***

– Цвет солнца, – Филипп показал жене малярный валик. – В детстве я мечтал о собственной площадке!

– В твоём детстве почти ничего не было, – ответила Надя, продолжая покачивать коляску.

– Тогда мы ходили на общественные, а у них будет своя. Это удобно!

– И безопасно, – кивнула Надя.

– И безопасно, – он потрогал карман куртки и оглянулся на дом. – Только посмотри, какой он!

Двухэтажная серая коробка возвышалась над ними, бросая большую тень.

– Мама безумно рада, что мы успели, – улыбнулась Надя. – Говорит, участки под дома так быстро разобрали, и уже ничего не осталось.

– А на океане?

Надя удивлённо посмотрела на мужа.

– Им не осилить эту покупку. Бешеные деньги!

– Это да, – Филипп задумался. – Я бы для Лизы…

Надя посмотрела на мирно спящую девочку, укрытую разноцветным пледом.

– Ей всего три.

– До четырнадцати ещё много времени. Может быть успеем?

– Что успеем, Филипп?! Это бешенные деньги! Как ты собираешься их заработать?

– Ради неё, – он повёл плечом. – Ради её безопасности.

Надя расстроено покачала головой.

– Думаю, она справится!

– Надя…

– Она справится, говорю тебе. Она сильная.

***

Диван скрипнул. Женщина отвела взгляд от окна, отгоняя грустные воспоминания. Филипп стоял рядом с ней и тоже смотрел во двор, крепко держа початую бутылку за горлышко.

– Надя, – взгляд его бледных глаз был как всегда прямолинеен, – я же сказал, что смазывал качели недавно. Не нужно делать это каждый день, особенно в такую погоду. Это глупо.

– А разве не глупо всё это? – она ткнула пальцем в прохладное стекло. – Для кого мы всё это бережём? Для чего нам это напоминание?!

Филипп удивлённо посмотрел на жену, громко хмыкнул и ткнул бутылку ей в бок.

– Выпьешь?

– Ладно, Филипп, я поняла, – раздражённо мотнула головой Надя. – Я просто, знаешь, вспомнила нас молодыми. Лиза была маленькой, и мы красили этот городок в ярко…

– … и тогда-то, – мужчина театрально поднял указательный палец к потолку и задрал голову, – тогда-то я был совсем другим!

– Мы, – поправила мужа Надя и отошла от окна. – Всё было другим.

– Прошу, – его ноги в старых клетчатых тапках шаркнули по полу, и он медленно опустился на диван. – Просто закрой шторы и не выглядывай во двор, а на днях я вызову рабочих, и они уберут этот городок, если он так на тебя влияет.

– И таким способом ты решаешь все проблемы.

Надя наклонилась к его ногам, и Филипп напрягся, подтянул колени к груди. Женщина собрала пустые бутылки и посмотрела на мужа снизу вверх.

– Думаешь, если будешь пить, то забудешь, что ты всё это начал?

В её глазах вспыхнула яркая, звонкая обида.

– Ты что, никогда мне это не простишь? – пробурчал мужчина.

– Главное, чтобы ты себе это простил.

Её взгляд скользнул по рабочему столу в углу кабинета. Филипп выпрямил ноги.

– Мне неудобно, Надя, прошу, встань, – он потянул её за руку.

Его прикосновения отзывались в теле яростным желанием причинить ему боль.

– Ты много выпил…

– Я в отличной памяти, – он посмотрел на кипу бумаг на столе. – Завтра выходной, и я в кои-то веки имею право выпить без твоих упрёков. Конечно, руки тянулись ознакомиться с завтрашним делом, но я себя остановил. Я устал.

– Ты что… – её голос дрогнул, – не ознакомился с делом?..

– Надя, прошу… – мужчина с тяжёлым вздохом облокотился на подушки, – не трогай меня. Я и в руки не брал этих бумаг. Они лежат там с утра. Не наше дело и не наше слушание. В конце концов!

– Просто это дело с окраины страны…

– Надя, – он строго отчеканил каждое слово, – пожалуйста.

И тогда она сделала то, что умела лучше всего, то, чему её научили все предыдущие поколения женщин, – замолчала. Ей хотелось сорваться, но она себе не позволила. Снова. По крайней мере никто не запрещал ей причинять боль тем, кого не знаешь, как любить.

Филипп раздражённо закатил глаза.

– У меня давно не было выходных. Вечно то заседания, то бумаги, то проверки! – он поднялся с дивана и подошёл к окну. – Почему я не имею права…

Дверь захлопнулась.

Филипп не любил, когда она так делала: вся сжималась, прятала глаза и уходила. Он не любил, когда она молчала и делала вид, что его не существует. Ему хотелось броситься следом, заговорить первым, рассмешить её, напомнить, что любовь должна быть сильнее, выше, милосерднее. Но сил на это не было. Тем более он правда был виноват, а она продолжала быть рядом. Это много для него значило.

Мужчина пошире открыл окно и сделал глубокий вдох. Небо было пасмурным, но одна яркая звезда подсвечивала контур облаков, делая их объёмными. Пахло сырой землёй и листьями. Головная боль начала понемногу отступать, и он окинул взглядом качели, которые так не нравились его старшей дочери. Он пытался усадить её в них сотни раз, но она стояла на своём.

Лиза родилась серьёзной, и ещё младенцем смотрела на родителей рассудительным, внимательным взглядом. Филипп сразу разглядел в ней это: открытость чувствам, беззащитность, уязвимость. Она казалась равнодушной, но он видел, как внутри эта девочка переживает всё в тысячу раз сильнее. Он пытался её остановить, переделать, запретить чувствовать то, что не положено, но, как и с качелями, дочь не хотела ему уступать.

Филипп закрыл глаза и постарался отогнать воспоминания.

– Нужно выключить свет и уснуть, – он подошёл к столу и потянулся к лампе.

Тень упала на толстую папку с завтрашним делом. Филипп так и не понял, зачем им привезли эти документы, но по профессиональной привычке потянулся к документам.

Чёрная обложка указывала на то, что преступник прибудет издалека. Насколько Филиппу было известно, только недавно до окраины страны добралась автоматизация контроля за эмоциями, и теперь людей оттуда доставляли в Суд всё чаще и чаще. Понадобилось больше пяти лет, чтобы детекторы чувств прошли контроль и стали поставляться в другие точки страны.

Он дотронулся до папки.

– У меня выходной, в конце концов! – он раздражённо отдёрнул руку и ударил по выключателю лампы.

В кабинете стало темно.

Надя была права: он так и не простил себе веру в то, что контролировать эмоции – это путь к безопасному и деятельному существованию. Всё оказалось гораздо сложнее. Филипп устал получать эти папки с делами как доказательства того, что он участвовал в создании мира, где людям нельзя делиться своими чувствами. Он верил, что это поможет, пока не стал отцом.

Его неправильно поняли, а потом он уже не смог ничего остановить.

Лиза

Шум океана заглушал голоса.

– Лиза, мне нужно ехать…

– Иду, – девушка поднялась с песка и отряхнула пальто.

До большого дома было несколько метров, и можно было разглядеть идеально обставленные просторные комнаты. Раньше, когда люди ещё не прятались за плотными шторами, Лиза любила заглядывать в окна, замечать свет, движение, жизнь. Это ей помогало, держало на плаву.

Девушка в чёрной кожаной куртке остановилась на пороге дома.

– Прости, что так получилось. Позвонил отец…

– Что-то в больнице? – Лиза заинтересованно приподняла брови.

– Я не уверена, что могу тебе это говорить.

Кристина посмотрела на устройство с мигающей красной лампочкой, которое лежало на тумбочке.

– Эта штука…

– Да, не стоит, – кивнула Лиза. – Тебе ещё ехать в город, там контроль.

Кристина поёжилась от холода и виновато улыбнулась.

– Алан оставляет эти устройства, чтобы следить за уровнем моих эмоций. Я, – Лиза неловко пожала плечами, – ещё не до конца оправилась.

– Прошло пять лет, – прошептала Кристина.

– Не будем об этом, – кротко улыбнулась девушка. – Иди.

– Ты справишься?

– Иди, Крис.

Девушка медленно спустилась по лестнице. Ступеньки были скользкими, и она крепко держалась за перила. Ступив на песок, Кристина ещё раз взглянула на хозяйку дома.

– Завтра я приеду!

– Всё хорошо, Крис, иди!

Лиза посмотрела на океан. Трудно было различить, где заканчивается вода и начинается небо. Два тёмных полотна, словно отражения друг друга, встречались на горизонте, где мерно мигал маяк. Девушка закрыла дверь и ввела код сигнализации на планшете. Хоть этот дом был единственным в радиусе десятков километров, его охрана подразумевала обратное.

По сигналу на окнах опустились жалюзи. В доме стало тихо, и Лиза зашла в гостиную, включила телевизор. Яркая говорливая женщина рассказывала о комбайне для замешивания теста. Всё, что угодно, лишь бы не оставаться в тишине.

Она забралась на диван и посмотрела на часы. Кристина ушла 5 минут назад, в доме стало слишком тихо. В груди снова возник тяжёлый ком и стал давить на сердце, которое часто-часто колотилось в груди.

Прибор в коридоре издал тихий сигнал.

– Пожалуйста… – Лиза быстро подошла к окну и открыла жалюзи.

Прибор замолчал. Сердце сбросило обороты. Девушка опустилась на пол и прислонилась затылком к прохладному стеклу. Лиза всегда мечтала жить у океана.

Это отец подарил ей эту мечту. Он знал, что делает. Однажды это спасло её.

Лиза посмотрела в окно.

– Спасибо, – тёмные волны разбивались о берег белой пеной. Она видела их, они – её.

Всё в этом доме было сделано во благо безопасности: охранная сигнализация, отсутствие новостных каналов, расположение вдали от автомагистрали и соседей. Вот уже пятый год Лиза жила здесь. После того, как брат ушёл из дома, город стал местом боли, которая перестала помещаться внутри.

Лиза всегда была чувствительной, «нежной», как говорил отец. Она оказалась не готова к потере близкого человека – мальчика, который появился в их семье и стал воплощением свободы. Леон сбежал, Лиза не выдержала: бросилась в город, искала, с кем поделиться болью, пока за ней не приехал Алан, сашин друг, и не увёз её в этот дом.

Вот уже пять лет Лиза жила у океана. И теперь её мечтой было знать о жизни только всё самое хорошее, светлое, тихое, безупречное. Чтобы снова не сорваться. Чтобы остаться хотя бы так. Только ради чего?

«Мечта – это то, что тебе необходимо, – говорил Филипп, присаживаясь на кровать дочери перед сном. – А, значит, должна сбыться».

Он смотрел на дочь прямо и старался скрыть свой страх за неё, но девочка всё чувствовала. Видела это в его глазах, в вечно поджатых губах, искусанных пальцах рук. Она до сих пор не понимала, как он справился с родительством и зачем вообще пошёл на это. Матери было легче: Надя внушила себе, что дети справятся, если она окружит их достаточной любовью. Именно она передала дочери то знание, которому учили её все предыдущие поколения женщин, – нужно молчать о своих чувствах, не выносить сор из избы, никому не доверять и ждать боль. Никто не знает, будешь ли ты к ней готова, но она обязательно придёт.

Каждое утро Лиза открывала глаза в своей сбывшейся мечте и начинала заново привыкать к жизни. К жизни, где то, что она чувствует, давно списано как преступление. К жизни, к которой она оказалась не готова, как бы ни старались родители. Всё менялось слишком стремительно.

– Город – это скопление самых разных человеческих эмоций, это накал страстей. Здесь нельзя никому доверять, – сказал ей Алан по дороге сюда.– Никто не знает, что за эмоции подарит тебе другой человек. Насколько будет опасно то, что он чувствует и чем поделится с тобой.

– Но человеку нужен человек. Мы нужны друг другу.

За окнами автомобиля мелькали песчаные дюны, шумели волны. Лиза открыла окно.

– Можно разговаривать только с теми, кого мы любим и кто любит нас, – кивнул Алан. – Любовь ещё способна справиться.

Лиза стала серьёзной.

– Он умел любить лучше всех.

– О ком ты?

Устройство, которое лежало на панели автомобиля, издало сигнал.

– Хотя нет, постой, не говори мне.

Машина свернула на песчаную обочину и остановилась.