Таня потемнела от возмущения. Она была активной феминисткой и сражалась за права женщин. Семейное насилие – это преступление. Таня предложила обратиться в полицию. Надька отказалась. Она понимала, что ее рыльце в пуху и лучше сидеть тихо. Иначе будет хуже. Ее, конечно, не посадят в тюрьму, но выгонят из страны. Нет мужа, нет работы, тогда что ты здесь делаешь? Отправляйся домой, в Россию… Домой, конечно, хотелось, но стыдно было появиться с поджатым хвостом. Поехала за миллионером, а получила пинок под зад… В конце концов, Гюнтер – только колеса. Довез. Высадил. А дальше надо действовать. Проявить инициативу.

* * *

Таня предложила Надьке половину своей постели. Она обожала своего Клауса, у них была прекрасная семья. Но Таня была не прочь разнообразить свой сексуальный стол. Надька любила секс: прелюдия, кульминация, кода – как в симфонии. Надька готова была получить новый опыт с женщиной, но не с Таней. Таня – какая-то вся домашняя, толстая, родственная, как тетка из Ростова. Какая тут может быть прелюдия и кульминация… Но Надька терпела из-за пансиона. Она жила у Тани, ела, спала и расплачивалась интимными услугами. Так она считала. Но Таня считала иначе: интимные услуги не стоят ничего. Это добрая воля каждой стороны. А вот еда стоит денег, и Надя должна вносить свою долю, а не сидеть на шее. Таня озвучила свою точку зрения к концу недели и предложила Надьке работу по дому: убирать, пылесосить, мыть окна и готовить еду. Пять марок в час. Два раза в неделю по шесть часов.

Надька задумалась: работать за гроши и обниматься с толстой родственницей… тупик какой-то. Уж лучше Гюнтер.

Надька позвонила Гюнтеру, хотела прощупать почву. Гюнтер сказал, что она может забрать вещи и документы. А через семь месяцев она получит свидетельство о разводе. Он уже начал бракоразводный процесс. Консьержка выступит в качестве свидетеля.

Надька поняла: Гюнтер панически торопился, чтобы не передумать. Он все-таки ее любил и боялся своего чувства. А Надька все-таки его не любила. Она вышла замуж за колеса, но колеса заехали в трясину и завязли.

* * *

Надька устроилась официанткой в кафе. Хозяин разрешил ей ночевать в подсобке на втором этаже. В подсобке стоял диван и маленький телевизор.

Первое время Надька уставала, было не до телевизора. В конце дня она едва доползала до дивана и падала без задних ног и засыпала, не донеся голову до подушки. И во сне ей снилось, что она не успевает. Потом пообвыкла и приспособилась. Немцы платили чаевые: десять процентов от суммы. Не больше, но и не меньше.

Уставала спина, приходилось носить тяжелые подносы. Надька вспомнила несчастного мужа Греты с его арматурой. Немцы перекладывают такую работу на эмигрантов, и правильно делают.

Официанткам разрешалось питаться в кафе, но брать дешевую еду: колбасу, сосиски, картошку. Это же смешно: видеть перед собой креветки на гриле, а есть неполезные холестериновые сосиски.

Надька скидывала в пакет благородные объедки – те, что оставались на тарелках нетронутыми: креветки, рыба сомон. А после работы ела с чувством, с толком и расстановкой, сидя у себя в подсобке.

Онассисы в кафе не заходили. Основной контингент – среднеоплачиваемые скучные немцы, геи и лесбиянки. Надька научилась их распознавать. Геи носили серьгу в ухе и кокетничали, как барышни. А лесбиянки сидели парами и держались за руки.

Иногда под вечер кафе набивалось студентами, и они орали немецкие песни – ритмичные, маршеобразные. Надька вспоминала фильмы о войне. Такие же – русые и рослые – шли по России шестьдесят лет назад и пели такие же песни. Надьке иногда хотелось подсесть к ним, подпитаться молодой энергией. Но это не принято. Хозяин выгнал бы сразу.

Сам хозяин не прочь был подпитаться Надькиной молодостью. Но Надька уклонялась. Почему? Потому что на халяву. Просто так. Бесплатно. Если бы Надька влюбилась, тогда другой разговор. Но о любви речи не шло. И о деньгах не шло. Тогда что? Обыкновенная эксплуатация человека человеком.

Однажды хозяин зашел в подсобку как раз в тот момент, когда Надька выуживала из своего пакета королевскую креветку длиной в ладонь.

Хозяин не обращал внимания на креветку, поскольку смотрел на Надькины колени, обтянутые колготками. Надька сконцентрировалась, готовая к отпору… Хозяин был ничего – высокий и не толстый, но в его лице было что-то отвратительное, как будто дунули серой. Он положил ладони на Надькины колени и попытался их развести. Надька лягнула ногой в его живот. Хозяин не удержался и грохнулся на пол. Надька рассмеялась. Это было самое обидное.

Хозяин не понимал: без денег, без жилья, без статуса русская ведет себя как дочка канцлера, решившая подзаработать на каникулах.

Хозяин выгнал Надьку за лень и воровство – так он и сказал. Первое и второе было неправдой. Но это не имело значения.

Ее выгнали – она ушла. Надька ко всем своим зигзагам относилась спокойно. Как к факту. Да – да. Нет – нет.

* * *

В этот вечер Надька позвонила в дверь к казахстанским немцам. И попала на праздник. Томас, муж Греты, получил повышение, и это событие решили отметить.

В гостях сидел начальник Томаса – настоящий немец, не казахстанский, а баварский, по имени Райнер. Райнер был ко всем расположен, легко общался, поводя кистью руки. Он был обаятелен, несомненно.

Грета обрадовалась Надьке, поскольку Надька была молодая и красивая, украшала стол, как букет цветов.

Надьку втиснули возле Греты. Было тесно и родственно. И довольно вкусно. Надька расслабилась.

Грета тихо сообщила, что Райнер не женат, но у него есть невеста. Эта невеста живет в другом городе и приезжает раз в неделю на уик-энд, то есть на субботу и воскресенье. В Германии это принято.

Надька, в свою очередь, сообщила Грете, что она поссорилась с мужем и ей негде ночевать.

– Можно, я у тебя переночую? – прямо спросила Надька.

Грета задумалась. Гостевой комнаты у нее не было – значит, Надьку надо класть на кухне, на раскладушке. А завтра мужу рано вставать. И все это – большой напряг.

– А ты попросись к Райнеру, – предложила Грета. – Сегодня как раз понедельник, квартира свободна.

– Но я его не знаю. Попроси ты.

– Это невозможно, – отказалась Грета. – Человек первый раз пришел в гости, и его грузить.

Надька не стала настаивать. Но ночевать ей действительно было негде. Если только в подъезде. Она решила проявить инициативу.

Когда стрелки часов стали сдвигаться к одиннадцати, Райнер поднялся. Вышел в прихожую. Надька выскользнула из-за стола. Она поняла: сейчас или никогда.

– Можно, я у вас переночую? – легко спросила Надька, как о чем-то несущественном.

Это и в самом деле было несущественным. Подумаешь, переночевать… Что случится? Стены обвалятся? Но у Райнера глаза вылезли вперед и округлились, как колеса. Он удивился в высшей степени.

– Мне негде спать, – растолковала Надька.

– Но я не могу…

– Почему? – не поняла Надька.

– Моя невеста не поймет.

– А откуда она узнает?

– От меня.

– А вы не говорите.

– Не могу. У меня нет от нее тайн. Я говорю ей все.

Надька остро позавидовала: надо же… какие отношения. Два человека – как единое целое. Никаких тайн.

Надька пригорюнилась. Ей тоже захотелось такой любви.

– Извините… – Райнер смотрел виновато.

Надька ухватилась за эту виноватость, попробовала нажать еще раз:

– Но я же не с вами лягу. Где-нибудь на диванчике…

– Не могу. Это очень двусмысленная ситуация.

– Одно дело – ситуация, другое дело – человеку негде спать.

Райнер молчал. Надька почувствовала, что он колеблется.

– Я завтра утром встану и уйду, – пообещала Надька. – Как будто меня не было…

– Ну ладно… – сдался Райнер. – Только утром вы уйдете. Я думаю, Сюзи поймет. Все же вы – человек. Не кошка.

* * *

Райнер постелил Надьке в кабинете. Портрет Сюзи красовался на книжной полке. Сюзи снисходительно взирала на все происходящее своими голубыми арийскими глазами.

– Можно без пододеяльника, – предложила Надька. Она привыкла покрываться просто пледом.

– Немецкое гостеприимство, – возразил Райнер и стал натягивать простыню на резиночке.

Надька смотрела, как он натягивает – нагибается и разгибается. Райнер был слегка полноват, лицо – интернациональное. Такой тип мог встретиться и в Турции, и в России, и даже в Индии.

Все зависело от костюма и головного убора.

– Ты немец? – спросила Надька.

– Моя мама венгерка.

– А где она? В Венгрии?

– Нет. В Англии.

Вот пожалуйста. Люди мира. Где хотят, там и живут.

– А почему ты не в Англии?

– Я здесь работаю.

Значит, живут там, где работают. А русские живут там, где их дом.

Надька смотрела, как он натягивает яркий пододеяльник. Райнер ей не особенно нравился. Но у нее не было выбора. Надо зацепиться любой ценой, чтобы легализовать свою жизнь в Германии. А там будет видно. Не надо печалиться, вся жизнь впереди. Вся жизнь впереди, только хвост позади.

Среди ночи Надька легла к Райнеру. Проявила инициативу.

Райнер был смущен, однако не возражал. Выжидал. Надька поиграла на его теле, как на пианино, нажимая нужные клавиши. Получился потрясающий аккорд. Эта симфония гремела пять дней, с понедельника по пятницу. А в пятницу вечером Сюзи получила телефонный звонок от Райнера с просьбой не приезжать. У Райнера произошло перемещение интересов. «Любовь поцвела, поцвела – и скукожилась».

Сюзи порывалась приехать, поговорить. Но о чем говорить? Разве не ясно?

Трубку снимала Надька и своим красивым голосом советовала больше не звонить.

Сюзи все-таки дозвонилась к Райнеру на работу. Райнер сказал странную фразу: разбирайтесь сами. Сюзи не поняла. Сами – это кто? Она и русская? Но при чем тут русская? Ведь предательство совершил Райнер… Сон…

Надька испытывала легкое злорадство. Она победила соперницу. Это была победа живота – главная женская победа. Все остальное – ерунда. Сюзи могла быть умнее, скромнее, более воспитанной и образованной, но эти добродетели не стоили и трех копеек в сравнении с главным женским талантом…

Райнер по вечерам включал музыку и сам тоже пел. Трубил, как лось. Это рвалось наружу его мужское счастье.

Надька позвонила Ксении в Москву и сообщила, что «освежила брак». У нее теперь другой муж. Ксения слегка задохнулась от неожиданности, будто ей плеснули в лицо холодной водой. Потом быстро очухалась, как бы вытерла лицо ладонью, и пригласила молодых в гости, в Москву.

У самой Ксении в это время проистекал бурный роман с молодым кавказцем. Он не годился в мужья изначально, но любовник был восхитительный. Такого чувственного наслаждения Ксения не испытывала никогда в своей жизни. Однако этого мало. Ксения ценила в мужчине личность, а не чувственность. Конечно, хорошо, когда то и другое. Но, как правило, вместе это не бывает. Создатель фасует справедливо: или одно, или другое.

* * *

Райнер взял отпуск, и они с Надькой покатили в Москву, в свадебное путешествие.

Ксения на этот раз устроила свадьбу в грузинском ресторане и собрала всех-всех-всех, кто окружал ее в жизни. Это был парад побед: у Ксении – все как у людей и лучше, чем у других. У дочери – настоящий иностранец, а в те времена это была крупная козырная карта.

За столом собрались друзья, соседи, включая Нину и Нэлю с родителями.

Нина за это время вышла замуж за сокурсника, способного архитектора. Он был положительный и порядочный, а поэтому скучный. Интересными бывают только мерзавцы.

У Нэли жизнь не складывалась. Нэля влюбилась в женатого гения. С одной стороны – гений, с другой стороны – женатый. Никаких перспектив, кроме любви как таковой.

Во ВГИКе процветало какое-то извращенное понимание жизни. Ценились только Тарковские, голодные художники. А такие ценности, как семья, верность, материальное благополучие, – это мещанский набор. Этого надо стесняться. Поэтому Нэле светило только быть музой гения, второй в свите, поскольку первая уже была.

Получалось, что Надька лидировала. Жила с иностранцем в налаженной стране. А в России, пока наладится, сто лет пройдет. Если не двести. А кому охота ждать двести лет? И еще неизвестно, чего дождешься. В начале века Ленин сказал, что мы пойдем другим путем. А через восемьдесят лет выяснилось, что этим путем идти было не надо.

Россия – страна экспериментов. Это, конечно, интересно в глобальном смысле. Но для каждого отдельного человека – неприятно, а иногда и трагично. Надька вывернулась. А почему? Потому что не сидела сложа руки. Рисковала. А кто не рискует, тот не выигрывает.

Все ели-пили, говорили тосты, кричали «горько». Надька и Райнер поднимались и целовались прилюдно. При этом Райнер оттопыривал губы куриной гузкой. Нина и Нэля тихо переглядывались. Жених им не нравился. Стоило из-за такого ехать так далеко. Заграница хороша в смысле еды и мануфактуры. Однако любовь… Нет ничего важнее любви. Какая разница, во что ты одет и что у тебя на тарелке. А вот любовь – ее горячее дыхание, ее химия, ее электричество…

Надьке стало душно. Райнер взял ее за руку, и они вышли на улицу. Москва тех времен была темная и неприбранная, как будто трудно зажечь фонари и подмести. Но никому не было дела, как нет дела до чужого ребенка. Москва-сиротка утопала во мраке.

Райнер стоял рядом, раздувшийся от водки. Надька видела, как далек он от идеала. Но пусть постоит рядом. А там – будет видно. Кто может знать – что будет завтра? Завтра прилетит птица счастья и унесет Надьку на своих звенящих крыльях.

* * *

Птица не торопилась. Забыла про Надьку.

А время шло и приносило сюрпризы. Первый сюрприз: Надька забеременела и родила девочку. Назвала Машей. В Германии это имя звучало экстравагантно. Не то что в России, где каждая вторая – Маша.

Второй сюрприз: Райнера выгнали с работы. За пьянство.

Сначала его предупредили. Шеф подошел и сказал:

– От вас постоянно пахнет спиртным. Если это будет продолжаться, вы потеряете место.

Надька давно заметила, что Райнер начинает день со стакана виски, а к концу дня в нем бултыхается литр. При этом поведение Райнера мало менялось, он как будто оставался трезвым, но начинал гримасничать. Пробовал лицо: на месте оно или нет? Далее принимался чихать сорок раз подряд. Это была аллергия на алкоголь.

Надька прозрела. Сюзи повезло. Сюзи чудом спаслась, как пассажир, опоздавший на «Титаник». А вот Надька влипла, и надо как-то выбираться. Она поволокла Райнера в госпиталь. Ему сделали серию анализов крови, и анализы насплетничали о серьезной поломке организма. Райнер, как оказалось, запущенный алкоголик с двадцатилетним стажем.

– Почему ты скрыл? – спросила Надька.

– А ты не спрашивала, – резонно ответил Райнер.

– Ты должен был предупредить меня до начала…

– Начало было твое, а не мое. Вспомни…

Надька позвонила по телефону в город Лондон и вызвала мать Райнера. На подмогу. Она решила, что «если дружно мы навалимся вдвоем, мы тяжелые ворота разнесем».

Но так могут думать наивные дилетанты. Здоровому человеку кажется, что алкоголизм – это распущенность. Если взять себя в руки, если запретить себе строго – все войдет в нужные берега. Но это – великая иллюзия. При алкоголизме нарушается химия. Может быть, это ошибка Создателя. А может – эксперимент…

Мама Райнера по имени Ева отправилась вместе с Надькой к лечащему врачу. Тот предъявил анализы за последние полгода. Ева схватилась за голову, но не удивилась. Она знала, откуда ветер дует. Отец Райнера страдал этим же самым. Наследственное заболевание.

Единственное утешение – внучка Маша. Она оказалась как две капли воды похожа на Еву: беленькая, с голубыми глазами в половину лица. Ангел. В отличие от Надьки. Надька не понравилась Еве ни внешне, ни внутренне. И где он ее выковырял? Как будто мало нормальных немецких девушек. Надо было жениться на русской, злобной и неприятной…

Тот факт, что Райнер алкоголик, бракованный товар, Ева как-то забывала. Не брала в расчет. Он казался ей красивым и благородным. А недостатки есть у всех. Идеальных людей не бывает.

Ева уехала при своем мнении, а Надька осталась при своем. Она поняла, что надо спасаться, рвать когти. И чем скорее, тем лучше. Но как можно спасаться с ребенком на руках?

Райнер сидел против излюбленной бутылки и философствовал, красиво поводя кистью руки. Именно таким Надька увидела его впервые у Греты. Уговаривала пустить переночевать. А он еще упирался. А она уговаривала. Дура. Злоба накатывала на Надьку как волна. Захлестывала с головой.

Надька хлопала дверью и уходила. Надо было как-то разомкнуть пространство, вдохнуть свежего ветра.

* * *

В супермаркете случайно познакомилась с русским евреем по фамилии Рубинчик. Маленький драгоценный камешек. Рубинчик поселился в Германии по программе канцлера Коля. Немцы испытывали историческую вину перед евреями и старались искупить как могли. Правда, искупление касалось не тех, перед кем они были виноваты. Но все же…

Рубинчик уехал один. Семья осталась в России. Рубинчик планировал устроиться, раскрутиться, а потом уж забрать семью. Он брал на себя первые тяготы эмиграции. Однако в текущих радостях жизни себе не отказывал. Заботливый неверный муж – типично еврейский вариант.

Рубинчик с Надькой зашли в кафе при магазине. Это дешево. Рубинчик – его звали Лева – вытащил и показал фотографию жены и дочки. Жена оказалась породистая и стройная, как молодая кобыла. Даже странно, что она пошла за Рубинчика. Могла бы выбрать камень покрупнее и подороже. Дочка – копия папаши, что обидно. Но Рубинчику казалось по-другому. У него жгло глаза от красоты своей дочери. Надьке это все было неинтересно. У нее – свои проблемы.

Рубинчик захотел продлить общение. Пригласил Надьку к себе. В квартире воняло вареной капустой. Это был запах старой канализации. Но Надька быстро притерпелась, поскольку отвлеклась.

Они улеглись на широкую кровать, и Лева Рубинчик показал высочайший класс любовных игр. Это был талантливый любовник. Чувствовалось, что данная сфера его интересовала и он достиг в ней небывалых высот.

Рубинчик затейливо ласкал Надьку, при этом продолжая воспевать красоту своей жены. Одно другому не мешало, а может, даже и помогало.

Надька вернулась домой через четыре часа. Райнер отсутствовал. Дочка все эти четыре часа орала без перерыва, была красная и мокрая от пота.