярко-желтые ткани – этот человек обладал такими сокровищами, которые могли бы осчастливить на всю жизнь любую девицу!
Женщины вытащили кожаные кошельки, пересчитали в них пфенниги, выгадывая, чтобы наверняка хватило на желанную покупку, и начался торг. Купец клялся жизнью, что браслет и кольцо стоили ему дороже, чем он просит, а отдает их вдвое дешевле исключительно ради покупателей.
Ханс Йохем, юнкер, который всегда оказывался первым, когда происходило что‑то смешное или намечалась шалость, вдруг стал серьезным. Он не отводил взгляда от чего‑то, что протягивал ему торговец. Сначала это что‑то было похоже на большую и толстую колбасу, около двух шу [28] в длину; потом, когда купец ослабил веревки и развернул сверток, оно увеличилось так, что стало напоминать мешок, настолько огромный, что в него можно было бы при желании запихнуть кабана. А потом торговец засунул в «мешок» обе руки и даже голову, но, как ни пытался, не мог ухватиться руками за противоположный край. Одна складочка разворачивалась за другой – и вот перед Хансом Йохемом предстали во всей красе чудесные плюдерхозе, искусно сшитые и подбитые изнутри шелком.
Торговец дал юнкеру подержать роскошный наряд, повернув его так, чтобы ткань освещало солнце. Когда плюдерхозе оказались в руках Ханса Йохема, он чуть не задрожал от радости.
– Даже у самого курфюрста нет наряда лучше этого, – проговорил торговец.
– Тогда и мне незачем иметь такой, – ответил юнкер вполголоса и нерешительно протянул прекрасную вещь обратно купцу.
– Что?! – воскликнул тот. – Если не для юного господина фон Рецова, то для кого же еще могут быть предназначены эти штаны? Возможно ли юному господину из Хафельланда пренебрегать тем, что уместно было бы носить самому маркграфу? Юнкер Вихард фон Рохов носил штаны из похожей ткани еще при жизни курфюрста Иоганна Цицерона. Они были так же велики в ширину, как и в длину. И росту в нем было немало. Его нисколько не смутило, когда курфюрст пошутил, что, мол, в одной его штанине поместится весь урожай из Гольцова [29], а в другой – из Рекана! [30] «Милостивый господин, – ответил Вихард, – здесь может поместиться и весь потсдамский урожай, таким образом, мне будет возвращено то, что по праву принадлежало когда‑то моим предкам». Курфюрст отвернулся от него и не сказал больше ни слова, но слышавшие это представители знати посмеивались про себя и мысленно пожимали вашему кузену руку за его смелый ответ.
– Потсдам уже никогда не вернуть, – проговорил юнкер.
– Просто приложите ткань к себе, – предложил торговец. При этом он, казалось, вообще перестал заботиться о судьбе непроданного товара и начал рыскать в других ящиках в поисках новых сокровищ. – Если не возьмете вы, возьмет кто‑то другой. Такие вещи продают себя сами. Просто примерьте, юнкер, и больше ничего, чтобы девушки увидели, подходит ли вам этот наряд.
Ханс Йохем подчинился. Широкое матерчатое одеяние без труда налезло на узкие нижние штаны, и купец мгновенно завязал его пояс.
– Ты смотри-ка, сидят как влитые! Словно на вас сшиты! Теперь мы их просто немного затянем и зафиксируем на коленях пряжками…
– Нет, мы никогда еще не видели столь нарядного и благородного юнкера, – сказали служанки и попятились, чтобы освободить ему место.
На щеках Ханса Йохема тут же вспыхнул румянец, под стать показавшейся на мгновение шелковой подкладке. Когда юноша, смущаясь, спросил о цене, торговец торопливо заверил его, что о таких пустяках и говорить незачем. Хотя, если честно, за них не жалко было бы отдать целую империю.
Ханс Йохем сделал шаг в сторону реки, чтобы увидеть свое отражение в воде. Ни один наряд никогда не подходил ему так, как этот. В голове билась мысль: «Вот бы они стоили одну марку!» Радостное настроение нарушила маленькая Агнес – дочь госпожи Бригитты. Она с тревогой прошептала:
– Спроси у него точную цену, Ханс Йохем, ведь Хеддерих – мошенник.
И теперь, когда слово, нарушившее все очарование момента, было произнесено, штаны, казалось, обвисли вокруг его бедер ледяными и тяжелыми складками. Они будто смеялись над бедным недотепой.
– На них было потрачено пятьдесят элле ткани! Тут и фламандское сукно, самое нежное, какое можно найти, и миланский шелк, и венецианские пряжки. Пара марок за такую красоту – вообще не деньги!
– О, бедный Ханс Йохем! – тихо простонала Агнес.
Тем временем Клаус Хеддерих думал про себя, что с молодого человека, очевидно, не много возьмешь. Но его деньги хранятся в Хафельберге, и лишь одного слова милостивого опекуна будет достаточно для того, чтобы немного подождать с оплатой. За эти штаны можно было бы взять три марки. Но захочет ли Готтфрид фон Бредов оплатить эту покупку?
«Какие тяжелые грозовые тучи наплывают! Скорее бы под крышу. Хотя такая покупка сделала бы честь Хоен-Зиатцу», – так думали слуги и ремесленники. И даже самый несчастный безземельный крестьянин, из тех, что спят под одной крышей со свиньями и не смеют перешагнуть грязными ногами господский порог, думал так же. Он тоже был бы счастлив, если бы симпатичный приемыш, живущий в Хоен-Зиатце, получил такую красивую вещь. Хотя что он видел от юнкера? Садясь на своего коня, тот даже не удостаивал его взглядом. А однажды, когда крестьянин недостаточно быстро отпрыгнул в сторону, он получил удар хлыстом, который оставил след на его грубой коже. Еще немножко – и конь вообще мог бы его затоптать. Ну что ж, ведь юнкер принадлежал к благородной семье. И честь его дома была в то же время честью бедного крестьянина. Своей у него не было.
Так думали собравшиеся, а Ханс Йохем тем временем возился с поясом. К его большому смущению, торговец так туго его затянул, что он теперь не мог с ним справиться.
И тут, всего через мгновение, ситуация резко изменилась. Миг – и торговец больше не стоял на телеге гордый, как владыка мира: толпа женщин с криками сшибла его на землю, повалила и принялась колотить, а он напрасно воздевал руки к небу, пытаясь доказать свою невиновность. Дело в том, что служанки решили проверить купленный у него яркий платок, который он выдавал за дорогой товар, и обмакнули его в воду.
– Это подделка! – кричали разгневанные женщины.
Им вторили слуги:
– Он продает поддельные товары!
Торговцу в лицо полетела мокрая тряпка, моментально оставив на нем причудливые желто-красные пятна. В испуге служанка Анна Сюзанна выронила из рук серебряное колечко, которое ей купил мастер Кристоф. Оно должно было вскоре стать обручальным. От удара о камень колечко разбилось – серебро оказалось спаяно свинцом.
Напрасно торговец Клаус Хеддерих пытался встать на колени, изображая раскаяние, напрасно кричал, что его самого подвели нюрнбергские купцы, напрасно обещал взамен не просто хорошие, а лучшие товары, клялся, что привезет золотое колечко, проверенное лично главным золотых дел мастером, а также платья из настоящего шелка. Напрасно звал он юнкера Мельхиора, чтобы тот защитил его, напрасно взывал к милости господ из Хоен-Зиатца, соглашаясь на суд благородных фон Бредовых, напрасно обещал за полцены отдать штаны юнкеру Хансу Йохему. Никто его не слушал.
– На виселицу его! – кричали вокруг.
Люди распрягли лошадей торговца, перевернули его телегу, порвали ремни, крепившие товар, и вышвырнули на землю вьюки, ящики и сундуки. Его щипали и пинали, а кнуты слуг успевали добраться до него раньше разгневанных девиц. Те, в свою очередь, яростно ругали злосчастного мошенника, били его кулаками и царапали ногтями.
Не хочется думать, что его в итоге повесили бы, но пришлось ему не сладко. И было бы еще хуже, если бы Петер Мельхиор не сказал своего слова. Он говорил, что неплохо было бы содрать с торговца кожу или повесить его за руки на сосне, а еще лучше – засунуть в болото по самый подбородок. Но нет никакой гарантии, что его не вытащат, и неизвестно, чем это все обернется. При этом юнкер заговорщицки подмигнул, указав на лесную тропинку, по которой до приезда купца ушла благородная госпожа.
– Вы должны позволить ему убежать и даже, черт возьми, устроить за ним погоню, чтобы он точно уж не вернулся, – заявил он. – Чем скорее вы избавитесь от этого жулика, тем лучше. А пока за ним гонятся, вы сможете разобрать его вещи и посмотреть, нет ли там чего‑нибудь, что могло бы возместить вам ущерб.
Не успел бедный торговец хоть что‑то понять, как уже сидел на лошади и несся незнамо куда, покинув все свое имущество.
А юнкер Ханс Йохем остался любоваться прекрасными штанами, которые гармонировали по цвету с вечерним солнцем. Он подумал, что в спешке торговец их просто забыл. Вторая мысль была о том, что вернуться за деньгами ему теперь будет крайне затруднительно. А от третьей мысли он покраснел так, что стал похож по цвету на огненные буфы собственных штанов. Ему показалось, что из зарослей терновника раздается голос декана: «Тут опять виден промысел Божий. Если кто‑то захочет обмануть ближнего своего, окажется обманут сам. Захочешь получить вдвое больше, останешься ни с чем!»
Так нашептывал ему терновник, сквозь который пробивался свет заходящего солнца. А может, ему это просто казалось: от ветра иногда так странно шуршат и трещат ветки. Но тут ветер подул c новой силой и качнул ствол дерева, на который опиралось копье Ханса Йохема. Оно стояло не очень устойчиво и поэтому с грохотом повалилось. И опять почудился ему в этом грохоте голос: «Позор тебе, Ханс Йохем. Ты – человек благородного происхождения, а не вор. Если бы ты бросил этого негодяя в канаву, проломив ему голову, когда он требовал от тебя денег, то продемонстрировал бы тем самым поведение благородного рыцаря. При этом ни один достойный человек не смог бы сказать тебе, что ты вор. Но если ты ничего не дал за эту вещь, ни денег, ни какого‑нибудь пустяка, то такой поступок достоин нищего или цыгана. А их, как ты знаешь, часто вешают за нечестные поступки».
Вот что говорили Хансу Йохему терновник и копье, а он стоял как вкопанный, не слыша даже приближающихся раскатов грома. Одной рукой он задумчиво теребил пояс, а другой гладил красивые яркие складки буфов.
Потом кто‑то снова прошептал ему на ухо:
– Избавься от них, дорогой Ханс Йохем! Избавься от них! Это ничем хорошим не кончится! Ах, боже, смотри, она уже тут!
То была маленькая Агнес. Она побледнела от ужаса, заметив приближающуюся мать – госпожу фон Бредову, грозную, как буря.
Ни художнику, ни поэту не следует слишком часто воспевать бурю. Тому, кто любит изображать грозу и ночь, постепенно начинает казаться, что он не выносит милого солнечного света и опасается безветрия. Но, увы, нам еще предстоит рассказать о множестве бурь, которые затронут героев этой книги. И первая из них не заставила себя долго ждать. Для того чтобы понять ее природу, надо просто вспомнить характер госпожи Бригитты фон Бредовой. Все, кто стоял вокруг нее, так низко опустили головы, что походили на поле, где ветер обломал все колоски. Госпожа Бригитта огляделась, чтобы решить, кто же должен ехать за торговцем и догнать его, и тут ее взгляд упал на Ханса Йохема. «Не самый худой вариант, – подумала она. – Он толковый малый. Но как же Ханс Йохем сядет на коня! Он толком не умеет скакать верхом, это с первого взгляда понятно».
Благородная госпожа снова огляделась в поисках новой кандидатуры.
– Ханс Юрген!
Ханс Юрген покраснел от гнева – ведь это не на нем красовались необъятные штаны.
Ева испуганно посмотрела на мать, которая тоже была красной от гнева.
– Быстро в седло! Где у нас какой‑нибудь оседланный конь? Один конь галльской породы всегда догонит другого. Надо брать именно галльского, даже если он не оседлан.
Пришлось Хансу Юргену обходиться без стремян и седла. Конь был старый и длинноногий, костей в нем было намного больше, чем плоти, поэтому тряский аллюр пробирал седока до печенок. В другое время над ним посмеялись бы всласть, но сейчас все было иначе. Если бы кто‑то спросил себя, на чьем месте он хотел бы оказаться – на месте оставшегося в лагере Ханса Йохема или уносящегося вдаль Ханса Юргена, – ответ был бы в пользу последнего.
О проекте
О подписке