Пожалуй, Котик бы расхохотался, если бы кто-то назвал его ангелом, – тот ещё ангел! И правда, с ортодоксальной точки зрения это определение было применимо к нему разве что в качестве ироничного антифразиса1. Ну, не было в нём ничего сусального, постного, благочинно-ладанного – зато, напротив, он с избытком был наделён жизнелюбием в самом прямом смысле этого слова: пристрастием ко всем тем мирским удовольствиям, за которые принято каяться во время причастия. Два курчавых результата этих земных радостей частенько и подолгу гостили в доме его родителей, пока их мать делала карьеру в столицах. Марго знала от Лильки все детали этой истории, которая, если пересказать её в нескольких словах, выглядела следующим образом: курсант военно-медицинской академии встречает в Эрмитаже симпатичную девушку, которая в качестве гида-переводчика сопровождает группу иностранных туристов. Он следует за экскурсией по залам музея на некотором расстоянии и, пустив в ход всё своё обаяние, добивается свидания. Подробности мы опустим, перейдём сразу к итогам. Возможно, Лилька, боготворившая старшего брата, была недалека от реальности, и девушка влюбилась в этого горячего кавказского парня, который так красиво ухаживал и был, к тому же, эрудитом и интеллектуалом. А может быть, как подозревала Марго, она оказалась достаточно искушённой и прагматичной. Или и то и другое вместе. Как бы там ни было, спустя какое-то время Рита сообщила ему о своей беременности, и Котик – который был, конечно, гусаром, но всё же честным человеком – сделал ей предложение.
Да-да, Рита! То есть их обеих звали одинаково – Маргаритами. Марго это бесило, а Котик со смехом называл её своей работой над ошибками. Именно тогда она и взяла себе это имя – Марго, другое производное от Маргариты. Впрочем, это была Лилькина идея: Лилька крепко недолюбливала золовку и с самого начала их студенческой дружбы величала подругу не иначе как Марго, игнорируя все её протесты. «Ну, что это за имя – Рита? – ёрничала она. – Это же собачья кличка: Ритка, Ритка, Ритка! Ритка, лежать! Ритка, фас!..»
Сердце у Лильки было предоброе, но язычок довольно ядовитый, а характер вредненький. Когда кто-нибудь в её присутствии произносил имя Рита, она делала дурашливое непонимающее лицо, упирала руку в бок и говорила с апломбом: «Какая ещё Рита?! Кто здесь Рита?! Я не знаю, кто это!» Девчонки сначала хихикали, но так как она всякий раз настойчиво поправляла их – Марго! – то со временем все на курсе постепенно переключились на Марго, потому что Лилька была тот самый случай, когда легче сказать да, чем объяснить, почему нет. Самой Марго оставалось только смириться: её новое имя ещё долго казалось ей слишком претенциозным и каким-то театральным. Но когда ей стала известна истинная подоплёка Лилькиной нелюбви к Рите, она и сама, внутри своего сознания, отмежевалась от прежнего короткого имени.
Это было странно и абсолютно иррационально. Ведь, как ей казалось, не любя Котика – ну, во всяком случае, не любя той любовью, которую Лилька ждала от неё для брата – Марго страшно ревновала его к бывшей жене. Может быть, повстречайся они в другое время, всё было бы иначе. Но судьба, коварная интриганка, столкнула их в наименее подходящий для этого момент: Марго как раз переживала последствия личной катастрофы.
…………………………………
Чем выше взлетаешь, тем больнее падать. Боль от этого падения была пропорциональна восторгам и блаженству предыдущих восьми незабываемых месяцев. То есть, она была непереносима. К тому же виновник этих столь противоречивых переживаний принял своё эпохальное решение расстаться с Марго ровно за месяц до защиты её диплома.
Нельзя сказать, что это решение грянуло громом с ясного неба. Что-то такое она подозревала уже в начале весны, но так как любая мысль о разрыве была для неё несовместима с жизнью, Марго всячески гнала её прочь, задвигала в тёмные углы сознания, изобретательно находя удобные объяснения его раздражительности и всё более редким свиданиям. Но облачко над горизонтом, выглядевшее поначалу довольно невинным, выросло в чёрную тучу, которая заволокла всё небо без остатка, и гром таки грянул.
Грянул он аккурат в конце апреля, когда следовало сдать научному руководителю черновой текст дипломной работы. Надо ли говорить, что этого текста не было и в помине? Если не считать неполных трёх страничек введения, которые Марго торопливо накропала ещё в марте, до всего этого кошмара. После чего все её умственные усилия без остатка уходили на изобретение правдоподобных объяснений начавшемуся охлаждению Того Единственного.
И вот – извольте получить: «Я ещё слишком молод, чтобы жениться, и вообще…», а на носу защита диплома, на котором ещё и конь не валялся!
Марго в своём горе была не оригинальна. Как и любая девушка в подобной ситуации, она последовательно прошла все полагающиеся стадии: несколько дней безудержных рыданий; попытку бегства куда глаза глядят; упаковку реланиума под подушкой, которую следовало выпить всю сразу (тоже вариант бегства, только более радикальный) и далее по списку.
Но в этой схватке между чувством и долгом победил долг, и финал трагедии так и не был сыгран. Чувство ответственности, это проклятье старшего ребёнка в семье, оказалось сильнее желания умереть, которое постепенно ослабло до нежелания жить. Марго обложилась книгами и старыми записями и, периодически размазывая по лицу слёзы, которые мешали видеть текст, за неделю написала положенные пятьдесят страниц. Это отняло последние остатки сил, и вечер перед защитой она провела у подруги, методично заливая своё горе домашним грузинским вином, которое они разливали по стаканам прямо из двухлитровой банки.
Анестезия сделала своё дело, и Марго, впервые за несколько недель, заснула мёртвым сном. Но наутро обнаружился побочный эффект – головокружение такой силы, что первые несколько минут после пробуждения она судорожно цеплялась за края своего дивана, чтобы не упасть. В другое время это было бы даже забавно, ведь, объективно, комната со всем её содержимым стояла на месте, а вращалось и раскачивалось что-то в голове. Но надо было как-то добраться до универа, не говоря уже о прочих обстоятельствах, и Марго было не до смеха. Несколько чашек крепкого кофе и душ немного снизили амплитуду качки. Она взглянула на себя в зеркало – краше в гроб кладут! – и достала единственную приемлемую блузку.
Девчонки, конечно, придут в лучших платьях, специально купленных ради этого дня. У Марго ничего такого не было. Не то чтобы она была равнодушна к тому, как выглядит – напротив, всегда была эстеткой. Но все силы её существа в течение последнего года были посвящены, целиком и полностью, другому существу. Для которого их оказалось слишком много. И теперь она обнаружила себя бедною старухой, сидящей у разбитого корыта. У самого синего моря собственных выплаканных слёз. Слишком многого просила у Золотой Рыбки! Лучше бы, вместо великой любви, остановилась на какой-нибудь приличной одёжке.
Ну, да ладно. В свете предстоящего провала, в котором она почти не сомневалась, будет гораздо уместнее выглядеть не слишком парадно.
Но вопреки её ожиданиям провал обернулся маленьким триумфом. Или Золотая Рыбка сменила гнев на милость, или Марго и в самом деле совершила невозможное, однако Верховный Ареопаг отдельно отметил её защиту как «блестящую», подчеркнул глубину исследования и даже выразил надежду видеть Марго в рядах научного сообщества.
Аспирантуру предлагать не стали. Понятное дело: аспирантуру она сама благополучно профукала ещё зимой по причине завышенных личных ожиданий, которые они с Тем Единственным тогда ещё рисовали в своём воображении, держась за руки. Ожидания великого совместного будущего не оправдались, как «погибают замыслы с размахом, вначале обещавшие успех…»2, но в её случае не «от долгих отлагательств», а по наивности. Как впоследствии любил повторять один из её начальников, девушка не должна быть такой доверчивой. Дальнейшие события показали, что всё, чего требовалось для сохранения этих бесконечно дорогих её сердцу отношений, это забеременеть, но ей, с её возвышенными представлениями, это и в голову не пришло. А Слишком Молодого Чтобы Жениться окрутили этим банальным способом меньше чем через год после их разрыва.
Весь следующий год ушёл на то, чтобы научиться жить без него. Это всё равно, что заново учиться ходить, есть и пить, говорить и думать. Старые рефлексы не работали, душа словно мутировала и теперь отказывалась функционировать в обычных условиях. Марго чувствовала себя ампутантом, у которого удалили половину тела: просыпаешься и хочешь встать на ноги – а их нет! Или чувствуешь, как затекла рука. Пытаешься растереть её другой рукой – и натыкаешься на пустой рукав. И эти постоянные фантомные боли! Когда кровоточит та часть твоего существа, которой больше нет…
Тяжелее всего было просыпаться. Так как за ночь сознание успевает забыть о случившемся, то каждое следующее утро обрушивает на тебя ужас непоправимости потери, как в первый раз. И пока мозг вносит поправки в изменившуюся картину бытия, ты заново проходишь все круги этого ада и собираешь свой мир по кусочкам – из того, что осталось. На это уходило столько сил, что ни на что другое их почти не оставалось. А между тем надо было ходить на работу. Приводить в порядок квартиру. Покупать продукты и, желательно, что-то из них готовить. Потом это приготовленное следовало съесть, чтобы иметь силы жить дальше. Еда превратилась в абстрактный ритуал, всё казалось сухим и безвкусным, не лезло в горло, но Марго заставляла себя прожевать и проглотить кусок-другой, запивая красным вином. Мама говорила, что красное вино возбуждает аппетит и содержит много железа, поэтому в умеренных количествах является неплохим лекарством от анемии. Неизвестно, была ли у Марго анемия – скорее всего, была, учитывая длительное равнодушие к еде, бледность, худобу и отсутствие сил. Поэтому Марго сочла за благо воспользоваться этим средством, определив для себя как умеренное то количество вина, которое считала необходимым. Изнемогая от войны с собственным сердцем, она как-то вечером села в тёплую ванну, взяв с собой бутылку вина, и пила до бесчувствия. Потом перебралась в постель и провалилась в тяжёлый, душный хмельной сон.
А утром всё началось сначала. Но, по крайней мере, на какое-то время ей удалось отключиться, и это давало надежду, что такой метод лечения рано или поздно даст результат. Или приведёт к алкоголизму… В сущности, ей было наплевать. Это всего лишь было бы заменой одной патологической привязанности на другую. Но перед глазами вставали мрачные картины детства рядом с отцом-алкоголиком, и Марго старалась не принимать эту процедуру чаще одного раза в неделю – в субботу, когда наутро не надо было идти на работу и скрывать запах винного перегара.
И кстати, не помешало бы раздобыть что-то достаточно приличное из одежды. Эта библиотека была первым местом её работы, и если уж она предавалась тайному пьянству, то следовало хотя бы не выглядеть, как пьянчужка. Впрочем, мнение окружающих не многого теперь стоило в её глазах: силой, заставившей вытащить себя за волосы из болота скорби, стал дух протеста. Он был присущ Марго изначально – её первые слова, произнесённые в младенчестве, если верить матери, были «я сама!». Возвращение этого духа стало, наверное, первым признаком выздоровления. По крайней мере, привести себя в порядок её заставило желание лишить своих недругов повода торжествовать победу – к тому времени она уже знала, что случившееся с ней не обошлось без постороннего вмешательства.
Наверное, именно в эту пору у Марго выработалась привычка: чем тебе хуже, тем лучше ты должна выглядеть! Не позволяй торжествовать своим врагам. Не позволяй себя жалеть всем остальным. Кроме того, красивая одежда и ухоженный вид сами по себе обладают мощным терапевтическим эффектом: они, как броня, надёжно скрывают женские печали и слабости. Большинство людей, особенно мужчин, воспринимают эту личину как символ благополучия и успеха. Ты ловишь собственное отражение в их глазах и в конце концов сама начинаешь видеть себя их глазами, читая в них восхищение или зависть, – начинаешь верить в то, что есть чем восхищаться и чему завидовать.
Итак, через месяц после роковых событий она извлекла из футляра забытую бабушкину швейную машинку и совершила набег на магазины тканей, где купила два отреза самых дерзких расцветок. Единственная комната её квартиры наполнилась лоскутами и выкройками; ковёр и диван пестрели обрезками ниток, которые, как репей, прилипали потом к одежде; тут и там лежали распахнутые журналы мод.
Исцеление началось.
А несколько месяцев спустя Марго проснулась со странным ощущением. Это было похоже на то, как если бы солдат много месяцев просыпался под грохот снарядов и крики товарищей, чувствуя привычный страх и привычную необходимость подчиняться приказу командира, преодолевать этот страх и идти в атаку – и вдруг проснулся в тишине, нарушаемой только пением птиц и шелестом ветра. Сначала он привычно ждёт артобстрела или налёта вражеской авиации, его чуткий слух, обострённый постоянной опасностью, пытается уловить в рассветной тишине отдалённый лязг танковых гусениц или глухую дробь шагов во вражеских траншеях. Но идёт минута за минутой, и ничего не происходит. Он недоверчиво выглядывает из блиндажа, осторожно приподнимает голову над бруствером… Перед ним, сколько хватает глаз, лежит поле вчерашней битвы: разбитые вражеские танки местами ещё дымятся, тут и там зияют воронки – но враг отступил, сдался. Покинул это место навсегда, забрав своих мертвецов и свою злобу. Мир!
Марго недоверчиво прислушалась к своим ощущениям. Сердце билось сильно и ровно, прохладный воздух из открытого окна наполнял лёгкие покоем и… странным чувством освобождения. Она перевернулась на спину и открыла глаза. Увидела, как ветер колышет белую занавеску, раскрашенную первыми лучами солнца в розовато-жёлтые прямоугольники. Услышала солидное воркование голубей и звонкую скороговорку мелких птах, ритмичное шуршание дворницкой метлы, звук открываемого окна и приглушённые голоса по соседству. Обычные утренние звуки. Которых она не слышала так давно за криками и стоном, за рёвом и грохотом пожарища в собственной душе.
Марго обратила свой взгляд вовнутрь и увидела выжженное пространство. Обугленные обломки кирпича и бетона, бесформенные остовы арматуры, закопчённые осколки стекла. Головешки, оставшиеся от мебели. Подёрнутые сединой кучки пепла, по которым уже невозможно определить, чем они были раньше… Словом, руины своей прежней жизни. Сначала она пыталась спасти всё это, залить пожар. Но в её распоряжении не было иной влаги, кроме потоков собственных слёз. И тогда, поняв тщетность этих усилий, она стала помогать огню, безжалостно бросая в него все дорогие сердцу предметы. Страдая от ожогов. Задыхаясь в дыму. Мечтая и сама сгореть в этом адском пламени. Сгореть к чёртовой матери, лишь бы всё это наконец закончилось!
Однако, вопреки собственному желанию, она выжила. И вот теперь стоит над своим пепелищем – кое-где ещё тлеют угли, поднимаются тонкие струйки дыма. Теперь это пустота, открытое пространство. Сквозь которое виден горизонт – горы, небо – и другие дома. Другие возможности. Дороги, ведущие за горизонт. И Марго даже захлебнулась от нахлынувшего чувства свободы. Ничто больше не держит её здесь! Она может выбрать любую из дорог, раскинувшихся под её ногами. А может проложить собственную. Начать с нуля, переписать жизнь заново!
Это был, наверное, болевой шок, который наступает, когда страдания делаются совсем невыносимыми. Со временем он пройдёт, и ещё долго будут ныть и кровоточить раны, медленно затягиваясь уродливыми шрамами, вынуждающими к осторожности. Страх возвращения невыносимой боли и станет причиной трусости – одной из её причин. Возможно, самой главной.
Но в то утро – и все последующие дни – Марго просто отдалась этому новому, непривычному, блаженному чувству освобождения. Оно было настолько полным, что временами ей казалось, будто она умерла, потому что помнила всё до мелочей – но не чувствовала боли…
О проекте
О подписке