На следующее утро, не успел ещё Лёнька попить чаю, как явился Фёдор Акимович.
– Готов? – спросил он с порога.
Дед был всё в той же немудрёной одёжке, а через плечо висела холщовая сумка.
– Готов! – обрадовался Лёнька и, не допив чаю, бросился из-за стола. Но Акимыч остановил его, велел завтрак доесть, а после придирчиво стал руководить Лёнькиным одеванием.
– Рубашку выбирай покрепче: в лесу каждый сучок требует клочок, – пояснял он. – Сандалии твои хороши по асфальту бегать, а лес любит добрую обувку.
– И то верно, – согласилась бабушка. – Я вот ему Серёжины сапоги достану, отец его пацаном тоже любил по лесу бегать.
Наконец бабушкиными стараниями да с дедовыми советами Лёнька был одет и снаряжён. Старый и малый двинулись в путь.
– Слышишь, Лёнька, – негромко сказал Акимыч, когда они оставили деревню, – вот ты как городской, может, и лес-то первый раз видишь, а уж я его за много лет исходил-исплутал… А почему я сюда тянусь? – Акимыч поднял голову и вдохнул полной грудью. – Вот захожу, а меня такой дух встречает, смолистый да здоровый, что сразу хочется триста лет на свете прожить. Дальше иду – и каждая веточка, каждый кустик мне кланяются: мол, захаживай, добрый человек, погости у нас, полюбуйся, ты худого нам не сделаешь… Вот я и хожу, значит, да приглядываюсь ко всему. Ведь тут каждый день что-нибудь новенькое, вся жизнь лесная перед глазами проходит… Зазеваешься чуток – после долго досадовать будешь. И самое главное, уживаются здесь все рядком, никто никому не мешает. Вот человек – понастроил городов: зверьё повыгонял, деревья вырубил и живет сам себе да со своими машинами. А тут, Лёнька, для всех места хватает.
Мальчик слушал дедову речь – непривычную речь деревенского жителя, и она всё больше увлекала его, завораживала.
– А ты погляди, как деревья да кусты растут. Никто ни на кого не в обиде. Соснам да елям – свет, травке и грибам – влага, земельке – хвойное одеяло. А знаешь, как эти сосны друг дружке помогают? Они, Лёня, в земле так корнями срастаются, что вместе сок начинают тянуть. Случается, прихворнёт иное дерево, обессилеет, так его другие начинают кормить, не дают погибнуть. Бывает, и вовсе срубят дерево, а пенёк долго не умирает, даже подрастает немного. И вот за это самое, Лёнька, я и люблю лес – за великую его ко всем доброту и щедрость…
…Между тем сосновый бор надвигался на мальчика с дедом сплошной стеной, которая отливала золотистым утренним светом. Стройные стволы росли, росли на глазах, пока не заслонили собой всё небо. Они были гладкими и на удивление ровными. Высоко вверху, переплетаясь корявыми пальцами с длинными иголками ногтей и лишь едва обнаруживая просветы неба, шумели их могучие кроны. Между корабельных сосен невысокими шатрами темнели мохнатые ели. Их нижние лапы свисали до самой земли, так что даже маленькому Лёньке пришлось сильно наклониться, чтобы заглянуть под них. В сумраке елового шалаша он увидел бледный выводок тонконогих грибов в хрупких остроконечных шляпках и коротких паутинчатых юбочках.
В бору поднималась и молодая поросль: ёлочки-малютки, похожие на игрушечные новогодние, тонкие прутики незнакомых Лёньке лиственных деревьев, сосенки-подростки, обогнавшие ростом всю прочую детвору. Они напомнили мальчику разновозрастную толпу, собиравшуюся по утрам у школьного крыльца.
Лес неудержимо манил Лёньку в свои глубокие тенистые объятия. Но дед как раз остановился, словно запнувшись о корявый старый пень.
– Пришли, – сказал он, – теперь что в самый раз сделать нужно?
– С лешим поздороваться, – вспомнил Лёнька.
– Верно, самое время, – ответил дед. Он достал краюху хлеба, положил её на пенёк и с низким поклоном певуче проговорил:
– Вот краюшка для обеда – угощеньица отведай, разреши в лесу побыть и желанным гостем слыть.
– Дедушка, – спросил Лёнька, – а хлеб зачем? Он что, хлеб ест?
– А то как же! – подтвердил дед. – Самое лучшее для него угощение, и леший завсегда его ожидает. А уж как обижается, если кто забудет его попотчевать!.. Вот слушай, что со мной случилось, когда я про это запамятовал.
Пошёл я тогда по грибы, да что-то, помнится, бабка моя меня заморочила, я через это про хлеб и забыл. И уж после, в бор войдя, вспомнил. Поклонился, знамо дело, лешему, повинился, а он, зелёная борода, всё равно обиделся. А разобидится лесовик – тут от него любого подвоха жди. Едва я в чащу забрался, как повалили грибы – один однова краше. Лукошко вмиг насобирал, да с горкой, а с такой ношей уже не до прогулок. Стал я возвращаться домой. Бор этот знал как свои пять пальцев и самый короткий путь к дому смекнул. Только выхожу из леса и не пойму: где это я? Еле узнал, и оказалось, что попал я совсем в другую сторону, вёрст за десять от Песков, не меньше. Удивился я сильно да назад, опять же дорогу вроде хорошо знаю. А вылез часа через два из бора – опять-таки не там. Тут я и понял: водит меня по лесу леший – кривые рога, ой водит! Тут уже никакие расчёты не помогут. И грибов, хитрый, не зря мне столько подбросил, а чтобы тяжелее было плутать. Пришлось мне тогда, Лёнька, вызволяться из беды старым да верным способом: сел я на первую же колоду, скинул с себя штаны и рубаху, вывернул их наизнанку да опять и одел. Это затем, стало быть, что у самого лесного проказника платье вечно шиворот-навыворот, он и благоволит к тому, кто его повадку переймёт. Но тут я, Лёня, снова оплошал: взял и высыпал грибы на землю, уж очень неспособно было с полным лукошком. Здесь и осерчал лесной хозяин пуще прежнего за своё добро. И выбрался я тогда к своей деревне уже затемно, совсем было потерял надежду на тёплой печке ночевать. Как увидал я Пески, так обрадовался, что про наряд свой на лешачий манер забыл, со всех ног в деревню кинулся. А старухе моей подай бог, уж как не потешалась. Лешачиным прихвостнем назвала, вот как! А какой я лешачиный прихвостень, я как есть сам пострадавший… Так-то, брат.
Лёнька верил и не верил… Рассказ Акимыча захватил его. Мальчик так и видел деда, плутающего по лесу с тяжёлым лукошком, и сам переживал его удивительное приключение… Он тихонько вздохнул. Лес очаровал Лёньку, и даже дедовы сказки в этой глуши походили на быль. Мальчику захотелось послушать что-нибудь ещё.
Вдруг он услыхал какой-то шорох наверху, запрокинул голову и схватил деда за рукав:
– Гляди, дедушка, белки!
Легко перелетая с одного сучка на другой, над головами путников стремительно пронеслась пара белок.
– Играют они? – спросил Лёнька, когда оба пушистых хвоста скрылись среди частых стволов. Не успел Акимыч ответить, как следом за этими двумя выскочили ещё несколько белок, не обращая внимания на деда с Лёнькой, осыпали их дождём сосновой коры и тоже растворились в бурой краске леса. А через мгновение уже целая стая стремглав пересекла полянку, и на этот раз Лёньке показалось, что белки в испуге спасаются от кого-то.
– Дедушка, кто их напугал? – затеребил он Акимыча.
Тот неторопливым взглядом проводил резвую ватагу и почесал затылок.
– В харинский лес побежали, – определил он и вдруг сокрушённо вздохнул. – Опять наш звериный властелин продулся… Эх, и не везёт же сосновой голове!..
– Акимыч, да ты что? – подступил к нему Лёнька. – Ты про кого это говоришь?
– Ну как же, милый, – ответил дед всё с тем же выражением опечаленности, – про него, про лесовика – того самого, что с грибами меня водил. Это он своих белок в чужой лес погнал, чтобы от соседнего лешака откупиться.
– Да зачем? – вытаращился Лёнька.
– А затем, что в карты ему проигрался, и, стало быть, играли давеча на рыжехвостых.
Акимыч неодобрительно покачал головой:
– Уж такой охотник до карт, что прямо страсть! Чего только не проигрывал уже: и зайцев гонял, и мышей, и ворон, и пичугу всякую мелкую… А что сделаешь: проиграл – плати. Коли в другой раз отыграешься – забирай своё зверьё, а не отыграешься – так и будут жить в чужом лесу, пока хозяину счастье не улыбнётся.
– Да разве звери и птицы не сами по себе? – не унимался Лёнька.
– Сами-то сами, – согласился старик, – но лесной хозяин – он и есть хозяин всему: и деревья у него в подчинении, и звери с птицами, и все козявки. Мы вот с тобой тоже у него милости просим… Да ты не думай, – внезапно оживился дед, – что он больно лютый. Он того же зайца защитит и ту же мышку пожалеет, иначе как? Ведь они беззащитные, кто их и приголубит, как не хозяин. А что гоняет иной раз, так ведь душа у него дикая, лесная, отсюда и забавы этакие.
– Дедушка Акимыч, – задумчиво сказал Лёнька, – я никак не пойму, где у тебя правда кончается и сказка начинается и отчего сказка на правду так похожа?
– Сказка?! – Акимыч остановился как вкопанный. Он словно не верил своим ушам. – Да неужто ты думаешь, что я тебя как малого ребёнка небылицами забавляю?
– Дедушка, – сконфузился мальчик, – но ведь про леших только в сказках пишется, а взаправду их не бывает…
– Не бывает?! – отчаянно крикнул дед. – Да я этого самого лешего видел вот так, как тебя! И не где-нибудь, а у себя дома!..
– А?.. – разинул рот Лёнька.
– Вот те и а, – буркнул Акимыч и снова зашагал по мягкой хвое. – Видел, Лёнька, и разговор его слышал, а коли вру, то пускай этот самый леший забросит меня на самую высокую сосну да там и оставит!
Он исподлобья взглянул на Лёньку и смягчился:
Бесплатно
Установите приложение, чтобы читать эту книгу бесплатно
О проекте
О подписке