Глава 3

Спустя всего несколько часов женщин разбудил настойчивый звон будильника.

– Проснись и пой! – наигранно бодрым голосом воскликнула Соня, вглядываясь в циферблат стоящих на прикроватной тумбочке часов. – Пора собираться.

– Еще только восемь, – простонала Мэгги.

– Ты часы не перевела, – ответила Соня. – Сейчас девять, а там мы должны быть в десять.

Мэгги натянула простыню повыше, закрывшись с головой. Соня тем временем встала, приняла душ и вытерлась застиранным шершавым полотенцем. К двадцати минутам десятого женщина уже была одета. Она приехала в Гранаду с определенной целью.

– Поднимайся, Мэгги, давай сегодня без опозданий, – увещевала она. – Я пока спущусь, кофе глотну, а ты одевайся.

За завтраком, состоящим из квелого круассана и чуть теплого кофе, Соня успела изучить карту Гранады и найти нужное им место. Школа танцев располагалась неподалеку, но подругам придется быть внимательными, чтобы не перепутать повороты.

Соня потягивала свой напиток и размышляла над тем, как развиваются события. Все началось с фильма. Без него ни о каких танцах не было бы и речи. Словно в настольной игре, она не знала, где окажется после следующего хода.

Одним из того немногого, чем изредка соглашался занять свой будничный вечер Джеймс, были походы в их местный кинотеатр, пусть даже сам он обычно засыпал задолго до конца сеанса. В этом месте в Южном Лондоне решительно отказывались от проката блокбастеров, но привлекали немало местных жителей, готовых смотреть высокоинтеллектуальное, артхаусное кино, что частенько позволяло им распродавать до половины мест на свои вечерние сеансы. Кинотеатр находился где-то в полутора километрах от их дома, но атмосфера на этом конце Клэпем-Коммон была куда более нервной: торгующие навынос карибские забегаловки, кебабные и тапас-бары конкурировали с китайскими, индийскими и тайскими ресторанчиками, являя контраст со сверкающими стеклом первоклассными ресторанами, расположенными ближе к их дому.

Боковая улочка, на которую они вышли после сеанса, была под стать только что просмотренной ими навязчиво мрачной ленте Альмодовара. Они шагали вперед, когда Соня вдруг увидела кое-что, чего не замечала ранее, – мигающую вывеску с яркой подсветкой: «САЛЬСА! РУМБА!» – выкрикивало неоновыми огнями это дурновкусие в стиле Лас-Вегаса. В тусклом освещении улицы афишка выглядела обнадеживающе-радостной.

Приблизившись, Соня и Джеймс услышали музыку и различили смутное движение за матовыми стеклами. Они должны были миновать это строение по пути в кино, но внимания на него не обратили. За прошедшие два часа ничем не примечательное здание пятидесятых годов прошлого века, втиснутое в пустое пространство, оставленное сброшенным во время «Лондонского блица» снарядом, ожило.

Проходя мимо, Соня увидела светящуюся вывеску поменьше: «Вторник – начинающие. Пятница – средний уровень. Суббота – все желающие». Изнутри доносилось биение латиноамериканской музыки, едва различимое, но притягательное. Даже столь слабый намек на ритм лишил ее возможности к сопротивлению. Судя по тому, что отрывистый стук каблуков Джеймса продолжал отдаляться, муж так ничего и не заметил.

Несколько недель спустя, когда Соня вернулась домой с работы, ей, как обычно, пришлось приложить усилие, чтобы открыть входную дверь, которую блокировала целая груда бумажек, сваленных перед порогом. Листовки, заполонившие прихожую, раздражали не меньше, чем снежная каша на обочинах. Тут была и реклама всевозможных местечек, торгующих навынос и предлагающих доставку на дом, и каталоги магазинов типа «Сделай сам», посещение которых не входило в ее планы, и предложения почистить ковер за полцены, и реклама совершенно ненужных ей уроков английского. Но еще там оказался один листок, который она не смогла отправить прямиком в мусорную корзину. На одной его стороне была фотография неоновой вывески, подмигивавшей Соне несколькими неделями ранее, с надписью «Сальса! Румба!»; на другой – расписание занятий по дням недели, а в самом низу какой-то трогательный призыв: «Учитесь танцам! Танцуйте, чтобы жить! Живите, чтобы танцевать!»

В детстве Соня каждую неделю ходила на уроки балета, потом занялась чечеткой. Подростком она забросила профессиональные занятия, но на школьных дискотеках всегда танцевала до последнего. Еще в самом начале их брака Джеймс ясно дал понять, что танцы его не интересуют, поэтому возможность потанцевать подворачивалась ей донельзя редко. Все, на что она могла теперь рассчитывать, – это какое-нибудь официальное торжество по случаю дня рождения или корпоративное мероприятие, устроенное банком Джеймса, где под танцпол отводился чисто символический участок покрытого паркетом пола, а диджей проигрывал несколько разрозненных дискотечных хитов восьмидесятых. Это не считалось. Ее упорно преследовала мысль, что она могла бы брать уроки танцев в каких-то десяти минутах езды от дома. Может, и наступит день, когда ей хватит на такое смелости.

Этот день настал раньше, чем можно было ожидать, – несколько месяцев спустя. Они запланировали сходить в кино, но Джеймс позвонил ей на мобильный, когда Соня уже подъезжала к кинотеатру, и сообщил, что застрял в офисе. С противоположной стороны дороги подмигнули неоновые огни школы танцев.

Внутри здание оказалось столь же неприглядным, как и снаружи. Краска на потолке облупилась, а по всему периметру помещения на уровне пояса протянулся характерный подтек, словно там, как в гигантском аквариуме, когда-то плескалась вода. Верно, этим и объяснялся специфический запах сырости. С потолка на проводах разной длины свисали голые лампочки. Стены украшало несколько плакатов с зазывными изображениями испанской фиесты. Призванные оживлять атмосферу, они были столь потрепанными, что только усиливали общее ощущение упадка. Соня едва не повернула обратно, но один из преподавателей заметил ее в дверях. Женщину тепло поприветствовали. Гостья как раз успела к началу урока.

Соня быстро подхватила ритм. К концу занятия она поняла, что танец – это не всегда тщательно просчитанная последовательность па, в нем есть место и движениям едва уловимым, таким как покачивание бедер. Два часа спустя она, вся раскрасневшаяся, вышла на прохладный вечерний воздух.

По какой-то причине – она и сама не взялась бы ее разъяснять – Соня пребывала в преотличнейшем настроении. Все ее существо наполнила музыка. Эмоции били через край – никак иначе ей свое состояние было не передать, – и она без раздумий записалась на курс. С каждой неделей танцы приводили ее во все больший восторг. Бывало, ей с трудом удавалось сдержать свой энтузиазм. Оживленный настрой не покидал ее еще около часа после конца урока. Было в танцах какое-то волшебство. Всего несколько минут под его действием могли погрузить ее в состояние, близкое к исступлению.

Вторничные вечера в компании Хуана Карлоса, коренастого кубинца в начищенных до блеска остроносых танцевальных ботинках, нравились ей абсолютно всем. Ее привлекали и ритм, и запал, и то, как музыка навевает мысли о солнце и теплых краях.

Когда было нужно, Хуан Карлос показывал сложные фигуры в паре со своей дюймовочкой-женой, Марисой. Во время демонстрации с дюжину учеников смотрели на них в молчаливом и восторженном благоговении. Мастерство и легкость, с которой двигались преподаватели, напоминали этой маленькой пестрой группке, зачем они каждую неделю сюда приходят. По правде говоря, женщины по большей части тренировались с женщинами. Из двух единственных мужчин в группе тот, который постарше, Чарльз, явно в молодости отменно танцевал. Даже сейчас, на излете шестого десятка, движения его были точны и легки, и партнершу он вел уверенно, не сбиваясь с ритма. Он никогда не терялся, всегда выполнял все указания. Всякий раз, когда Соня вставала с ним в пару, она знала, что партнер вспоминает о своей жене, которая, как стало понятно из краткого разговора, умерла тремя годами ранее. Чарльз был смелым, жизнерадостным и очень милым.

Второму мужчине было за сорок. Полноватый и недавно разведенный, он занялся танцами в надежде на знакомства с дамами. Несмотря на то что их на занятиях было подавляющее большинство, он уже потихоньку разочаровывался в этом курсе, поскольку женщины не проявляли к нему ни малейшего интереса. Каждую неделю он приглашал очередную из них пропустить по бокалу вина, но одна за другой все они ему отказывали. Вероятно, все дело было в том, что он отчаянно потел, причем даже во время медленных танцев. Женщины куда охотнее танцевали друг с другом, чем прижимались к этому крупному и упревшему воплощению самого отчаяния.

За несколько последующих недель Соня поняла, что вторник стал для нее самым любимым днем недели, а занятия танцами – обязательным пунктом в ее ежедневнике. То, что поначалу было просто развлечением, превратилось в предмет настоящей страсти. В багажнике ее машины валялись компакт-диски с сальсой, в ритме которой она, сидя за рулем, мысленно пританцовывала по пути на работу. Каждую неделю она возвращалась с урока в радостном возбуждении, раскрасневшаяся и разгоряченная. В тех редких случаях, когда Джеймс оказывался дома раньше нее, он встречал Соню снисходительными репликами, спуская ее с небес на землю.

– Хорошо поплясала? – справлялся супруг, поднимая глаза от таблоида. – Как там другие девочки в балетных пачках?

В интонациях Джеймса, хоть он и делал вид, что подтрунивает, сквозил неприкрытый сарказм. Соня старалась сохранять хладнокровие, но все равно чувствовала себя обязанной оправдаться.

– Это очень похоже на занятия степ-аэробикой. Может, помнишь? Пару лет назад я постоянно на них ходила.

– Хм-м… что-то смутно припоминаю, – доносился голос из-за газеты. – Только ума не приложу, зачем ходить туда каждую неделю.

Она как-то коснулась своего нового увлечения в разговоре со своей старой школьной подругой Мэгги. Девчонками они семь лет ходили в одну и ту же среднюю школу, где были неразлучны. Прошло два десятка лет, но Соня и Мэгги все еще довольно близко дружили и несколько раз в год по вечерам встречались в винном баре, чтобы пообщаться. Мэгги пришла в восторг от занятий Сони танцами. А можно ей тоже прийти? Соня не против взять ее с собой? А Соне это было только в радость. Так будет даже веселее.

Их дружба завязалась, когда им было по одиннадцать, и с тех пор не прерывалась. Начальной точкой соприкосновения послужило простое обстоятельство: обе они поступили в среднюю школу Чизлхерста, где носили одинаковые темно-синие пиджаки, натиравшие им шею, и плотные фланелевые юбки, шуршавшие на коленях. Поскольку фамилии девочек в классном журнале стояли по соседству^[7], в первый же день занятий они оказались за одной, четвертой, партой: бледная малышка Соня Хейнс и высокая болтушка Маргарет Джонс.

Начиная с того дня подруги не уставали восторженно отмечать, насколько они разные. Соня завидовала тому, что Мэгги совершенно не переживает по поводу учебы, а та восхищалась умением подруги вести подробные записи и делать аккуратные пометки в школьных текстах. Мэгги считала цветной телевизор Сони самой потрясающей вещью на свете, а Соня, не раздумывая, обменяла бы его на туфли на платформе, которые ее подруге носить разрешалось. Соня хотела иметь таких родителей, какие были у Мэгги: они отличались широкими взглядами и разрешали ей гулять до полуночи, в то время как Мэгги знала, что приходила бы домой пораньше, если бы у растопленного камина ее ждала свернувшаяся клубком собака. Все, что имелось у одной, было предметом желаний другой.

Жизни их были разными до крайности: у Сони, единственного ребенка в семье, мать ко времени знакомства девочек уже не вставала с инвалидной коляски, и в их опрятном домике, имевшем общую стену с соседями, царила подавленная атмосфера. Мэгги, в свою очередь, была одной из пяти детей в семье и жила в развалюхе вместе с ними и беспечными родителями, которых, похоже, никогда не волновало, дома ли их дочь.

Они ходили в школу для девочек, где их силы тратились не только и не столько на учебу. Более всего подруг занимали распри, дискотеки и мальчики, а откровенные, доверительные разговоры только подпитывали их дружбу. Когда мать Сони вcе-таки проиграла битву с рассеянным склерозом, который годами подтачивал ее организм, именно Мэгги подставила плечо, на котором плакала Соня. Мэгги практически переехала к подруге, за что и Соня, и ее отец были ей благодарны. Она немного развеяла жуткое уныние, рожденное их скорбью. Это случилось через пять лет после знакомства девочек. На следующий год трудное испытание выпало уже на долю Мэгги. Та забеременела. Ее родители тяжело восприняли это известие, и Мэгги снова пришлось переехать на несколько недель к Соне, чтобы дать им время с ним свыкнуться.

Несмотря на тесную дружбу, после школы их пути разошлись. Мэгги скоро родила – для всех имя отца так и осталось секретом, и для Мэгги, видимо, тоже – и со временем начала подрабатывать преподаванием гончарного ремесла в паре колледжей и на вечерних курсах. Сейчас ее дочери Кэнди было уже семнадцать, и она только что поступила в школу искусств. При мягком освещении эти мать с дочкой, предпочитавшие крупные серьги-кольца и богемный стиль в одежде, легко могли сойти за сестер. Рассмотрев Мэгги при ярком свете, некоторые задавались вопросом, почему женщина ее лет одевается в магазинах для подростков. Хотя ее длинные темные кудри были неотличимы от дочкиных, годы курения изрезали загорелое лицо Мэгги морщинками, выдававшими истинный возраст. Жили они вместе, на границе Клэпема и Брикстона, неподалеку от скопления магазинчиков с бросовыми ценами и лучших индийских ресторанов с вегетарианской кухней, какие можно было найти за пределами Дели.

Образ жизни Сони, ее карьера в бизнесе, дом с дорогущей мягкой мебелью и Джеймс в придачу – все это было чуждо Мэгги, которая никогда не скрывала своего неприязненного отношения к браку подруги с этим «напыщенным индюком».

Может, каждая из них и пошла по жизни своей дорогой, но людьми они остались в самом буквальном смысле слова близкими: обе жили на южном берегу Темзы, всего в нескольких километрах друг от друга. В течение почти двадцати лет они прилежно поздравляли одна другую с днем рождения и укрепляли дружбу долгими посиделками за бутылкой-другой вина, делясь мельчайшими подробностями своей жизни до тех пор, пока заведение не закрывалось и подруги не расходились, чтобы в следующий раз встретиться через несколько недель, а иногда и месяцев.

Первую половину своего вводного занятия по сальсе в Клэпеме Мэгги просидела в зрителях. Все это время она притоптывала, отбивая ритм, мягко покачивала бедрами и ни на секунду не отрывала глаз от ног преподавателей, пока те показывали новую последовательность шагов. В тот вечер музыка у Хуана Карлоса играла так громко, что было ощущение, будто от ее настойчивого ритма даже половицы ходуном заходили. После пятиминутного перерыва, когда все смогли выпить воды из прихваченных из дома бутылок, а Соня представила классу свою закадычную подругу, Мэгги была готова испытать свои силы. Некоторые из постоянных учеников насторожились: им не верилось, что, не посетив ни одного занятия, можно объявиться в середине курса и ожидать, что покажешь уровень не хуже, чем у остальных; они опасались, что из-за нее всей группе теперь придется сбавить темп.

Преподаватель-кубинец взял Мэгги за руку и повел ее в танце так, чтобы их хорошо было видно в зеркале. Смотрели все, некоторые с надеждой, что она собьется. Мэгги, может, и морщила лоб от напряжения, но повторила каждое движение и каждый полуповорот, который они отрабатывали тем вечером, не сделав ни одного неверного шага. Когда танец закончился, раздались жидкие аплодисменты.

Соня была впечатлена. Ей потребовались недели, чтобы выучить все то, что Мэгги освоила за полчаса.

– Как у тебя это вышло? – полюбопытствовала она за бокалом риохи^[8]: после занятия подруги решили заглянуть в винный бар.

Мэгги призналась, что несколько лет назад она ездила в Испанию, где и познакомилась с сальсой, и до сих пор помнит основные движения.

– Это как езда на велосипеде, – небрежно заметила она, – раз научился – уже не забудешь.

За несколько занятий в своем рвении она превзошла даже Соню. Ведя жизнь, довольно свободную от обязательств, Мэгги начала посещать клуб любителей сальсы, где в темноте зала танцевала среди сотен других до пяти утра.

Через несколько недель Мэгги исполнялось тридцать пять.

– Мы отправляемся в Испанию! Будем танцевать! – объявила она.

– Звучит здорово, – одобрила Соня. – С Кэнди поедешь?

– Нет, с тобой. Билеты уже купила. В Гранаду, туда и обратно. Обошлись по сорок фунтов. Дело сделано. А еще записала нас там на уроки танцев.

Соня живо представила себе, как будет протестовать Джеймс, но о том, чтобы отказать Мэгги, и речи идти не могло. Уж она-то знала, как нетерпима подруга к проявлениям малодушия. Мэгги – натура вольная, ей никогда не понять, как можно пожертвовать свободой приходить и уходить, когда захочешь. Но прежде всего Соне самой не хотелось отказываться. Танцы как будто стали для нее движущей силой, и она не могла больше без них, без ощущения свободы, которое они ей дарили.