Здесь пахнет иначе. Нет того сладковато-тошнотворного запаха и нет дыма. Вполне сгодится, если бы не знать, что я нахожусь в отделение полиции. На меня посматривают недобро проходящие мимо люди. Все они одеты в форму, что пугает с одной стороны, но с другой я наконец-то могу выдохнуть. Вечеринка закончилась внезапно, большинство успели сбежать, а тех, кого поймали – либо уже допросили, либо ждут очень серьезные разговоры. Оказалось, что среди парней и девчонок были несовершеннолетие и им грозят проблемы. Хотя у меня их будет намного больше, ведь квартира-то моя.
Я выдыхаю и кладу руки на колени. Моя голова повисает, волосы, которые я еще днем так усердно накручивала, стараясь навести красоту, ведь в моих мыслях вечеринка должна была выглядеть совершенно иначе, падают на плечи и рассыпаются уродливыми кудряшками. От волос дурно пахнет, и я резко поднимаю руки, чтобы откинуть их назад и скрутить в узел. С руки снимаю резинку-пружинку, которую так ненавидит Лекси. Кажется, теперь я ненавижу Лекси в ответ. Собираю волосы. Вони нет, остается лишь запах помещения, в котором я сижу.
Вновь осторожно кручу головой и жду, когда же ко мне подойдет хоть кто-нибудь. Никто не спешит наказывать или отчитывать. То ли забыли обо мне, то ли ждут чего-то. Хотя нет. Ждут кое-кого.
Полицейские, прибывшие на вызов от соседей, сразу же узнали кто я. Впрочем, я не старалась сохранить инкогнито. Тогда-то и брякнула, что мне нужен адвокат. Они сначала удивились, а потом заржали как кони, будто не на вызов приехали, а попали на показ кинокомедии. Хотя со стороны именно так и выглядело, и это я пересмотрела фильмов. Я смутилась, но продолжила гнуть свою линию и они согласились. И, видимо, ждут моего адвоката. И не только адвоката…
Я кручусь на месте, то складывая руки перед собой, то порываясь встать и выглянуть из комнаты. Здесь стоит стол, два стула, закрытый на замок шкаф. Нет, шкаф я не проверяла, но разве его оставят открытым с маленькой преступницей наедине?
Преступница.
Мне не нравится, как звучит это слово, но чувствую себя именно так. Хочется отлупить себя по заду ремнем, наказать за дурость и поспешные решения. Как жаль, что меня никогда не лупили. Хотя бы знала, каково это.
Прикусив губу, начинаю раскачиваться на стуле. Слышу посторонний звук. Замираю.
Стук раздается резкий и чертовски пугающий. Кто-то с хлопком открыл дверь за моей спиной.
Понимаю, что это не полицейские. Потому что они входили пусть и громко, но двери своего отделения берегли.
Это ОН.
Не знаю, интуиция ли кричит во мне и бьется в припадке, но знаю точно – он узнал и приехал открутить мою дурную голову.
Я не оборачиваюсь. Не хочу видеть в его глазах презрение, ненависть, раздражение. Обычно он смотрит на меня именно так. Еще никогда я не видела в глазах своего опекуна хоть что-то светлое, а про привязанность вообще молчу. Наверное, будь его воля, он бы утопил меня в море, пристегнув к грузу. Чтобы наверняка.
Слышу шаги. Медленные, но громкие. Вокруг тишина, будто все звуки мира отключили и оставили только его. Его шаги.
Мое сердце бешено бьется в груди, проламывая ребра и разрывая легкие. Больно. Невыносимо больно ждать.
Он огибает стул, на котором я сижу, и встает передо мной. Я вижу его ботинки – они чистые и блестят. Слепят блеском.
– Поднимайся.
Я ненавижу его голос, потому что он пугает до седых корней, хотя мне до них далеко. Но рядом с ним… Я его боюсь, но упрямо смотрю на отполированные ботинки. Не знаю, реален ли блеск или мое воображение дорисовывает, но глаза начинает нещадно щипать.
– Поднимайся.
Он повторяет.
Я сжимаюсь. Меня начинает трясти.
– Вставай.
Он никогда не называет меня по имени, поэтому и я зареклась не называть его. Просто опекун. Просто он.
– Я жду.
Он любит командовать. Я ненавижу быть его дрессированной собачкой. Но все же поддаюсь вперед. В животе неспокойно. Меня начинает мутить. Одна выпитая банка пива в самом начале вечеринки неумолимо просится наружу. Я покачиваюсь, хочу встать и уйти, но муть, заполнившая рот, выливается из меня. На чертовы блестящие ботинки.
Желтовато-пенистое пятно с отвратительно-кислым запахом уродует то, что он так любит в себе. Безупречность.
Кажется, я наконец-то отомщена.
Между нами повисает тишина. Я молчу потому, что упрямая до безобразия, он… он потому что это он.
Дверь вновь открывается. Теперь тише.
– Вам помощь нужна? – слышится вежливый голос мужчины. Наверное, предлагают вытащить меня за руки, раз я уж сама встать не могу.
Резко подскакиваю, трясу головой, но взгляд не поднимаю. Пятно расползается под его ногами, медленно стекая с ботинок. Меня мутит вновь, но сжав зубы, не позволяю себе расслабиться и выдать остатки пива вместе с желудочным соком. Не помню, когда в последний раз меня тошнило, но чувство в горле и в желудке отвратительное. Будто кто-то пытается щипцами вытянуть внутренности и вывернуть их содержимым наружу. Вторую порцию пенистой жидкости опекун мне не простит.
– Нет. – Голос опекуна остается металлическим.
– Хорошо, – второй голос по-прежнему учтивый. – Тогда можете ее забирать. Лев Борисович с вами свяжется завтра утром.
Я без понятия кто все эти люди, говорящий или Лев какой-то там, но чует мой зад – проблемы растут в геометрической прогрессии, когда опекун перешагивает через пятно и направляется на выход. Я как верная собачонка следую за ним, повесив голову. И где моя храбрость, которой я бал преисполнена утром, когда решала последние вопросы относительно Нины Николаевны и ее желания вновь приехать, чтобы навестив квартире порядок? Я выпроваживала домработницу, сама занималась подготовкой квартиры к вечеринке и так облажалась в итоге.
Интересно Лекси поймали? Я ее не видела, когда началась суматоха, хотя зная свою подругу, то могу быть уверенной – она успела смыться. Не зря ее в школе считали скользкой личностью – в любую щель пролезет.
Мы идем по коридору, который вскоре заканчивается. За нашими спинами остается главный вход в отделение, а снаружи освещенная фонарями парковка. Машину опекуна я вижу издалека. Будто какая-то огромная светящаяся стрелка указывает на лакированный блестящий как его ботинки седан. Хотя теперь они не такие блестящие. Но за попорченное имущество я еще получу. И то, что он промолчал там, не значит, что стерпел. Просто опекун не устраивает сцен в людных местах. То есть я хочу так думать, когда для меня открывают дверь. Не водитель, который продолжает сидеть в салоне и ждать нас, а сам опекун. Будто хочет удостовериться, что я не сбегу. Черт побери, куда мне бежать-то? Ночь, я в незнакомом районе города, ведь раньше в полиции мне не доводилось бывать, да еще без денег и с облеванными губами.
Отвратительно!
Забираюсь в салон, сжимаюсь на сиденье и мечтаю исчезнуть. Особенно тогда, когда водитель здоровается со мной.
Ненавижу это напускное уважение. Для них я проблема. Для всех.
Превратиться в маленькую точку хочу тогда, когда соседнее со мной место занимает опекун. И почему я подумала, пусть и на секунду, что он сядет вперед? Наверное, давала себе отсрочку. Но опекун садится возле меня и впервые я счастлива, что он предпочитает такие комфортабельные машины бизнес-класса. Между нами остается место как минимум еще для одного человека, а это значит, что мы не соприкоснемся. Потому что, если он коснется меня или я его, меня вновь стошнит.
Автомобиль трогается с места в безмолвной тишине. Сквозь вату, забившую уши, доносится тихое урчание двигателя. И мое колотящееся с огромной скоростью сердце.
Мы едем не ко мне. Мы покидаем центр города, где находится квартира, в которой я живу три года и которая была так близко расположена к частной школе для богатеньких избалованных детишек. Я богата и в какой-то мере тоже избалованна, и моя выходка тому лишнее подтверждение. Но сейчас я не хочу думать о школе в двух кварталах от квартиры, куда я ездила исключительно на машине с личным водителем, не хочу думать о погроме, оставленном в той самой квартире, и даже плевать на то, что случилось с Лекси и остальными. Она слишком сильно меня огорчила.
Мы едем за город. Я понимаю это сразу же, как только автомобиль съезжает с главной дороги.
Холодок скользит по коже, пробирая до костей. Он везет меня к себе. В свой мрачный дом, в котором я никогда не бывала.
Лекси называет этот дом крематорием, я – пещерой. Для остальных дом моего опекуна – одно из лучших творений именитого архитектора и самое современное здание. Здание, из которого я не сбегу.
Машина притормаживает перед высокими воротами – первая преграда. Ворота бесшумно открываются, и мне украдкой удается разглядеть камеры, словно глаза, смотрящие на нас. Дальше за воротами идет дорожка, по которой автомобиль неспешно катится. Метров тридцать или сорок.
По оба ряда от дороги растут высокие деревья, которые прячут дом от посторонних глаз. Еще один пунктик для меня – никто не увидит и не услышит, даже если я буду носиться по крыше, махать руками и орать во все горло, моля о помощи.
Автомобиль останавливается у лестницы главного входа.
Не все так плохо. Наверное, на месте опекуна я бы привезла меня в дом связанной в багажнике и через черный вход, чтобы никто не видел. Не знаю, стоит ли рассчитывать на капельку снисхождения, но я вздрагиваю, когда передо мной резко открывается дверь.
Оказывается, водитель и опекун уже вышли из машины, и лишь я упрямо ворочу нос и размышляю о своей участи, пока меня не поторапливают. Опекун молчит, но я чувствую сгущающееся как грозовая туча давление и выпрыгиваю из салона.
Послушно иду вперед, смотрю в спину опекуну. Он, как обычно, опережает меня, открывает дверь и даже не ждет, когда я войду, и уж тем более не пропускает перед собой. Дверь закрывается, я успеваю ее удержать, хотя она чертовски тяжелая.
Похоже, здесь никого. Хотя кого я должна была увидеть в четыре утра?
Стоит мне об этом подумать, как из-за угла появляется высокая женщина в строгом сером костюме и, посматривая в мою сторону, обращается к опекуну. Я так и не смотрю на него. Кажется, если взгляну в его спину, то сожгу роговицу.
– Ян Давидович, что-то случилось?
Он игнорирует вопрос:
– Проводи ее в комнату для гостей.
Хотя бы для гостей, а не в подвал. Ехидная улыбка на миг расцветает на моих губах, но я быстро давлю порыв сказать какую-нибудь гадость.
Тем временем женщина, которую мне так и не представили, но которая, скорее всего, выполняет в доме функции той же Нины Николаевны, смотрит на меня. Вот ее-то я и разглядываю.
Глаза у нее серые под цвет костюма, волосы собраны в пучок на затылке. Лицо гладкое, но некий налет сна еще остался. Возможно, ее предупредили о нашем приезде.
– Идемте за мной.
– Нет, – чеканю я и впервые за долгое время смотрю не по сторонам, оставаясь безразличной к шикарному убранству пещеры, а на опекуна. Он все так же остается стоять ко мне спиной.
Я могу разглядеть, что помимо его любимых начищенных ботинок на нем безупречно сидит костюм: черный, с кромкой воротника рубашки белого цвета. Интересно он так вырядился ради меня или я оторвала опекуна от важного дела? Подумать об этом не успеваю, потому что он оборачивается и смотри так, что сердце падает с разгона в пропасть.
– Ты идешь в комнату, в которую тебя отведут, и будешь сидеть там, пока я не разрешу выйти.
– Нет, – упрямо гну, потому что страх окончательно спалил мне мозги.
Опекун молчит. Его темные брови неприятно изгибаются. По моей спине ползут мурашки.
– Что-то хочешь сказать?
– Да.
Но он игнорирует мое резкое заявление. Отворачивается, кивает этой стремной тетке и та надвигается на меня, получив безмолвную команду. Выглядит она так, словно может вцепиться в глотку, если я попробую издать еще один звук. А я хочу! Хочу, но понимаю, что бесполезно. Опекун уходит, скрывается в каком-то полутемном коридоре, а его ручной питбуль смотрит на меня кровожадно.
– Идемте, Эрика.
Она знает, кто я! Плевать.
Я выжидаю еще полминуты, давая себе шанс взбунтоваться, но в итоге приходится следовать за ней. Мы идем по другому коридору, который выводит в иное крыло дома, нежели то, в котором скрылся опекун. Я выдыхаю. Он далеко. Значит, можно вытаскивать свое сердце из пяток.
Комнату мне выделяют небольшую, но вполне комфортную. Здесь есть целых два окна, и они даже не заколочены. Хотя на месте опекуна я бы посадила себя в клетку. Кровать широкая, личная ванная комната, не такая большая, как в моей квартире, но тоже сойдет. Питбуль (а она так и не представилась) заявляет, что завтрак в восемь утра. Она придет за мной.
Выходя из комнаты, она закрывает дверь, а я слышу, как щелкает замок.
Нет, все же я в клетке.
Восемь утра наступает раньше, чем я рассчитывала.
Я так и не поспала, хотя пыталась. Сначала, как только захлопнулась дверь за домработницей, я бродила по комнате и осматривалась, занимаясь поисками. Что именно искала – не знаю. Против воли меня здесь удерживать не могут. Мне восемнадцать и я имею право выйти из этой чертовой пещеры и вернуться к себе. Правда опекуну наплевать на мои права: он все же управляет активами семьи, а не моей личной жизнью. Пожалуй, стоит ему об этом напомнить, но следом возникает вторая проблема – меня могут вернуть в полицию и тогда придется отвечать за вечеринку по полной и мне кажется, что всем будет наплевать, что организовывала ее Лекси, а не я.
В пять утра я хотела позвонить подруге и высказать все, что о ней думала, но поздно спохватилась – мой телефон остался в полиции.
До Лекси доберусь позже. Возможно, нам пора прекратить общаться. Если я все еще хочу дожить до двадцати пяти и получить свое наследство в полном объеме.
Покрутившись сначала у одного окна, потом у второго, так и не смогла разглядеть двор. Потом отправилась в ванную, умылась, нашла зубную щетку в упаковке, которой воспользовалась, чтобы вывести отвратительный вкус изо рта, и вернулась в спальню.
В восемь утра начинается новый день в новом доме.
Замок щелкает, будто кто-то снимает с предохранителя пистолет. В горле сохнет.
Кого я жду? Питбуля или опекуна? Мне кажется, что он войдет в комнату, посмотрит на меня теми черными от гнева глазами и уйдет. А я останусь гнить здесь и вряд ли протяну еще семь лет. Но на пороге к моему облегчению появляется домработница. На ней тот же серый безликий костюм. Волосы собраны на затылке, руки сложены перед собой.
Она смотрит на меня не так пронзительно, как глянул ночью опекун, но я все равно съеживаюсь от этого взгляд. Словно меня ругают.
Я ненавижу, когда меня ругают.
С одиннадцати мне пришлось учиться быть хорошим ребенком, как бы тяжело это ни было. Я не давала повода для сомнений, кроме вчерашнего вечера и теперь (впервые, черт побери) все может полететь в тартарары. От этого настроение падает ниже плинтуса.
– Доброе утро. Идемте.
Я молчу, игнорируя ее приветствие. Поднимаюсь с бархатной скамьи, которая стоит у кровати и плетусь за домработницей, не зная, что меня ждет.
В итоге все оказывается не так уж плохо, как я сначала подумала.
Меня кормят. Очень-очень вкусно. Я наедаюсь до отвала, за это время Татьяна Федоровна (так зовут Питбуля) рассказывает про дом, интересуется моим мнением относительно завтрака, сообщает, что будет на обед и в конце задает вопрос, от которого я удивленно смотрю на домработницу, опуская вилку.
О проекте
О подписке