Инна на прогулку не пошла, а Настю отправила. Маша и Гарик охотно взяли Блинка, поскольку Блинок составлял компанию их Дикареше. Девочкам вдвоем было веселее, больше общих интересов, чем со взрослыми. Инна осталась одна в номере. Взяла блокнот и стала набрасывать статью на тему «Легко ли быть простым советским человеком?». Если ты никому не известный простой советский человек, попробуй попасть в хорошую больницу, поступить в хороший институт, элементарно попасть в Большой театр. Если ты простой советский человек, тебе разрешается работать за гроши, жить в блочной хрущевке, девять метров на человека, умереть раньше времени и получить место на Митинском кладбище. Там хоронили ликвидаторов Чернобыльской АЭС, ряды ранних могил выстроились как на параде. Если ты простой советский человек, тебе разрешается иметь короткую жизнь и умереть за Родину. Это сколько угодно. Это называется «патриотизм».

За окном стало бело от снежной пурги.

«Как они там гуляют…» – забеспокоилась Инна.

В этот момент дверь распахнулась и нарисовался Гарик, его лисья шапка и дубленка были запорошены снегом. Он снял шапку и тряхнул ею. Инну обдало снежной пылью. Она вопросительно смотрела на Гарика.

– Они там в кафе зашли, – торопливо сообщил он. – Придут не раньше чем через полчаса.

Он стоял возле кровати и выжидающе смотрел на Инну.

– Вы что, хотите за полчаса все успеть? – спокойно спросила Инна.

В этом вопросе таилась насмешка и презрение. Гарик распознал и первое и второе.

Обозлился и вышел.

«Идиот», – подумала Инна. Попробовала вернуться к работе, но статья не двигалась, выветрились все социальные мысли.

Надо будет написать статью «Легко ли быть одинокой женщиной в тридцать три года…».

Почему этот осетр явился к ней как к проститутке, типа: давай-давай, только быстро. Может быть, в ее облике чего-то не хватает? Или наоборот – что-то есть?

Объяснение простое: возле нее нет мужчины. Одинокая женщина – как непришитый рукав. Каждый старается этот рукав примерить: может, подойдет? Но есть еще одно объяснение. Просто Гарик – бабник. Имея прекрасную жену, он шарит глазами по сторонам. А если шарить, то обязательно высмотришь что-нибудь, что плохо лежит.

«Козел, – подумала Инна. – Все они козлы». Полигамия входит в мужскую сущность. Мужчинам надо осеменить как можно больше особей, чтобы оставить след после себя. И никакого романтизма. Романтику придумали люди, а природа глубоко равнодушна.

Инна не пошла обедать. Не захотела. Настя отправилась одна, деловито пообедала и захватила для мамы бутерброд с котлеткой, а сверху соленый огурчик. Завернула в бумажную салфетку. Инна посмотрела на сверточек, на Настю и поняла, что у нее есть друг. Не просто дочка, а верный человек со взрослой благородной душой. Значит, Инна не одинока. Нет. Не одинока.

Инна свесила ноги и стала есть бутерброд. Настя смотрела на то, как мама ест, и испытывала тщеславие. Это был ее удавшийся проект.

За окном мела пурга, а в номере было тепло и защищенно. И очень вкусно. Их собственный маленький мир.

Кино показывали в основном американское. Боевики. Полное барахло. В советской кинематографии много барахла, но если сравнить наш плохой фильм и американский – сравнение будет в нашу пользу.

Вся компания сидела в кинозале, уставившись в экран. Девочкам кино нравилось. Герой дрался ногами, как руками. Это приводило их в восторг.

Гарик сидел между Машей и Инной. Инна – слева, Маша – справа.

Кино – вполне бессмысленное и предсказуемое. Было очевидно, что главный герой всех победит и освободит любимую женщину.

Гарик накрыл своей ладонью руку Инны. Сделал это как бы между прочим, как бы ничего не происходит. Просто переложил руку со своего колена на колено Инны, где покоилась ее рука. Инна вытащила руку из-под его пальцев. Сделала это тихо, чтобы не привлечь внимания Маши. Не хватало, чтобы Маша заметила.

Гарик посидел какое-то время, глядя на экран, и вернул свою руку в прежнее положение: обнял пальцами ладонь Инны. Инна оставила все как есть. Покорилась. Не драться же с ним.

Так и сидели – рука в руке. Из его ладони струились токи. Инна чувствовала, как в ней все постепенно раскрывается навстречу его мужской силе.

Большинство мужчин, которых Инна встречала на своем пути, были «не по этому делу». Гарик – редкое исключение. Этим объяснялось, что он, будучи голоштанным инженером с лицом осетра, взял в жены красавицу из богатой семьи. А она – повелась. Влюбилась, должно быть. Можно понять.

Кино кончилось. Зажегся свет. Инна подхватила Настю и постаралась поскорее смыться. Ей было неудобно перед Машей. Хотя в чем ее вина? Что она могла сделать? Громко одернуть Гарика и тем самым поставить весь зал в известность, что Гарик – бабник, а Маша – жена бабника?

Инна ушла торопясь. Было похоже, что она сбежала.

Прошло две недели.

Гарик больше не приставал и не лез напролом, был тих и слегка трагичен. Его это украшало.

Инна с Машей подолгу гуляли, привыкали друг к другу. Вели откровенные беседы. Маша поведала о том, что Гарик практически не зарабатывает, его зарплаты хватает только на его карманные расходы. Семью кормит отец Маши, и это недопустимо. Отец Маши презирает Гарика, Маша разрывается между отцом и мужем. Атмосфера унизительная. Гарик не хочет напрягаться, он хочет только играть на гитаре и сочинять свои песни одна хуже другой. Он знает, что голодать семье не дадут, а финансовые оттенки его не волнуют. Устроился сыночком.

– А ты не хочешь его поменять? – спросила Инна.

Маша долго молчала. Потом сказала:

– Мне нравится один человек, но с ним каши не сваришь.

– Женатый? – догадалась Инна.

– Вроде того. Он колеблется, как маятник Фуко.

– Давно?

– Два года.

– Это плохо. Так и будет: перпетуум-мобиле. Вечный двигатель. А потом соскочит.

Инна рассказала свою историю и с удивлением заметила, что ей нетрудно рассказывать. Как будто это чужая история. Боль притупилась. Кожа очистилась.

Поездка пошла на пользу.

Маша умела слушать. Это была светлая, прозрачная, чистая душа, и становилось странно, что даже такие красивые, совершенные люди сталкиваются с грубостью жизни.

Отдых подошел к концу.

Всей компанией вернулись в Москву. Поезд прибыл утром.

В этот же день Гарик подъехал к Инне домой и пригласил ее на базар. Это было очень кстати. Холодильник пуст, а машины у Инны нет. А без машины много ли унесешь?

Отправились на базар. Гарик умел выбирать мясо и овощи. Видимо, эта хозяйственная функция лежала на нем. Инна замечательно запаслась всем, что необходимо. Гарик дернулся заплатить. Инна не позволила. Она не хотела залезать в Машин карман. Еще чего не хватало… Гарик отнес сумки в машину. Можно было возвращаться.

Неожиданно Гарик исчез. «За цветами пошел», – предположила Инна.

Гарик вернулся с букетом астр – желтых и белых, похожих на собачьи морды. Инна любила астры больше, чем розы, потому что они долго стояли. А розы вяли на другой день. К тому же Инна обожала это ромашковое сочетание цветов: желтое с белым. Как Гарик догадался? Никак. Просто почувствовал.

Букет был большой, радостный. Он как будто улыбался, соглашаясь, что человек создан для счастья, Горький был совершенно прав.

В городе Гарик смотрелся лучше, чем на отдыхе, не такой настырный, заботливый, серьезный.

Он вручил цветы Инне. Инна приняла. Не стала отмахиваться. В конце концов, он – мужчина, а она – женщина. Жест уважения, не более того.

Они поехали обратно. Гарик молчал, слегка трагически. Хотелось спросить: что с тобой? Но зачем спрашивать? Инна и так понимала – что с ним. Она ему нравилась, и спрашивать – значит провоцировать, нарываться.

Странно, что Гарик влюбился в нее, менее молодую, менее красивую, чем жена, и вдобавок с разграбленной душой. Что он в ней нашел? Но неисповедимы пути Господни, особенно путь от сердца к сердцу.

А с другой стороны – почему странно? Инна тоже себя не на помойке нашла. Ведущая журналистка большой газеты, золотое перо, есть о чем поговорить – и не только…

Интерес Гарика оказался нужен и не нужен. Инна была ранена и нуждалась в любви, не важно чьей. Какая разница, кто прольет бальзам на раны? Но все-таки разница. Маша стала подругой и была душевно необходима, а играть двойную игру – не в ее натуре. Если бы Инна работала в разведке, как Штирлиц, обязательно бы провалилась, и очень скоро.

Отдых кончился. Начались будни, которые Инна любила больше, чем отдых. Она плохо переносила ничегонеделание.

Инна боялась встретить Владика в коридорах редакции. И все же встретила. И ничего. Земля не треснула под ногами, пол не обвалился. Владик приветливо улыбался, будто ничего не случилось. А может, и не случилось. У него. Он был женат, сексуально обеспечен и вполне себе счастлив. Каждый вечер ложился с опытной женщиной, она ему говорила: «Не напрягайся, я все сделаю сама».

Инна приостановилась. Молчала. Ждала, что скажет он. Владик произнес какие-то ничего не значащие слова типа: «Ну как ты поживаешь?»

Инна не поживала. Она зависла между нулем и минусом, кое-как цеплялась за жизнь. Но смешно ждать от него сочувствия.

В конце коридора возникла крупная бабища средних лет. Скорее всего, уборщица.

– Это твоя жена? – спросила Инна.

Владик обернулся.

– Не-ет, – прогудел он.

– Я пойду, пожалуй, – сказала Инна. – А то твоя появится, даст по шее…

Инна явно упрощала его выбор – и тем самым унижала его самого. Значит, страдает. Значит, ей не все равно. Значит, зло берет, кишки дерет. А было бы все равно – улыбнулась доброжелательно и – мимо.

Инна повернулась и ушла. У нее были дела в редакции. Но какая боль в душе, какое недоумение… Как могло случиться ТАКОЕ? Предательство всегда внезапно, как война без предупреждения.

Инна вышла на улицу.

Под ногами – каша, в душе – пустота. Безвременье. Хорошо бы вот такие пустые дни, недели, месяцы изымать из жизни и класть на сберкнижку, как деньги. Складывать пустое время. Набирались бы годы. А потом, впоследствии, когда жизнь наладится, придет счастье или просто старость, когда дорог каждый день, – вот тогда снять с книжки эти потерянные дни и проживать их со вкусом и наслаждением.

Маша тоже переживала безвременье. Она понимала, что может сесть между двумя стульями, и принималась налаживать то, что есть. А именно – Гарика. Надо было немного: заставить его зарабатывать.

Инна часто заходила к ним, ощущала потребность в общении. Дикареша вылетала навстречу и замирала. Начинался маленький театр.

– Кто это? – с удивлением спрашивала Инна, указывая на Дикарешу.

– Где? – притворно не понимала Маша.

– Да вот. Девочка какая-то… Откуда она взялась?

– Понятия не имею. Может быть, в окно влетела…

– А вы ее не обижаете? Не бьете? Даете покушать?

– Да вот… Не знаем даже, что с ней делать. А вам не надо, случайно?

– Если недорого, то я возьму…

Дикареша была счастлива от такого количества внимания. А Настя тихо ревновала и жалась к Инне.

– Мама, а про меня поговорите тоже, – просила Настя.

– А это кто? – переключалась Маша.

– На дороге нашла, – отзывалась Инна.

– Давай меняться, – предлагала Маша.

Дикареша пугалась. Она была еще маленькая и верила, что ее могут обменять на чужую девочку.

Инна чувствовала, что ей рады, особенно Гарик.

Гарик брал гитару и пел. Голос был небольшой, но мягкий. Гарик пел свои песни, неплохие. Было очевидно, что Гарик гуманитарий и инженерная работа стояла у него поперек горла. Он был не на своем месте. А какое место – его? Он этого не знал. И никто не знал.

Время от времени Инна находила ему денежную работу, но Гарик каждый раз отклонял предложение.

– В редакции нужен шофер грузовика, – сообщала Инна, – рабочий день не нормирован, зарплата как у профессора.

– Значит, я буду пахать с утра до ночи? – догадался Гарик.

– Большие деньги даром не дают.

– А жить когда? – интересовался Гарик.

– В Америке все работают с утра до ночи.

– Ну вот пусть они и работают, – разрешал Гарик и брал на гитаре аккорд.

– А твою семью будет кормить мой отец? – интересовалась Маша.

Гарик брал новый аккорд.

– А я буду краснеть за тебя…

Маша не повышала голоса. Просто объясняла Гарику недопустимое положение в их семье.

Гарик делал вид, что не слышит. Он был принц-консорт, а это значит: никаких обязательств, никаких усилий, одни удовольствия. Он знал, что семья голодать не будет. Отец Маши – молодой еще, пятидесятилетний лось. До девяноста доживет как минимум. Значит, еще сорок лет семья будет в шоколаде. А он, Гарик, как шмель станет летать над цветущим лугом жизни, садиться на один цветок, потом на другой и при этом аккомпанировать себе на гитаре.

Может быть, Гарик родился не там и не тогда. Время и место. Если бы он родился, скажем, в США, работал бы на припевках и подтанцовках у Мадонны – был бы богатым человеком и его любовницей стала бы уникальная Мадонна, а не Инна Рогожкина, одна из многих.

Маша спросила у Насти:

– Ты голодная?

– Я люблю есть, – созналась Настя.

Это было заметно по ее тугим щечкам. Инна время от времени не выдерживала и целовала эти щечки. Когда они с Блинком попадали в чужое пространство, их любовь обострялась. Любовь накрывала их как куполом, защищала.

Гарик тем временем пел песни из современного репертуара.

Какой бы застой ни стоял на дворе, искусства процветали. И песни были превосходные. Плохие песни тоже имели место быть, но они не приживались. Быстро лопались, как пузыри. А хорошие песни сразу превращались в шлягеры и звучали изо всех окон.

Инна слушала и смотрела на Гарика. Гарик пел и в этот момент становился сексуальным. Его хотелось.

Инна понимала его истинную цену. Цена была невысока: бабник и захребетник. Но он манил. Его мужская радиация наполняла комнату от пола до потолка. Хотелось открыть форточку. Было трудно дышать.

Инна предчувствовала, что когда-то ЭТО произойдет.

И ЭТО произошло.

Началось с пустяка: Гарик поцеловал ее в машине. Всего-то ничего. Но плотину прорвало.

Никогда в своей жизни Инна не испытывала такого чувственного наслаждения и даже не представляла, что ТАК бывает.

Гарик – талантливейший любовник. Буквально, Паганини со скрипкой. Гарик – Паганини, а Инна – скрипка. На ней никто и никогда ТАК не играл, и она не отзывалась ТАК.

Казалось бы, что нового в таком нехитром деле? Однако талант – это всегда новое.

Инна и Гарик подсели на секс, как на иглу.

Гарик сбегал с работы и заявлялся к Инне в первой половине дня, когда Настя была еще в школе. У них было часа два. Любовники набрасывались друг на друга, как хищники. Едва успевали добраться до дивана.

Случалось, Гарик приходил на ночь. Он что-то ловко врал Маше и оставался с Инной до утра, до тех пор пока Настя еще не проснулась.

Они никуда не торопились, пили чай с вареньем из лесных ягод. Выходили на балкон, смотрели на небо. Впереди была самая длинная ночь.

После страсти они проваливались в нежность и плыли в ней, как в невесомости. И засыпали рядом, и видели один и тот же сон, поскольку были ОДНО.

Утром он уходил. Инна провожала его до лифта. Возле лифта стояли долго, как будто он уходил на войну. Не хотелось расставаться.

Первое время Инна боялась, что не сможет встретиться с Машей, посмотреть ей в глаза. Как это возможно?

Но оказалось – возможно. Они вместе ходили в театр на интересные премьеры. Инне не было стыдно. Ее не мучили угрызения совести. Она по-прежнему любила Машу, восхищалась ею. Гарик – это одно, а Маша – совершенно другое. Чувства к Гарику и Маше были разные и не смешивались, как жидкости с разным удельным весом.

Инна не собиралась разрушать их семью, не собиралась выдирать Гарика в личное пользование.

Отношения Маши и Гарика не менялись. Они ссорились раньше и продолжали ссориться теперь. Семья переживала кризис.

Маша любила, когда Инна появлялась в их доме. Она приносила с собой радость и здравый смысл.

Однажды все вместе отправились на прогулку в Воронцовский парк. Подошли к пруду. На берегу стоял могучий дуб, с него свисала «тарзанка» – толстая веревка, к которой крепилась перекладина.

Гарик ухватился руками за перекладину, разбежался, оттолкнулся ногами от земли, и «тарзанка» понесла его вперед и вверх, как дикаря в джунглях. Ветер отдувал волосы со лба.

Дикареша испугалась и закричала:

– Папа, куда же ты?

Гарик не слышал. Улетал в неведомое.

– Нужна ты ему… – тихо заметила Маша.

Гарик обожал свою дочь, но ему действительно никто не был нужен в этом отрезке жизни. Только небо, свобода и бесконтрольность. Куда хочу, туда лечу.

Инна опубликовала в газете материал, который признали лучшим. Статья была острой, на грани дозволенности, и даже с перехлестом.

Инну пригласил главный редактор. Это был влиятельный образованный человек. «Гейне» он произносил «Хайне», поскольку знал немецкий. Название реки Рейн он произносил «Райн». Его никто не понимал: какой Хайне, какой Райн? Приходилось объяснять.

Лицо у главного было неприятным. Обмылок. Но от него в газете зависело все. И не только в газете.

Инна вошла в кабинет.

Главный ковырялся в каких-то бумагах. Поднял голову:

– Я хотел предложить вам тему: конфликт хорошего с лучшим.

– Это как? – не поняла Инна.

– Это значит: мастер цеха, например, – хороший мастер. У него конфликт с инженером, который тоже хороший инженер.

– И в чем конфликт?

– Вы сами придумаете.

– Конфликт может быть между плюсом и минусом. А между плюсом и плюсом конфликта не бывает.

Главный оторвался от своих бумаг.

– Я не говорю, что это просто, – сказал он. – Поэтому я обращаюсь к продвинутым журналистам. Подумайте.

– Давайте так. Я буду писать то, что мне хочется. И вам показывать. Вы отберете то, что вам подходит. А по заказу я не пишу.

– Очень плохо, – спокойно прокомментировал главный. – Профессионал должен уметь все, и по заказу тоже. Моцарт свой «Реквием» написал по заказу, и это гораздо лучше, чем «Турецкий марш».

Инна промолчала. Она понимала, что главный выслуживается перед властью и хочет сделать это ее руками.

Главный – умный, образованный, а живет как червь, гнется где угодно. Инна могла гнуться только в суставах.

– Я буду ждать, – сказал главный.

Инна попрощалась и вышла из кабинета. Вернулась к себе в отдел.