Работенки и без выводов Игоря Самуиловича было навалом. Следствие только начиналось, но никакого оптимизма по его поводу Брагин не испытывал. Что-то подсказывало ему, что дело будет долгим и муторным. И что убитая девушка вовсе не так проста, как ее куртка и кроссовки. Скрипичный след, белье за бешеные тысячи, духи на запястье, где совсем недавно болтались наручники, – это, конечно, аргумент. И не самый последний, особенно – наручники. Но и место преступления выглядит странным. Как минимум – странным. Автобусный салон и бесконечный круговорот людей в этом аквариуме на колесах… Для такой интимной вещи, как убийство, ничего хуже и придумать невозможно. Неудобнее и глупее. Если народу много – велика вероятность, что все твои манипуляции с ножом не ускользнут от чьего-то внимательного взгляда. Если народ схлынул и появилось свободное пространство, – тоже не гут. Манипуляции будут видны по определению, так что даже внимательный взгляд не понадобится.

Все то же самое можно было проделать в другом месте. В другое время. Подошли бы ночная подворотня и утренний парк – еще без спортсменов, но уже с собачниками; квартира, лифт, черная лестница, даже кинотеатр. Вопрос лишь в том, посещала ли жертва кинотеатры и какой покупала попкорн, сладкий или соленый? Посещала ли она утренние парки? И почему ее убийство стало делом, не терпящим отлагательств? Таким срочным и архиважным, что убийце пришлось идти на риск, возможно – импровизировать на ходу. Все силы были брошены на то, чтобы девушка не смогла выйти из автобуса живой.

Почему?

Допустим, она опасалась за свою жизнь и старалась не покидать людные места. Связано ли это со следами от наручников? Если кто-то удерживал ее насильно, и ей удалось вырваться, почему она не заявила в полицию? Почему поехала через весь город на автобусе, когда в любой момент можно было вызвать такси? Она не выглядела взволнованной или встревоженной, так утверждает контролер-кондуктор Маврокордато. Но это – всего лишь ее представления о девушке. У водителя Тариэла Кобахидзе – совсем другие представления. Хотя эм-ммм… Сандру он видел лишь мельком – когда та входила в переднюю дверь. После того как Маврокордато была обстоятельно допрошена, настал черед Кобахидзе. Он мало что мог добавить – в силу неважного владения ситуацией и русским языком.

– Не помните, как она вошла? – спросил у водителя Брагин.

– Помню, как она упала, дорогой мой. Прямо перед дверями. До этого видел ее на остановке. Перед остановкой – светофор. Был красный. Автобус стоял, и она стояла.

– На остановке?

– Да.

– Она была одна?

– Почему одна? Другие тоже стояли.

– Я имею в виду, была она одна или со спутниками?

– А-а-а. Так и говорите. Совсем без спутников она была. Говорила по телефону. Пока горел красный. На зеленый я поехал.

Брагин на секунду представил себя на месте Тариэла Кобахидзе, в теплой, отгороженной от всего мира кабине, возвышающейся над землей метра на два. Отличный обзор, масса информации – она вливается со всех сторон через лобовое стекло. В основном – необязательная и совершенно ненужная, если это не касается знаков, дорожной разметки и участников движения. Теперь – остановки, они не заканчиваются на протяжении всего рабочего дня. Люди, на них стоящие, не заканчиваются тоже; сотни людей, тысячи. Мог бы Брагин запомнить хоть кого-нибудь из них? Вряд ли, если бы не случилось чего-нибудь выдающегося. Но разговор по телефону – вполне рядовое событие. Инцидент у дверей имеет чуть больше шансов задержаться в памяти, вот только случился он позже телефонной беседы. Что-то привлекло Тариэла Кобахидзе до этого.

– Почему вы запомнили девушку?

– Э?

Похоже, до Тариэла не сразу дошла суть вопроса. А когда дошла – он и сам удивился. Не вопросу – себе самому, витязю в тигровой шкуре, вынужденному крутить баранку в стылом северном мегаполисе. И цепляться глазами за любой предмет, способный вырвать его из ледникового периода.

– Патара ангелозо, – произнес он наконец.

– Простите…

– Маленький ангел. Я так подумал.

– О девушке?

– Да. Подумал недолго. Пока горел красный.

Безыскусные и какие-то куцые, рубленые предложения вдруг стали раздражать Брагина. Тем более что все последующее он мог пересказать и сам: оранжевая шапка, зенитовский шарф, Сандра падает, поднимается, покупает билет, красный рюкзак.

– Подумал еще о Соне.

Новое откровение.

– А кто такая Соня? – осторожно спросил Брагин.

– Правильно – Сона.

– Это ваша девушка? Жена?

– Кошка.

Лицо Тариэла Кобахидзе сморщилось, как если бы он испытал приступ острой боли. Пришлось даже закусить губу, чтобы ничем ее не выдать.

– Кошка-то здесь при чем?

– Все время с ней разговаривал. Пока разговаривал – она… Не знаю, как сказать, дорогой мой. Она была живая. Но и на работу надо. Когда уходил – знал, что умрет.

Тариэл махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Двумя минутами позже Брагин узнал недостающие подробности от посвященной в кошачью трагедию Маврокордато.

– Котенком ее подобрал, – закатив глаза, шепотом сообщила кондукторша. – Сону эту. Носился, как с писаной торбой. Ну, его тоже понять можно. Семья в Грузии осталась, а он один здесь жилы тянет. Деньги ведь с неба не падают. Но и отдыхать когда-то надо. Другие любовниц себе заводят, от холода и от скуки, а Тариэл – нет. Честный мужик, хороший. Эта кошка у него вместо семьи была. А потом то ли из окна выпала, то ли собаки подрали… То ли все вместе. В общем, помучилась неделю и померла.

Чуткая к чужому горю Маврокордато даже хотела подарить Тариэлу котенка. Но водитель отказался, так потрясла его смерть несчастной Соны.

– Вы уж не тревожьте его, гражданин следователь.

– Постараюсь.

Тревожить Тариэла Кобахидзе действительно не имело смысла: он уже рассказал, что знал, и вряд ли расскажет больше. А историю с кошкой Брагин тотчас же постарался забыть, как старался забыть все остальные, не относящиеся к делу истории. Их за свою – почти двадцатилетнюю – практику следователь выслушал немало: побочный эффект «МБ», метода Брагина, подразумевающий неформальное общение со свидетелями. Погружаясь в это общение, Брагин выступал в самых разных ипостасях – в зависимости от обстоятельств и правды момента. Психотерапевт, репортер, помощник народного депутата, телепроповедник, сосед по купе в поездах дальнего следования. Судмедэксперт Игорь Самуилович Пасхавер, не раз наблюдавший брагинскую цыганочку с выходом под протокол, шутил:

– Так ты скоро исповедовать начнешь. И причащать.

– И буддизм приму, если понадобится. – Брагин всегда готов был поддержать шутку.

– А обрезание – слабо?..

Как бы то ни было, необязательная кошка улетела в архив, а вот телефонный разговор остался. Убитая с кем-то разговаривала на остановке, хотя телефон так и не был найден. Совершенно очевидно, что он разделил участь красного рюкзака, куда девушка впихнула всю свою жизнь. Или почти всю: в карманах ее одежды был найден лишь один заслуживающий внимания предмет – связка ключей с зеленой магнитной «таблеткой», которая обычно отпирает подъездную дверь.

То, что можно сбросить со счетов:

наполовину выпотрошенная упаковка жевательной резинки;

отдельно взятая жвачка, уже основательно разжеванная и завернутая в кусок бумаги с каким-то текстом (судя по шрифту и тексту, обрывок при жизни был книжной страницей);

флайер из «Кофе-Хауса»;

рекламная листовка Филармонии с перечнем выступлений на декабрь;

купон олдскульного барбершопа «Серпико» («предъявителю купона 10 % скидка на первое посещение»);

одна кожаная перчатка с обрезанными пальцами. Вторая так и не нашлась.

«Сбросить со счетов» – так рассудил опер-несмышленыш Паша Однолет, выразившийся даже беспощаднее: уронить в пропасть. Пусть летят самолетиками все эти флайеры, отягощенные жвачкой тексты и рекламный хламидиоз. А он, Паша, сосредоточится на ключах. И лишь когда будет отработана эта – во всех отношениях выдающаяся – вещь, можно будет перейти к чему-то менее существенному:

перчатке,

филармоническому репертуарному плану на декабрь.

– А чем тебе жвачка не нравится?

– Которая в пачке? – уточнил Однолет у следователя.

– Использованная.

– Из гигиенических соображений не нравится. Абсолютно бесполезный предмет.

– Не скажи.

– Ну, биологического материала у нас и так навалом. – Паша даже понизил голос, пытаясь осознать собственную профессиональную значимость. Вот он я, заправский криминалист, –  было написано у него на лице.

– Странно, что жвачка оказалась завернутой в книжную страницу.

– Ну, не совсем страницу. Всего-то клочок.

– Вот ты, – Брагин, прищурившись, взглянул на Пашу, – часто с собой книжные клочки носишь?

– Нет. Но мало ли откуда он взялся. Может, вообще его кто-то за обшивку сиденья засунул, а… девушка воспользовалась.

– Проще было в купленный билет завернуть, нет?

– Билет сохраняется до конца поездки, – наставительно произнес Паша.

Точно. А Брагин и забыл.

– Во флайер?

– Бумага не совсем подходит. Жесткая, глянцевая.

– Может, ты и прав. А олдскульный барбершоп? – с трудом пряча улыбку, поинтересовался Брагин. – Тоже в пропасть метнем?

Паша на секунду задумался, наморщил обычно безмятежный лоб и пожевал губами – щедро размазанными по нижней части лица, мягкими и какими-то совсем уж детскими. Серьезно относиться к оперу с такими губами нельзя, – решил однажды Паша. И попытался замаскировать природный, как ему казалось, изъян. Отсюда – идиотские усы и не менее идиотская борода, растущая клочками. Вообще Паша Однолет напоминал Брагину не существующий в природе гибрид дельфина, обезьяны и щенка крупной породы – то ли кавказца, то ли алабая. В нем удивительным образом сочетались гибкость и неуклюжесть, заносчивость и застенчивость, а также уникальная способность выкопать на какой-нибудь интеллектуальной помойке сомнительный авторитет и слепо им восхищаться.

Календарную декаду, плюс-минус пара недель.

А вот Славой Жижек^[1] как-то сказал…

А вот Фрэнсис Фукуяма^[2] заметил однажды…

А вот Фредерик Бегбедер^[3] написал в своем Фейсбуке…

Дольше всего в гуру у Паши продержался Гомер Симпсон, мультперсонаж.

– …Давайте рассуждать, Сергей Валентинович. Девушке не нужен никакой барбершоп, потому что она – девушка. Ей просто сунули рекламный листок… Мне самому суют постоянно, особенно – у метро, еле успеваю отбиваться.

– Значит, ей просто сунули, а она просто взяла. И даже не озаботилась тем, чтобы выбросить его. Зачем-то сохранила.

– Сунула в карман и забыла. Такое часто бывает.

– В карман, на ходу, так? – уточнил Брагин.

– Ну да. – Паша все еще не чувствовал подвоха.

– Ты помнишь, где лежал этот листок? Во внутреннем кармане куртки. То есть куртку нужно было расстегнуть, чтобы спрятать бумажку. А перед этим аккуратно сложить ее вдвое. Случайностью это не назовешь.

– Допустим…

– Нечего допускать. Так все и было, если исходить из логики.

– Допустим. – Паша принялся пощипывать куцую бороденку – жест, который почему-то раздражал Брагина. – Допустим, вы правы, и она взяла его. Не для себя, а для… Вдруг она с каким-нибудь парнем… жила.

Однолет неожиданно нахмурился и покраснел, не в состоянии развить свою мысль. Странная реакция, какое дело половозрелому здоровому парню до гипотетической чужой постели? Но Однолет выглядел так, как будто его оскорбляла сама мысль о ней. «Тоже мне, институтка, облако в штанах», – подумал Брагин и снова почувствовал приступ раздражения. Дело не в Паше. Вернее, в Паше, который пытается рассуждать о неприятном и малопонятном деле. А рассуждать по этому поводу должен совсем другой человек – капитан Вяткин, непосредственный начальник Однолета. Забубенный опер, с которым следователь Сергей Валентинович Брагин раскрыл не одно преступление и который понимал его с полуслова. В такой связке и Паше нашлось бы достойное место – второго альта или третьей скрипки. Но Вяткин укатил в отпуск в Геленджик – первый за несколько лет плановый отпуск. Вот им с Однолетом и приходится отдуваться: одним за целый оркестр, включая литавры, цимбалы и треугольник. Правда, начальство обещало подкинуть людей, но ждать придется еще какое-то время.

Дело-то – нерезонансное.

Во всяком случае, пока. Крошечная змеиная головка убийства едва возвышалась над озерной гладью, а что уж там скрывает гладь – огромную лох-несскую тушу преступления века или слабосильный хвост бытовухи, – одному богу известно. Будем посмотреть, –  как обычно выражается старый оперативный фокстерьер Вяткин.

– Для парня… В общем, – совсем сник Паша.

– Взяла листовку для своего парня?

– Типа.

– И что это нам дает?

Паша засопел, а румянец, до того занимавший все свободное пространство на его лице, схлопнулся до двух точек. Уже не просто красного, а какого-то свекольного цвета.

– Что за парень – мы не знаем, – продолжил Брагин. – Был он или нет – неизвестно. В любом случае листовку он не получил, в связи с известными обстоятельствами. Следовательно, и в этой парикмахерской богадельне не был. Выходит, бесполезная бумажка?

– Ну… Я с самого начала говорил…

– А я тебе скажу, что иногда полезно компоновать вещдоки. На листовке указан адрес заведения. Улица Коллонатай, пять. Все верно?

– Да.

– Как раз в этом месте улица Коллонтай пересекает Нерчинскую. Ту самую, где жертва села в автобус. А теперь ответь, имеет ли смысл оставлять у себя рекламу неизвестного тебе салона, если ты живешь не в этом районе?

– Намекаете, что тот, кто обитает на Петроградке, не попрется в другой конец города, чтобы постричься? – осенило наконец Пашу Однолета.

– Не намекаю, а говорю открытым текстом. На Петроградке своего добра навалом, включая чертовы салоны. И классом повыше, заметь.

Логика Брагина была безупречна, но именно эта безупречность вызвала в Паше желание сопротивляться. Откусить побольше от непререкаемого авторитета следователя, и чтобы укус вышел по-москитному болезненным. Опер снова сморщил свой крутой дельфиний лоб и выпалил:

– Да может быть все что угодно! Может, эту бумажку девушке не на улице сунули, а на какой-нибудь вечеринке. Типа – приходи к нам, только открылись, раскручиваемся. Может, они знакомы лично и вообще друзья – девушка и те, кто в этом «Серпико» работает.

– Друзья или знакомые обычно оставляют визитки, нет? Или договариваются по телефону. Рекламный спам – не тот вариант. А вот личное знакомство – тот самый. Лучший из всех возможных. Только что-то мне подсказывает, что такое счастье нам не обломится.

Отпахав на неблагодарной криминальной ниве не один год, Брагин знал, о чем говорит.

– А можем мы в качестве варианта рассмотреть, что… гипотетический парень сам стрижет бороды в «Серпико»? – выпалил Однолет и даже коротко рассмеялся от удовольствия: уел-таки следака!

– Вот ты и выяснишь.

– А вы когда про связку вещдоков говорили, имели в виду еще и ключи?

– Теоретически, – осторожно подтвердил Брагин.

– А можно еще в практическую плоскость переложить.

– Ну-ка.

– На ключах есть магнитная «таблетка», которой подъезды обычно отпирают. Имеет смысл походить по окрестным домам, поприкладывать. Вдруг какая-нибудь дверь отзовется?

– А если не отзовется?

– Вы же сами только что сказали, Сергей Валентинович… Есть немаленькая вероятность, что Сандр… девушка жила в том районе. Если обнаружить ее квартиру, многое может проясниться.

– Проникновение в жилище без решения суда? Без санкции прокурора?

– А мы быстренько, – раздул ноздри Паша. – Никто и не заметит.

Брагин неожиданно вспомнил, что подобным наивным волюнтаризмом отличался во времена оны и капитан Вяткин. Вернее, тогда еще не капитан, а сейчас мог бы быть уже майором, если не полковником. Но Вяткин вечно и совсем неконструктивно дерзил вышестоящему начальству; ненавидел все, что не касалось работы «в полях», включая обязательные бумажные формы отчетности (долбаную писанину, как он выражался). За вольное обращение с вещдоками и уликами ему не раз влепляли выговоры и представления о неполном служебном соответствии. И все же лучшего сыскаря и придумать было невозможно. И этот сыскарь совсем недавно высказался о Паше Однолете – годный паренек. Брагин вспомнил про «годного паренька», и его раздражение прошло. Он даже взглянул на щенка алабая с симпатией:

– Не дело, конечно. Но попробовать можно. Не в ущерб основным мероприятиям. Тебе еще камеры видеонаблюдения отсматривать.

– Так я в свободное от работы время.

– Разве что – в свободное. Заодно и олдскульный барбершоп навестишь. Не мешало бы бороду поправить.