Я могла бы проплыть перед ним в ослепительном вечернем платье, с едва заметным легким макияжем и отлично уложенной прической. Я могла бы случайно столкнуться с ним в холле института, будучи просто в джинсах и свитере, с кокетливо взъерошенными прядками волос и от этого еще более привлекательная. Но нет! Надо было такому случиться, что он нашел меня в своей кладовке, заваленную всякой всячиной, с всклокоченной головой и повисшей на ушах пылью, с грязными потеками на щеках и с красными, как у кролика-альбиноса, глазами.
Где справедливость? Почему я не провалилась на нижний этаж, как только он подошел, почему не превратилась в букашку и не затерялась под ворохом старых газет? Почему вынуждена была бессвязно лепетать и оправдываться? Доведется ли мне когда-нибудь пережить еще больший позор?
Я промывала глаза пригоршнями ледяной воды и мечтала испариться, исчезнуть из этой ванной и никогда больше не появляться здесь. Или отмотать пленку назад и, как только в моих руках окажется злополучный баллон с лаком, нажать стоп-кадр. Если бы знать, где и когда нужно его нажимать, как бы это облегчило жизнь! Особенно мою.
После десятиминутного плескания под краном я промокнула лицо полотенцем и посмотрела в зеркало. Лицо напоминало вареную свеклу, глаза заплыли и превратились в узкие щелочки. Ну полный отпад! Хоть картины пиши! Василиса Прекрасная! Никогда бы не подумала, какое страшное оружие российский лак для волос. И газового пистолета не надо, носи его в сумочке – никакой маньяк не страшен.
Я вышла из ванной, размышляя, где находится хозяин квартиры и успею ли я слинять прежде, чем он увидит меня еще раз. Словно прочитав мои мысли, он крикнул:
– Я на кухне! Иди сюда. Чайник вскипел.
Я решила, что терять мне больше нечего, раз мой наполеоновский план закончился полным провалом, и направилась на голос, щуря натертые глаза. Славинский разливал кипяток по чашкам.
– Как это тебя угораздило? – с сочувствием спросил он. – Без глаз ведь можно остаться.
– Полина рассыпала косметичку, – виновато сказала я, усаживаясь на мягкую скамейку кухонного уголка. – Она торопилась, и я пообещала собрать. У лака отлетела кнопочка, я стала вставлять… Вот и вставила себе в глаза…
– Угощайся. – Он подвинул ко мне вазочки с печеньем и конфетами. – А я не слышал, как вы пришли, я музыку слушал, в наушниках. Потом выключил, слышу – грохот, крик! Грей лает, надрывается. Думал, Полька откуда-нибудь навернулась. Подошел, вижу – девчонка незнакомая в кладовке сидит.
– Ты меня и правда не помнишь? – старательно пряча обиду, спросила я. – Я в тринадцатой группе учусь. В той, где Борька Горохов.
– Горохова помню. А девчонок еще не всех выучил. Как тебя зовут?
– Саша.
– А я Гена. Все называют меня Геныч.
– А что с тобой произошло? – Я показала на гипс.
– Упал, потерял сознание. Очнулся – гипс. – Геныч засмеялся. – Тоже нелепая случайность.
– Надолго?
– Недель на пять. До самой сессии на одной ноге прыгать.
– Не повезло.
– Это как поглядеть. Можно на лекции не ходить. Можно спать по утрам. Можно уже сейчас готовиться к экзаменам. Так что, Саша, в каждой гадости есть свои радости.
– Ага, – кивнула я. – Только нужно уметь их разглядеть. Хотя обычно бывает наоборот, в каждой радости обязательно найдется какая-нибудь гадость.
Понемногу мы разговорились об институте, о преподавателях. Геныч оказался классным собеседником – рассказывал со вкусом и слушал внимательно, не перебивая. Через двадцать минут я уже забыла о недавнем инциденте и была полностью очарована своим избранником. Как приятно сознавать, что не ошиблась в выборе, что при более близком знакомстве он не оказался жутким занудой и зубрилой. С каждой минутой, нет, секундой, проводимой рядом с ним, я влюблялась в него все больше и больше, хотя, наверное, больше уже было невозможно. Мне казалось, что это первое в моей жизни настоящее чувство…
И вдруг в голову пришла совершенно нелепая мысль: если бы сейчас, в эту минуту, мне сообщили, что произошла ошибка и Кирилл вовсе не мой отец, я тут же сорвалась бы с места и помчалась к нему, забыв обо всех генычах, вместе взятых. Так кто мне все-таки нужен – Кирилл или Геныч? Это было слишком сложно, чтобы задумываться об этом всерьез.
Когда я хохотала, глядя, как Геныч очень похоже изображает нашу рассеянную латинистку, раздалось несколько коротких, торопливых звонков в дверь.
– О, это Лелька, – обрадованно сказал он, поднимаясь. – Извини, я сейчас.
– Кто? – не поняла я.
– Моя Лелька. Ты, скорее всего, ее не знаешь. – И, стуча гипсовым ботинком по линолеуму, он направился в коридор.
Лелька! Вот, значит, как он ее называет. «Моя Лелька»! Скажите, пожалуйста!
У меня разом испортилось настроение. Я вспомнила, что нахожусь тут на птичьих правах и в таком виде, в каком никак нельзя появляться перед соперницей. И вообще, я же хотела уйти до ее прихода, да забыла за всеми этими событиями. Вернее, просто не заметила времени. Что же теперь будет? Она сейчас разозлится, так как учует во мне опасность для себя. Ох, как это все некстати! Не время, пока не время. Я еще не готова к встрече с ней. Пожалуй, пора рвать когти.
– Ты рано сегодня, – послышалось тем временем из коридора. – С четвертой пары сбежала?
– Нет, меня Морозов подвез, представляешь, как удачно, я вышла, а тут он сигналит. Привет тебе передавал, сказал, на днях забежит, – весело щебетала «Лелька». – Ой, а чьи это сапожки такие классные? Неужели Полинке купили?
Я напряглась. Так, начинается. Интересно, она сразу в волосы вцепится или сначала имя спросит? Или даст ему пощечину и убежит, забыв шарфик и перчатки? Сейчас узнаем. Долго ждать не придется.
Парочка появилась на пороге кухни. Ольга уставилась на меня с веселым недоумением. Интересно, она тоже за три месяца ни разу не обратила на меня внимания, как и он?
– Привет, – добродушно сказала она, сразу по-хозяйски берясь за чайник.
– Здрасьте, – выдавила я.
– Это Саша, – объявил Геныч и сел за стол, вытянув вперед больную ногу.
Меня удивило и даже возмутило то, что он не кинулся с ходу оправдываться, лебезить, объяснять ей ситуацию. И почему она ни о чем его не спрашивает? Улыбается, разливает чай, будто так и надо, будто мое присутствие здесь совершенно нормально и естественно и привычнее этого ничего и быть не может.
– А-а, я тебя знаю, ты из двенадцатой группы! Учишься вместе с Борисом Гороховым, да? – воскликнула Ольга секунду спустя.
Конечно, Борис такая личность, что его трудно не запомнить, с обидой подумала я и поправила:
– Из тринадцатой. Мы с Борисом из тринадцатой.
– Или из тринадцатой, – согласилась она, доставая из своего пакета батон. – Геныч, масло есть? Достань-ка… Я тебя не сразу узнала, потому что у тебя были длинные волосы. Ты ведь совсем недавно постриглась? Это ты в понедельник делала доклад по истории? Ты была без стрижки.
– Да, – криво улыбнулась я.
– Я ее не узнал, – сказал Геныч, подавая масло. – Мне горбушку.
– А у тебя вообще памяти на лица нет никакой. Обойдешься, я сама люблю горбушки. Как можно не узнать человека, если он учится с тобой на одном курсе и на одном факультете? Ты и куратора нашего только с пятого раза запомнил.
– Ну, Лель, ты скажи спасибо, что хоть тебя узнаю.
– Точно! Спасибо большое!
Они дружно рассмеялись. Мне стало совсем нехорошо. Я встала из-за стола и пробормотала, что моя родственница, которую я жду, наверное, уже пришла.
– Сейчас перекусим, и пойдешь, – остановила меня Ольга. – Я сыр вкусный купила.
– Оставайся, – поддержал Гена. – Сейчас мы хорошо попросим, и Лелька испечет нам оладушки.
– Ну, это вряд ли, – заявила та. – Слишком долго просить придется.
Я заверила их, что страшно спешу и, если сию минуту не появлюсь у тетушки, она просто ласты завернет от волнения, после чего поспешно ретировалась в коридор. Они оба вышли из кухни проводить меня. Гена подал мне пуховик, Ольга отпустила комплимент моим сапожкам. Я одевалась и чувствовала, что меня трясет от их дружелюбия и внимательности. Мне вручили мои вещи и пригласили заходить еще.
Я выскочила на лестничную площадку, задыхаясь от злости и обиды. Так меня оскорбить! Не посчитать меня потенциальной соперницей, не усмотреть в моем появлении никакой опасности для себя! Даже не поинтересоваться, каким ветром меня занесло на эту кухню. Она настолько уверена в своем избраннике? Считает себя такой неотразимой, что совершенно не беспокоится за него? Думает, что ее Геныч исключительный и его невозможно увести?
Ладно, ничего, скоро она убедится, что мужики всегда и везде одинаковые, что у них напрочь отсутствует порядочность.
Ну что, Лелька, поборемся за главный приз? Посмотрим, чья возьмет. Вы просто не представляете себе, друзья мои, на что я способна!
Я, правда, и сама не представляю, но мне за вас страшно.
Когда я вернулась от Геныча, сразу поняла, что мой сюрприз не удался: мама еще не вернулась, отрезанные волосы по-прежнему лежали вместе с запиской на столике. Я схватила свою шевелюру и спрятала в шкаф, на мою полку, куда мама заглядывала редко. Попытка сменить имидж уже не казалась мне такой удачной. Геныч все равно меня не узнал. А теперь даже страшно представить, что меня ждет. Ведь я посягнула на самое святое, что было у мамы, да еще потратила в парикмахерской деньги, выданные мне на оплату телефона и интернета.
Заслышав хруст ключа в замке, я втянула голову в плечи, будто это могло меня спасти, и погрузилась в латынь по самую макушку, сосредоточенно бормоча:
– Номинативус: сингуларис – силва, плуралис – силве. Генетивус…
Мама заглянула в комнату:
– Привет. Занимаешься?
– Аккузативус – силвам, силвис! – в панике завопила я во всю глотку.
– Латынь, – понимающе кивнула мама, которую латынь достала на работе. – Давай, давай, вникай. Пригодится. Пэр аспера ад астра.
– Дум спиро – сперо, – ответила я, кося одним глазом в учебник и совершенно не понимая, почему мама никак не реагирует на мой внешний вид. Так закружилась со своей любовью, что даже не помнит, как я выглядела до сегодняшнего дня?
– Товар принимали, – устало сообщила мама. – Ноги гудят. Ты картошечки не почистишь? Я селедки взяла.
– Ага, – растерянно сказала я. – Сейчас. Через пару минут.
Мама вздохнула:
– Давай. Ой, Сашка, и не надоело тебе?
– Чего? – не поняла я.
– Я уже устала от твоих шуточек.
– Каких шуточек?
– Сними сейчас же этот ужасный парик. Он тебе не идет.
Мама покачала головой и скрылась. Я изумленно уставилась на закрытую дверь. Вот так фишка! Она совершенно уверена, что я сейчас стяну с себя этот дурацкий коричневый скальп, тряхну гривой расчудесных золотистых волос и отправлюсь на кухню чистить картошку. Что же теперь делать?
– Саша, прошло уже больше двух минут! – крикнула мама из комнаты. – Не знаю, как ты, а я голодная! Давай быстренько приготовим и поужинаем.
– Иду, иду! – крикнула я, лихорадочно роясь на полке. Можно надеть шапку и сказать, что мерзнет голова. Можно сказать, что случайно испачкала парик клеем и он не снимается. Ох, что за идиотизм лезет в голову?! Я же решила измениться, я теперь другой человек, взрослый и свободный! Я не мамина маленькая дочка, за которую она решала все проблемы, большие и маленькие. Даже кого мне звать папой, и то решила за меня она. Но теперь все, хватит. Она же устраивает свою жизнь, не спрашивая у меня совета, ее совершенно не интересует, что я думаю по поводу ее развода с отцом. Мне это было преподнесено как факт. Или она считает, что если он не мой родной отец, так я и тосковать о нем не буду? Ей не приходит в голову, что он-то как раз отец, самый родной и самый лучший! Именно он, а не Кирилл. А Кирилл… Кирилла я люблю по-другому…
Я вышла наконец из комнаты и отправилась на кухню. Мама уже расположилась на кухонном столе с доской и селедкой.
– Звонил отец, просил тебя заехать на этой неделе, он передаст тебе деньги. В этом месяце раньше, потому что перед Новым годом они уезжают в Уфу, к ее родственникам.
Мама всегда называла новую жену Василия «она». Как, впрочем, и я Олечку Платошину. Слишком много чести – звать свою соперницу по имени.
– Я оставлю тебе денег, купи ему подарок к Новому году. Только скажи, что от тебя одной, а не от нас вместе. И Никитке какую-нибудь игрушку. – Мама подняла на меня глаза. – Ты хоть слово услышала из того, что я тебе сказала?
– Купить подарок, – повторила я, высыпая картошку в раковину. – От одной меня. А Никитке игрушку.
– Саша, я миллион раз тебя просила не сыпать грязную картошку в раковину!
– Я же ее сейчас помою! Не могу я чистить грязную картошку на газетке, а потом смывать с нее отпечатки пальцев.
– Тебе обязательно нужно все делать наперекор мне? – поинтересовалась мама, начиная потихоньку заводиться. – Тебе нравится меня злить?
– Нет, злая ты мне не нравишься, – честно сказала я. – Но чистить картошку удобно именно так. И я не виновата, что ты всегда начинаешь злиться из-за всякой ерунды.
– Тогда почему ты не сняла с головы эту гадость? – спросила мама, пропустив мимо ушей высказывание о картошке. – Я же тебя попросила – сними и убери подальше.
– Я бы с удовольствием, мадам, но сие никак невозможно. Я теперь еще долго буду такая. Так что привыкай.
– Почему это я должна привыкать?
– Потому что это не парик.
– Что значит «не парик»?
– То и значит!
Мама первый раз за это время взглянула на меня внимательно. И вдруг закричала:
– Что?! Что это такое? Как это называется?
– Не знаю, как называется, – сказала я. – Скорее всего – «Любина свободная фантазия». Я сначала хотела каре или боб, но потом…
– Какой боб?! Какая фантазия?! Ты что, с ума сошла? Ты что натворила? Где твои волосы?
– В шкафу.
– В каком шкафу?
– В нашем шкафу, на моей полке. Они тебе нужны?
– Ты надо мной издеваешься?
– Вовсе нет. Они действительно в шкафу. Я их туда положила.
Мама отбросила нож, вскочила и кинулась в ванную отмывать измазанные селедкой руки. Я машинально скоблила картошку, размышляя, вся ли это буря или только начало. Мама выскочила из ванной и бросилась ощупывать мою голову в надежде, что я все же издеваюсь и прячу волосы под париком.
– Зачем ты это сделала?! – кричала она. – Ты меня в могилу вгонишь! Почему ты не посоветовалась со мной? Сотворила из себя пугало огородное! Зачем ты это сделала, скажи мне!
Я упрямо молчала. Почему взрослые считают, что всегда и во всем правы? А сами городят ерунду. Разве можно умереть оттого, что дочь коротко постриглась? И к чему спрашивать, зачем я это сделала, если не собираешься слушать ответ на свой вопрос? Да и вряд ли я решилась бы рассказать маме все как есть. Потому что мою причину ни за что не сочли бы веской и основательной. Что и говорить, мама – это не Кирилл, который единственный из взрослых считает меня личностью, равной себе.
Ужин был забыт. Мама долго не могла успокоиться, стала припоминать все мои грехи. Слово за слово, я начала огрызаться и в конце концов выпалила:
– Если мои волосы тебе дороже меня… Если я не нужна… Ты меня больше не увидишь!
Я схватила одежду и выскочила на улицу. Свалив все на скамейку, начала поспешно натягивать пуховик, шапку, перчатки, наматывать шарфик. По ощущениям мороз был градусов тридцать, не меньше. Застегнув молнию на пуховике до самого верха, я забегала возле подъезда взад и вперед, придумывая для мамы кару пострашней. Вот не приду сегодня ночевать, пусть попрыгает у окошка с телефонной трубкой в руках! Пожалеет тогда, что устроила скандал из ничего, по-другому запоет.
Побегав немного по двору, я окончательно замерзла, но не потеряла бодрости духа. Мой боевой пыл не угас. Я прыгала возле скамейки, хлопая об себя руками, и параллельно вынашивала план мести всем моим обидчикам.
Внезапно к подъезду подрулила какая-то машина и ослепила меня фарами. Я зажмурилась и отвернулась, дожидаясь, пока этот идиот догадается погасить свет. Фары потухли, мотор заглох. Потом хлопнула дверца.
– Алька, ты, что ли? – услышала я рядом с собой.
Опять! Когда уже это кончится?
– Не я, – огрызнулась я. – Чего тебе здесь надо?
– Ничего, – сказал Саня. Он был в расстегнутой куртке и без шапки. Конечно, в машине тепло, с завистью подумала я, уютно и музыка играет. А я скачу тут на морозе, как последняя кретинка, и размышляю, как бы огорчить всех своим исчезновением. Всех, кто сейчас сидит в теплой комнате и меньше всего думает обо мне. Получается, что хуже всего мне самой, а вовсе не им. Так какая же это месть?
Я недолго думая запрыгнула в машину. Погреюсь хоть три минутки, а там решу, что делать дальше. Мама против моей самостоятельности? Против пятикурсника Сани? Так вот, я назло ей сижу в его машине. Так сказать, мщу. Пустячок, а приятно.
– Куда едем? – спросил Саня, поворачивая ключ зажигания. Мотор тихо заурчал.
– На свидание, – буркнула я.
– И где у нас будет свидание?
– У тебя не знаю где, а у меня – на проспекте Карла Маркса. Разные у нас с тобой будут свидания, ясно?
– Как белый день. Яснее некуда.
Он смотрел на меня со снисходительной улыбкой, будто его забавлял наш разговор. Он постоянно так на меня смотрел. Как на малолетнюю дурочку. Я никак не могла взять инициативу в свои руки и оттого чувствовала себя не в своей тарелке. Вроде бы я диктую условия, он соглашается и подчиняется… Откуда же тогда ощущение, что он просто играет со мной, как сытый кот с мышью?
– Шурик… – сказала я и обрадовалась, увидев, как он поморщился. Не нравится? Так тебе и надо. Меня тоже корежит от «Альки», между прочим. – Ты, наверно, приехал меня куда-нибудь пригласить?
– Хочешь, чтобы я тебя куда-то пригласил?
– Нет, я занята, я же тебе сказала.
– Зачем тогда спрашиваешь?
Я рассердилась. Посмотрите на него, какой экзотический фрукт! Толком ничего не говорит, от ответов увиливает, чего хочет, непонятно, о чем думает – неизвестно. Ну, ничего, мы тоже не лыком шиты, в кошки-мышки играть умеем. Сейчас мы тебе устроим сладостную мечту с обломом в финале. Чтобы дошло наконец до твоей дубовой башки, что ты мне не пара.
– Послушай, Шурик, – нарочно повторила я и придвинулась к нему поближе. Он неподвижно сидел вполоборота ко мне. Я постаралась придать своему лицу вдохновенное выражение и произнесла самым страстным голосом, на который только была способна:
– Если хочешь, я не поеду на свидание…
Саня молча посмотрел на меня. Так, очень хорошо, кажется, клюнул. Надежду мы тебе подарили. Теперь дело за обломом.
О проекте
О подписке