Визит к нервопатологу или к невропатологу (думаю, скоро запомню)

– Вер, я задержусь с перерыва минут на двадцать, – предупредила я начальницу, – мне в магазин надо съездить.

На самом деле, у меня просто талончик к невропатологу на полвторого, но не буду же я Вере об этом говорить…

– Только постарайся поскорее, – соглашается Вера, а то Анька тоже на два часа на рынок отпросилась, а Алёны до сих пор нет, хотя говорила, что на десять минут опоздает.

– Постараюсь, – обещаю я, и иду в свой кабинет. Пустой Алёнкин стул печально отвёрнут от тёмного выключенного монитора. Рядом с этим «нерабочим рабочим местом» крутится Вовка-логист.

– Ты чего здесь? – наигранно недовольным тоном спрашиваю я. С Вовкой все так разговаривают, потому что он вечно лезет во все дыры. А вообще парень он весёлый и позитивный, всегда разрядит любую накалённую обстановку.

Сейчас Вовка, на удивление, молча, юркнул за дверь.

В час дня, так и не дождавшись Алёну, я иду в поликлинику, по дороге размышляя, на что буду жаловаться. Значит так: нервничаю часто, кричу на дочь и мужа, раздражаюсь на заказчиков, ненавижу свою работу. Что-то жалобы какие-то несерьёзные. Я же к обычному врачу иду в городскую поликлинику, а не к психоаналитику в частный кабинет. Наверное, всё же надо что-то сказать про головные боли. Хотя, в этом случае, мне назначат всякие томографии и УЗИ сосудов мозга, как Вере. И тогда я почувствую себя окончательно больной и старой.

Так, в раздумьях и подхожу к нужному кабинету. Чувствую, как кто-то хватает меня за локоть. Оборачиваюсь – Анька. Та, которая на пару часов отпросилась у Веры на рынок.

– Ты тоже сюда? – смеётся она, – Алёну по дороге не встретила? Она минут пять назад отсюда же вышла. Ты заходи в кабинет, там свободно. Я уже проверилась – заключение жду.

До меня начинают доходить вчерашние слова медсестры: «Вы тоже с головой? Всем офисом что-ли провериться решили?»

В другой ситуации это, наверное, было бы смешно. Но мне стало страшно. Страшно от того, что я стою под дверью врачебного кабинета (это с самого детства было для меня пыткой), и от того, что наш офис болен. Я работаю в безнадёжно больной компании. Разве организация, где каждая вторая сотрудница стоит на учёте у невропатолога, может называться здоровой?

– Я тоже к Вам, – пытаюсь шутить, входя в кабинет. Две наших девочки у Вас уже были сегодня.

– Да и мальчики Ваши к нам приходили, – улыбается докторша, – на что жалуетесь? Голова и нервы?

…….

Возвращаюсь в офис с пузырьком успокоительного. Анька уже на месте, сидит спиной к двери и закатывается со смеху, согнувшись пополам. На её столе стоит точно такой же, как у меня, начатый пузырёк. Я уже не вижу смысла что-то скрывать, демонстративно ставлю рядом с Анькиным лекарством своё и терпеливо жду пока коллега успокоится, но её задорный смех постепенно переходит в истерический.

Кажется, Аньке следует уменьшить дозировку…

– Посмотри, – наконец Анюта, сквозь икоту, смогла вымолвить слово.

Я посмотрела в её компьютер: электронное письмо от Вовки из логистики. Фотки одна за другой.

Первая: пустой Анькин стул, тёмный монитор. На фоне всего этого Вовкина рука с часами. На циферблате двенадцать тридцать.

Вторая: пустой кабинет, два стула, два выключенных компа. Мой и Анькин. Тринадцать сорок.

Письмо называется «Чтоб я так работал!»

Почему-то мне вспоминаются слова врачихи: «Да и мальчики Ваши к нам приходили»…

Наташке снова не повезло

Сегодня заходила Наташка. Я не хотела касаться темы возраста, старости и нервов, мы просто собирались посидеть, как в былые времена, поболтать «о мужиках», выпить мартини. Эх, совсем недавно такие посиделки были привычной частью нашей жизни. Куда они подевались теперь? Я и сама не заметила, что стала реже встречаться с подругами, сначала по причине занятости, потом лени, потом усталости…

Мне казалось, что всё идёт как и прежде, просто мы взрослеем и больше следим за собой, поэтому пьём меньше мартини. А на самом деле, от мартини на утро стало отекать лицо и портиться настроение.

Я думала, мы реже общаемся по вечерам, потому что взрослеем, и стараемся больше времени уделять семье. А на самом деле, по вечерам просто дико хочется спать, а при мысли, что завтра вставать в семь утра, вообще всех подруг забываешь.

Я думала, что мы взрослеем и умнеем. А мы… стареем и чахнем.

Вот и моя дочь уже забыла, кто такая Наташа. Хотя, когда Юльке было года два-три, Наташка была частым гостем у нас дома. Да и я таскала дочку на другой конец города к лучшей подруге. И не парилась о том, что мне завтра на работу, что ребёнку в десять вечера надо спать, а не трястись в маршрутке. Не думала и о том, что пить коктейли на этиловом спирте с красителями из жестяных банок, и особенно на ночь – очень вредно.

Эх, молодость, молодость! Надо напомнить Юльке, как выглядит моя подруга. Я достала Наташкину фотку. Достала и спрятала. Фотка пятилетней давности. Дочка, по наивности, может ляпнуть при гостье, что она изменилась не в лучшую сторону.

– А сколько ей лет? – спросила Юлька.

– Тридцать один, – ответила я.

– А она замужем?

Наташка живёт в гражданском браке, и я не стала посвящать дочь в тонкости семейных отношений, сказав, что да, замужем.

– А дети у неё есть? – не унималась дочка.

– Нет.

– Почему?

– Ну, ещё не поздно, – уклончиво ответила я.

Когда пришла подруга, дочь решила перепроверить полученную от меня информацию и засыпала Наташку теми же вопросами. В том же порядке.

Убедившись, что гостье, действительно тридцать один год, дочка спросила про замужество:

Наташка, рассматривающая свой гражданский брак, как временное явление, ответила: «Нет, не замужем».

Дочка повернулась ко мне, пожала плечами, и печально изрекла:

– И, по-моему, уже поздно…

Срыв

С понедельника сижу на больничном. Это первый больничный за всю мою жизнь. Вернее, на больничном я, конечно, была несколько раз, ну, когда у Юльки был кашель, сопли или горло. А так, чтобы этот самый листок нетрудоспособности выписывался лично мне, такого ещё не было ни разу. В общем, всё по порядку:

В субботу вызвали в офис и, как выражается Анька, «отымели по полной». За невыполнение заоблачного плана, за ранние уходы домой (это, когда ты официально работаешь до шести вечера, а уходишь чуть раньше девяти), за долгие перерывы (которых порой вообще не бывает) и ещё за то, что доллар упал, что футболисты наши продули, и что сын гендиректора свои акции не вовремя продал. Три последних пункта вслух не оглашались, но все чувствовали, что имеют нас именно за это. А может ещё за то, что погода не удалась, и весь день льёт дождь.

Ехала в маршрутке и размышляла, когда работа стала таким адом? Ведь недавно было всё совсем иначе. Вроде, ни директор, ни Вера не изменились. Они и раньше устраивали нам взбучки. Но воспринималось всё как-то иначе. Легче воспринималось. И на вылазки мы ездили офисом, и корпоративы устраивали, и все дни рождения отмечали. А сейчас все после работы по домам стремятся, на рожи надоевшие в офисе смотреть не хочется, не то что во вне рабочее время… Неужели мы все разом состарились? Или это только мой кризис? И поэтому я вижу всё: и прошлое и настоящее, в каком-то другом свете?

Вечером, уложили Юльку, и вышли с мужем погулять. «Хочу подышать воздухом», – выразилась я и сама испугалась. Скоро буду говорить, как соседка тёть Маша «Нарезать гипертонический круг».

– Лёш, давай выпьем, – как бы назло своим мыслям и размышлениям предложила я, – как в юности на скамейке из пластиковых стаканчиков.

– Давай, – согласился Лёшка, не страдающий всякого рода заморочками, и мыслями о неминуемой старости. Мужики, вообще, реже заморачиваются…

Мы пили разливное вино, и по телу растекалась приятная слабость. Я жаловалась Лёшке на работу, на Веру, на свои расшатанные нервы и мне становилась легче. Мне нравилось это состояние, я не хотела выходить из него, и мы «сбегали за второй». Вторая пошла хуже. Говорю, как профессиональный алкоголик, потому что именно так я и напилась в этот вечер. Закончилось тем, что я, сидя на корточках возле скамейки, рыдая, просила Лёшку «сходить ко мне на работу и сказать, что я больше НИКОГДА туда не придууууууууууууууу».

Засыпала я в истерике и с «вертолётами», так называли мы в алкогольном студенчестве состояние, когда всё вертится перед закрытыми глазами.

Утром снова болела голова, но уже не так, как от нервов. А так, как от похмелья. Я тихонько сидела в Юлькиной комнате, и пыталась нарисовать дочкиными фломастерами что-нибудь позитивно-романтичное. Раньше я часто рисовала такие картинки. Ими восхищались все знакомые. А потом на рисование не стало времени. Впрочем, как и на всё остальное. Работа забрала всё время. Но ведь раньше я тоже не бездельничала. Я училась, посещала различные секции, кружки, ездила в турпоездки. И у меня ещё оставалось время на друзей, подруг, дискотеки, личную и творческую жизнь. Может быть, время правда пошло быстрее? Ритм изменился? Надо спросить у Юльки, чувствует ли она эту нехватку времени. Я заглянула в кухню, дочка лепила магнитик к холодильнику. Приклеит и тянет обратно. Абсолютно бесполезное занятие. Нет, Юльке не жаль времени, его у неё с избытком. Муж тоже не чувствует ускорившегося жизненного ритма – смотрит себе американский фильм про негров. Не потому, что ему интересно, а так просто… потому, что воскресенье, и никуда не надо идти.

Я села за компьютер, попыталась вспомнить былые навыки по написанию стихов. Раньше это давалось мне легко. Сейчас шло туговато. То есть, я, как и прежде, чувствовала рифму, видела, что всё хорошо, но силилась придумать что-то ещё лучше. Мудрила, путалась, усложняла четверостишия смесью ямба с хореем. И, видимо, так напряглась, что строчки поплыли перед глазами. Я встала, походила. Головокружение прошло, но сердце ещё долго колотилось где-то в горле. Попросила мужа выйти со мной «подышать воздухом», на этот раз в прямом смысле. Выходить одной было почему-то страшно. Казалось, что голова может закружиться в любой момент.

В тот вечер списала всё на похмелье. Поклялась себе больше не пить.

Проснулась утром от непонятной тревоги и ощущения, что со мной что-то не в порядке. В теле была непривычная слабость, хотелось пошевелить руками и ногами, чтобы проверить здесь ли я, или меня нет…

Я была вроде на месте, но существовал (я это чувствовала) риск вот-вот оказаться где-то не здесь. Меня охватил ужас. Я вскочила с ощущением, что надо куда-то бежать, что-то делать, чтобы не сорваться туда, где уже ничего нет. Это было похоже на предобморочное состояние, но только хуже… Казалось, что если обморок случится, то это будет последний обморок. Это было очень страшно.

Я лила себе в лицо ледяным душем, и понимала, что надо увольняться с работы. Организм даёт мне сигналы. Он начал давать их давно. Но головных болей и неустойчивой психики мне показалось мало. Организм решил дать конкретный знак.

Я позвонила Вере на рабочий. Трубку сняла Аня, сказала, что Вера в больнице с давлением. Я в глубине души пожалела начальницу, но себя мне было жаль сильнее. Я сообщила Ане, что на работу не приду. Ни-ког-да! И заявление передам через мужа. Анька не стала уговаривать и расспрашивать. Это хорошо. Теперь мне предстояло выяснить, что со мной происходит. Вера в больнице с давлением. Об этом загадочном явлении в последнее время говорят часто. Даже мама купила себе прибор для измерения давления. Может быть, у меня тоже оно повысилось, или понизилось, или что там с ним ещё происходит. Я проводила мужа с дочкой, а сама пошла к соседке, на ходу вспоминая, как этот прибор называется.

– Тонометр, – напомнила тёть Маша, – заходи я сама тебе померяю.

Я зашла, запах лекарств в тёти Машиной квартире как-то успокаивал. Соседка надела очки и воткнула в уши слушалку (как эта штука называется правильно я не знала, не было надобности узнавать). У моей мамы прибор автоматический, на запястье надевается, кажется. А у тёть Маши старинный, с липучкой и грушей. Таким пользовалась моя гинеколог, когда я была беременна Юлькой. «Как у космонавта», – всегда говорила она, вынимая из ушей слушалку и отпуская тугую липучку.

– Как у космонавта, – сказала тёть Маша, прямо как гинеколог. Сто двадцать на восемьдесят.

– Плохо, – задумчиво ответила я, и пошла, оставив соседку в недоумении.

Мне очень хотелось надеяться, что это всё же давление. Ведь, если не давление, тогда что? Тогда придётся вызывать врача, ложиться в больницу, проходить обследование. Не хочууууу! Я боюсь врачей.

Лезу в интернет. Ищу. Нахожу у себя признаки всех болезней на букву А, и половину на букву Б. Закрываю страничку. Пугаюсь окончательно. Чувствую дрожь в ногах и руках, и ещё чувствую своё сердце. Оно не болит, и вроде, даже бьётся ровно, просто я чувствую, что оно есть, и что с ним что-то не то. Дома никого. Сознание грозится убежать навсегда каждую секунду. Я набираю ноль три.

– Выпейте пустырник, девушка, – сухо советует «скорая», выслушав мои сбивчивые жалобы, – и вызовите участкового врача.

Я возмущена такой халатностью нашего здравоохранения, но всё же испытываю облегчение: значит, я не смертельно больна, раз «скорая» не испугалась и не примчалась.