Инна вышла из машины. Подошла к самой воде. Вода была совершенно прозрачная. На середине в глубине стояли две метровые рыбины – неподвижно, нос к носу. Что-то ели или целовались.

Инна никогда не видела в естественных условиях таких больших рыб.

– Щелкоперка, – сказал Адам. Он все знал. Видимо, он был связан с природой и понимал в ней все, что надо понимать.

– А можно их руками поймать? – спросила Инна.

– А зачем? – удивился Адам.

Инна подумала: действительно, зачем? Отнести повару? Но ведь в санатории и так кормят.

Адам достал из багажника раскладной стульчик и надувной матрас. Матрас был яркий – синий с желтым и заграничный. Инна догадалась, что он заграничный, потому что от наших матрасов удушливо воняло резиной и этот запах не выветривался никогда.

Адам надул матрас для Инны, а сам уселся на раскладной стульчик возле самой воды. Стащил рубашку.

Инна подумала и тоже стала снимать кофту из индийской марли. Она расстегнула только две верхние пуговицы, и голова шла туго.

Адам увидел, как она барахтается своими белыми роскошными руками, и тут же отвернулся. Было нехорошо смотреть, когда она этого не видит.

Подул теплый ветер. По реке побежала сверкающая рябь, похожая на несметное количество сверкающих человечков, наплывающих фанатично и неумолимо – войско Чингисхана с поднятыми копьями.

Инна высвободила голову, сбросила джинсы, туфли. Медленно легла на матрас, как бы погружая свое тело в воздух, пропитанный солнцем, близкой водой, близостью Адама. Было спокойно, успокоенно. Колотун остался в прежней жизни, а в этой – свернуты все знамена и распущены все солдаты, кроме тех, бегущих над целующимися рыбами.

«Хорошо», – подумала Инна. И подумала, что это «хорошо» относится к «сейчас». А счастье – это «сейчас» плюс «всегда». Сиюминутность плюс стабильность. Она должна быть уверена, что так будет и завтра, и через год. До гробовой доски и после гроба.

– А где вы работаете? – спросила Инна.

Этот вопрос был продиктован не праздным любопытством. Она забивала сваи в фундамент своей стабильности.

– В патентном бюро.

– А это что?

– Я, например, занимаюсь продажей наших патентов за границу.

– Это как? – Инна впервые сталкивалась с таким родом деятельности.

– Ну… Когда мы умеем делать что-то лучше, они у нас учатся, – популярно объяснил Адам.

– А мы что-то умеем делать лучше?

– Сколько угодно. Шампанское например.

Инна приподнялась на локте, смотрела на Адама с наивным выражением.

От слов «патентное бюро» веяло иными городами, степями, неграми, чемоданами в наклейках.

– А ваша жена – тоже в патентном бюро? – спросила Инна.

Это был генеральный вопрос. Ее совершенно не интересовало участие жены в общественной жизни. Ее интересовало – женат он или нет, а спросить об этом прямо было неудобно.

– Нет, – сказал Адам. – Она инженер.

«Значит, женат», – поняла Инна, но почему-то не ощутила опустошения.

– А дети у вас есть?

– Нет.

– А почему?

– У жены в студенчестве была операция аппендицита. Неудачная. Образовались спайки. Непроходимость, – доверчиво поделился Адам.

– Но ведь это у нее непроходимость.

– Не понял. – Адам обернулся.

– Я говорю: непроходимость у нее, а детей нет у вас, – растолковала Инна.

– Да. Но что же я могу поделать? – снова не понял Адам.

«Бросить ее, жениться на мне и завести троих детей, пока еще не выстарился окончательно», – подумала Инна. Но вслух ничего не сказала. Подняла с земли кофту и положила на голову, дабы не перегреться под солнцем. Адам продолжал смотреть на нее, ожидая ответа на свой вопрос, и вдруг увидел ее всю – большую, молодую и сильную, лежащую на ярком матрасе, и подумал о том же, что и она, и тут же смутился своих мыслей.

Обедали они уже вместе. То есть все было как раньше, каждый сидел на своем месте и ел из своей тарелки. Но раньше они были врозь, а теперь – вместе. Когда подали второе, Адам снял со своей тарелки круглый парниковый помидор и перенес его в тарелку Инны – так, будто она его дочь и ей положены лучшие куски. Инна не отказалась и не сказала «спасибо». Восприняла как должное. На этом кругленьком, почти ненастоящем помидорчике как бы определилась дальнейшая расстановка сил: он все отдает, она все принимает без благодарности. И неизвестно – кому лучше? Дающему или берущему? Отдавая, человек лишается чего-то конкретного, скажем, помидора. А черпает из чаши ДОБРА.

Инна тоже черпала, было дело. Отдала все, чем была богата, – молодость, надежды. И с чем она осталась?

После обеда поехали по местным торговым точкам. Инна знала – в загородных магазинах можно купить то, чего не достанешь в Москве. В Москве у каждого продавца своя клиентура и клиентов больше, чем товаров. А здесь, в ста километрах, клиентов может не хватить, и стоящие товары попадают на прилавок.

Инна вошла в дощатый магазин, сразу же направилась в отдел «Мужская одежда» и сразу же увидела то, что было нужно: финский светло-серый костюм из шерстяной рогожки. Инна сняла с кронштейна костюм, пятидесятый размер, третий рост, и протянула Адаму.

– Идите примерьте! – распорядилась она.

Адам не знал, нужен ему костюм или нет. Но Инна вела себя таким образом, будто она знала за него лучше, чем он сам.

Адам пошел в примерочную, задернул плюшевую занавеску. Стал переодеваться, испытывая все время внутреннее недоумение. Он не привык, чтобы о нем заботились, принимали участие. Жена никогда его не одевала и не одевалась сама. Она считала – не имеет значения, во что одет человек. Имеют значение нравственные ценности. Она была человеком завышенной нравственности.

Инна отвела шторку, оглядела Адама. Пиджак сидел как влитой, а брюки были велики.

Инна принесла костюм сорок восьмого размера, высвободила с вешалки брюки и протянула Адаму.

– Наденьте эти брюки, – велела она. – А эти снимите.

– Почему? – не понял Адам.

– Велики.

– Разве?

– А вы не видите? Сюда же можно засунуть еще один зад.

– Зато не жмут, – неуверенно возразил Адам.

– Самое главное в мужской фигуре – это зад!

Она действительно была убеждена, что мужчина во все времена должен гоняться с копьем за мамонтом и у него должны торчать ребра, а зад обязан быть тощий, как у кролика, в брюках иметь полудетский овальный рисунок.

У Адама в прежних портках зад выглядел как чемодан, и любая мечта споткнется о такое зрелище.

– Тесно, – пожаловался Адам, отодвигая шторку. – Я не смогу сесть.

Инна посмотрела и не поверила своим глазам. Перед ней стоял элегантный господин шведского типа – сильный мира сего, скрывающий свою власть над людьми.

– Останьтесь так, – распорядилась Инна. Она уже не смирилась бы с обратным возвращением в дедовские штаны и неприталенную рубаху, которая пузырилась под поясом.

Она взяла вешалку, повесила на нее брюки пятидесятого размера, пиджак сорок восьмого. Отнесла на кронштейн.

– Идите платить, – сказала она.

– Наверное, надо предупредить продавщицу, – предположил Адам.

– О чем?

– О том, что мы разрознили костюм. Что он не парный…

– И как вы думаете, что она вам ответит? – поинтересовалась Инна.

– Кто?

– Продавщица. Что она вам скажет?

– Не знаю.

– А я знаю. Она скажет, чтобы вы повесили все, как было.

– И что?

– Ничего. Останетесь без костюма.

Адам промолчал.

– У вас нестандартная фигура: плечи – пятьдесят, а бедра – сорок восемь. Мы так и купили. Я не понимаю, что вас не устраивает? Вы хотите иметь широкие штаны или узкий пиджак?

– Да, но придет следующий покупатель, со стандартной фигурой, и останется без костюма. Нельзя же думать только о себе.

– А чем вы хуже следующего покупателя? Почему у него должен быть костюм, а у вас нет?

Адам был поставлен в тупик такой постановкой вопроса. Честно сказать, в самой-самой глубине души он считал себя хуже следующего покупателя. Все люди казались ему лучше, чем он сам. И еще одно обстоятельство: Адам не умел быть счастлив за чей-то счет, в том числе за счет следующего покупателя.

– Ну, я не знаю… – растерянно сказал Адам.

– А я знаю. Вы любите создавать себе трудности, – определила Инна. – Вас хлебом не корми – дай пострадать.

Она взяла Адама за руку и подвела к кассе.

– Сто шестьдесят рублей, – сказала кассирша.

Адам достал деньги, отдал кассирше. Та пересчитала их и бросила в свой ящичек, разгороженный для разных купюр. И все это время у Адама было чувство, будто он идет через контрольный пост с фальшивыми документами.

Инна отошла к продавцу и протянула старую одежду Адама:

– Заверните.

Продавец ловко запаковал, перевязал шпагатиком и вручил сверток.

Вышли на улицу.

Возле магазина был небольшой базар. Старухи в черном продавали яблоки в корзинах и астры в ведрах.

Увидев Адама и Инну, они притихли, как бы наполнились уважением. Инна посмотрела на своего спутника – со стороны, глазами старух – и тоже наполнилась уважением. А уважение – самый необходимый компонент для пирога любви.

– Потрясающе… – обрадовалась Инна, услышав в себе этот необходимый компонент.

– Да? – Адам осветился радостью и тут же забыл свои недавние сомнения относительно следующего покупателя.

«А в самом деле, – подумал он, – почему не я?» Он давно хотел иметь хороший костюм, но все время почему-то откладывал на потом. Хотя почему «потом» лучше, чем «сейчас»? Наверняка хуже. «Потом» человек бывает старше и равнодушнее ко всему. В жизни надо все получать своевременно.

– Maintenant, – проговорил Адам.

– Что? – не поняла Инна.

– Maintenant по-французски – это «сейчас».

Инна остановилась и внимательно посмотрела на Адама. Она тоже ничего не хотела ждать. Она хотела быть счастливой сегодня. Сейчас. Сию минуту.

Адам подошел к старухе и купил у нее цветы. Астры были с блохами, а с повядших стеблей капала вода.

Инна оглядела цветы, вернула их бабке, востребовала деньги обратно и купила на них яблоки у соседней старухи. Когда они отошли, Адам сказал, смущаясь замечания:

– По-моему, это неприлично.

– А продавать такие цветы прилично? – Инна посмотрела на него наивными зелеными глазами.

«И в самом деле», – усомнился Адам.

По вечерам в санатории показывали кино. Фильмы были преимущественно о любви, и преимущественно плохие. Похоже, их создатели не догадывались, зачем мир расколот на два пола – мужчин и женщин. И не помнили наверняка, как люди размножаются – может быть, отводками и черенками, как деревья.

Однако все отдыхающие шли в просмотровый зал, садились и пережидали кино от начала до конца, как пережидают беседу с занудливым собеседником. С той разницей, что от собеседника уйти неудобно, а с фильма – можно.

Инна и Адам садились рядом и смотрели до конца, не потому что их интересовала вялая лента, а чтобы посидеть вместе. Инна все время ждала, что Адам проявит какие-то знаки заинтересованности и коснется локтем локтя или мизинца мизинцем. Но Адам сидел как истукан, глядел перед собой с обалделым видом и не смел коснуться даже мизинцем. Инна догадывалась, что все так и будет продолжаться и придется брать инициативу в свои руки. Такого в ее небогатой практике не встречалось. Адам был исключением из правила. Как правило, Инна находилась в состоянии активной обороны, потому что не хотела быть случайной ни в чьей жизни. Пусть даже самой достойной.

В понедельник киномеханик был выходной. Отдыхающие уселись перед телевизором, а Инна и Адам отправились пешком в соседнюю деревню. В клуб.

В клубе кино отменили. В этот день проходил показательный процесс выездного суда. Инна выяснила: истопник пионерского лагеря «Ромашка» убил истопника санатория «Березка». Оба истопника из этой деревни, поэтому именно здесь, в клубе, решено было провести показательный суд в целях педагогических и профилактических.

Деревня состояла из одной улицы, и вся улица собралась в клуб. Народу набралось довольно много, но свободные места просматривались. Инна и Адам забрались в уголочек, приобщились к зрелищу. Скорбному театру.

За длинным столом лицом к залу сидел судья, черноволосый, с низким лбом, плотный и идейно добротный. По бокам от него – народные заседатели, женщины со сложными немодными прическами и в кримпленовых костюмах.

На первом ряду, спиной к залу, среди двух милиционеров сидел подсудимый, истопник «Ромашки».

– А милиционеры зачем? – тихо спросила Инна.

– Мало ли… – неопределенно отозвался Адам.

– Что?

– Мало ли что ему в голову взбредет.

Инна внимательно посмотрела на «Ромашку» и поняла: ему ничего в голову не взбредет. «Ромашка» был мелок, худ, как подросток, невзрачен, с каким-то стертым лицом, на котором читались явные признаки вырождения. Чувствовалось, что его род пришел к окончательному биологическому упадку, и следовало бы запретить ему дальше размножаться в интересах охраны природы. Однако выяснилось, что у обвиняемого двое детей, которые его любят. А он любит их…

Судья попросил рассказать «Ромашку», как было дело. Как это все произошло.

«Ромашка» начал рассказывать о том, что утром он подошел к «шестерке» за бутылкой и встретил там «Березку».

– Какая шестерка? – не понял судья.

«Ромашка» объяснил, что «шестерка» – это сельмаг № 6, который стоит на их улице и сокращенно называется «шестерка».

Судья кивнул головой, показывая кивком, что он понял и удовлетворен ответом.

…«Березка» подошел к «Ромашке» и положил ему на лицо ладонь с растопыренными пальцами. («Ромашка» показал, как это выглядело, положив свою ладонь на свое лицо.)

Он положил ладонь на лицо и толкнул «Ромашку» – так, что тот полетел в грязь.

По показаниям свидетелей, потерпевший «Березка» имел двухметровый почти рост и весил сто шестнадцать килограмм. Так что «Ромашка» был величиной с одну «Березкину» ногу. И наверняка от незначительного толчка летел далеко и долго.

– Дальше, – потребовал судья.

– Дальше я купил бутылку и пошел домой, – продолжал «Ромашка».

Он нервничал до озноба, однако, чувствуя внимание к себе зала, испытывал, как показалось Инне, что-то похожее на вдохновение. Он иногда криво и немножко высокомерно усмехался. И зал внимал.

– А потом днем я опять пришел к «шестерке». Сел на лавку.

– Зачем? – спросил судья.

– Что «зачем»? Сел или пришел?

– Зачем пришел? – уточнил судья.

– За бутылкой.

– Так вы же уже взяли утром, – напомнил судья.

«Ромашка» посмотрел на судью, не понимая замечания.

– Ну да, взял… – согласился он.

– Куда же вы ее дели?

– Так выпил… – удивился «Ромашка».

– С утра? – в свою очередь удивился судья.

– Ну да! – еще больше удивился «Ромашка», не понимая, чего тут можно не понять.

– Дальше, – попросил судья.

– Я, значит, сижу, а он подошел, сел рядом со мной и спихнул. Вот так. – «Ромашка» дернул бедром. – Я упал в грязь.

«Ромашка» замолчал обиженно, углубляясь в прошлое унижение.

– Ну а дальше?

– Я пошел домой. Взял нож. Высунулся в окно и позвал: «Коль…» Он пошел ко мне. Я встал за дверями. Он постучал. Я открыл и сунул в него нож. Он ухватился за живот и пошел обратно. И сел на лавку. А потом лег на лавку.

«Ромашка» замолчал.

– А потом? – спросил судья.

– А потом помер, – ответил «Ромашка», подняв брови.

Медицинская экспертиза показала, что нож попал в крупную артерию и потерпевший умер в течение десяти минут от внутреннего кровотечения.

– Вы хотели его убить или это получилось случайно? – спросил судья.

– Конечно, хотел. – «Ромашка» нервно дернул лицом.

– Может быть, вы хотели его только напугать? – мягко, но настойчиво спросила женщина-заседатель, как бы наводя «Ромашку» на нужный ответ.

Если бы «Ромашка» публично раскаялся и сказал, что не хотел убийства, что все получилось случайно, он судился бы по другой статье и получил другие сроки.

– Нет! – отрезал «Ромашка». – Я б его все равно убил!

– Почему? – спросил судья.

– Он меня третировал.

Чувствовалось, что слово «третировал» «Ромашка» приготовил заранее.